Сомадева - Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты
Велел царь устроить для младшего сына, разборчивого в матрасах, ложе по его вкусу. Были уложены на ложе один на другой матрасы, а всего числом их было семь. Спал же он на них в самых лучших покоях, и была его постель покрыта белыми простынями тончайшего полотна. Не миновало и половины первой ночной стражи, как поднялся он с ложа и, держась за бок рукой, стал рыдать от острой боли. Увидали приставленные к нему царские слуги у него на боку извилистый красный след, словно от глубоко отпечатавшегося волоска, поспешили к царю и обо всем рассказали, и он им повелел: «Посмотрите-ка, нет ли чего под матрасами!» Пошли они, и стали смотреть, переворачивая один матрас за другим, пока не нашли под последним из них на камне самого ложа волосок, и отнесли его к царю, и показали. Привели они и разборчивого в матрасах к царю, и тот увидел, что след на теле соответствует волоску, и очень этому удивился, и провел, всю ту ночь, размышляя и дивясь: «Как это через семь матрасов смог волосок отпечататься у него на теле?» А утром царь с мыслью: «Вот воистину чудесные, умные и нежные юноши» — наградил их тремя сотнями тысяч золотых. Они там и остались, вполне довольные судьбой, забыв о черепахе и о том, что совершили грех, воспрепятствовав отцовскому жертвоприношению».
Сидя на царском плече, закончил ветала эту небывалую историю и задал царю Тривикрамасене вопрос: «Подумав о проклятии, о котором я тебе раньше говорил, скажи мне, царь, кто из них самый разборчивый? Тот ли, кто был разборчив в еде? Или, может быть, тот, кто в женщинах разбирался? Или тот, кто знал толк в матрасах?» И ответил мудрый царь ветале: «Считаю я самым большим знатоком того, кто толк знал в матрасах, у которого явно на теле был виден след волоса. А ведь те другие могли еще до испытания все разузнать и придумать причины отказов». Только успел сказать все это царь, как снова сбежал ветала от царя, а царь так же решительно, как и прежде, пошел, чтобы отнести его, куда было условлено.
Волна шестнадцатая
Вот пришел Тривикрамасена к дереву шиншапа, взвалил на плечо покойника с веталой и только двинулся в путь, как обратился к нему ветала: «Царское ли дело — бродить ночью по кладбищу? Разве ты не видишь, что это обиталище предков, ужасное в ночной тьме, полно духов, окутано смрадом от погребальных костров? И что за упрямство заставило тебя согласиться на просьбу этого бхикшу? Слушай же загадку, чтобы дорогу нам скоротать! Расскажу я тебе
о красавице Анангарати и четырех женихах
Есть в стране авантийцев город, созданный богами в начале времен, беспредельный, как тело Шивы, украшенный и благополучием, и наслаждениями, а в крита-юге[146] назывался он Падмавати, в трета-юге — Бхогавати, в двапара-юге — Хираньявати, а ныне, в кали-юге — Удджайини. Правил там когда-то лучший из царей Вирадева, а главной царицей у него была Падмарати. Вот пошел однажды Вирадева с супругой на берег Мандакини совершать подвиги во славу Хары, чтобы даровал он им сына. Долго истязал он себя разными подвигами, и был этому рад Ишвара[147], а когда царь совершил омовение и горячо помолился, услышал он божественный голос: «Будет у тебя, раджа, сын, и будет он героем и начнет династию, и будет у тебя дочь, такой небывалой прелести и красоты, что никакая из апсар[148] не сравнится с нею». Услышав такую речь с небес, обрадовался царь, ибо достиг он желанной цели, и вернулся вместе с царицей в свой город.
А там Падмарати сначала родила мужу, как и было сказано, сына, а потом родилась у нее дочь, и отец назвал ее Анангарати, ибо благодаря ее красоте даже у Ананги[149] могла разгореться страсть к ней. Когда же достигла она должного возраста, захотел раджа подыскать ей достойного жениха и раздобыл написанные на полотне портреты царей, но никто из них не показался ему подходящим для нее. И тогда обратился раджа нежно к дочери: «Не вижу я, доченька, подходящего для тебя жениха. Давай соберем сюда всех царей, а ты выбери себе кого-нибудь из них в мужья». Выслушав отца, молвила царевна: «Не смогу я, батюшка, из-за робости избрать себе супруга. А отдай ты меня за кого-нибудь, кто обладает совершенным знанием, хорошей внешностью и молод. Никого другого мне не нужно». Выслушал царь просьбу своей дочери, а потом стал искать подходящего ей жениха. Вот приходят к нему, узнав обо всем от людей, четверо юношей — все мужественные, мудрые, собой пригожие — из Дакшинапатхи и, с почетом принятые царем, говорят, что пришли вместе, чтоб посвататься к его дочери. А потом каждый стал рассказывать о своем ремесле. Сказал один: «Я шудра, и имя мое — Панчапаттика. Каждый день изготовляю я по пять наилучших одежд. Из них одну в жертву богу отдаю, другую — брахману, третью — себе беру, чтобы одеваться, четвертую — жене буду отдавать, коли будет она у меня, пятую— продаю и на вырученные деньги покупаю еду, питье и все прочее. Знаю я ремесло свое, и следует Анангарати отдать мне!» Закончил он говорить, начал другой: «Имя мое — Бхашаджня, я — вайшья. Понимаю я крик всякого зверя и птицы. Мне следует отдать царевну в жены». Умолк второй, и речь повел третий: «Имя мое — Кхадгадхара, кшатрий я, а прославлен я, царь, силой рук своих. Нет на земле мне равного во владении мечом. Выдай, раджа, твою дочь за меня!» Отговорил свое третий, и четвертый сказал так: «Я — брахман по имени Дживадатта, а ремесло мое такое, что принесут мне любое живое существо умершим, а я лишь погляжу на него — и оно оживает. Так что согласись на то, чтобы я, преуспевающий в таких делах, стал ее мужем!»
Так все они о себе говорили, а царь Вирадева вместе с дочерью смотрели на них, подобных богам внешностью и одеянием, и одолевали его сомнения.
Закончив на этом рассказ, снова спрашивает ветала Тривикрамасену, запугивая проклятием, которое прежде произнес: «Реши, царь, ты, повелевающий странами, кому из этих четырех должна быть отдана Анангарати?» Ответил царь ветале на это: «Всякий раз заставляешь ты меня, почтенный, нарушать молчание, видно, чтобы время провести. Иначе зачем тебе, повелитель йогов, задавать мне такой глубокомудрый вопрос? Как это шудре-ткачу отдать в жены кшатрийку? И как можно выдать ее за вайшью? Да и на что годится его знание языка зверей и прочих? А на что годится этот брахман, уронивший себя тем, что забыл о своем призвании, воображающий себя героем и живущий колдовством? Поэтому надлежит ее отдать только кшатрию Кхадгадхаре, равному ей по касте и прославленному своим искусством и доблестью».
Дослушав ответ царя, как и прежде, сорвался покойник с веталой с царского плеча и силой волшебства тотчас же вернулся на свое место на дереве шиншапа, а повелитель земли точно так же молча отправился, чтобы отнести его, куда было условлено. Не может сомнение проникнуть в сердце героя, преисполненное решимости.
Волна семнадцатая
Снова пришел к дереву шиншапа Тривикрамасена. Взял раджа снова труп с вселившимся в него веталой, взвалил его на плечо, и, когда двинулся в путь, обратился ветала, сидя на царском плече, к царю: «Устал ты, раджа. Послушай-ка устраняющий усталость рассказ
о верной слову Маданасене
Жил когда-то лучший из царей, прославившийся под именем Вирабаху, которому покорны были все цари, а столицей его был лучший из городов — Анангапура. Жил в том городе богатый купец, водивший караваны, и имя его было Артхадатта, а старшим из его детей был сын Дханадатта, а младшей — истинная жемчужина среди девушек Маданасена. Однажды друг ее брата, купеческий сын Дхармадатта, увидел, как она веселилась с подругами в саду, и когда взор его упал на нее, бурлящий источник прелести и красоты, с еле наметившимися чашами персей, с тремя складками[150], подобными волнам, словно озерцо, предназначенное для купания юных слонов, то тотчас же все чувства его были погублены пламенем, разожженным потоком стрел Смары, бога любви. «О, выточена эта стрела самим Марой[151], чтобы сокрушить мое сердце ее плещущей через края красотой!» — с такими мыслями любовался он ею, и взор его был прикован к ней, и день прошел для него как для чакраваки[152]. А когда вошла она в свой дом, как в сердце Дхармадатты пылающее, словно сжигал его огонь горя, оттого что не видело оно ее, убитое тем, что скрылась она от его взора, рдеющее точно солнце, опускающееся в Западный океан, тогда, словно узнав, что прекрасноликая ушла на ночь домой, медленно, не опасаясь, что красоту ее затмит лотосоподобное лицо Маданасены, поднялась луна.
Ушел домой и Дхармадатта, и был он полон думами о Маданасене и, упав на ложе, корчился и извивался, словно мучимый ударами лунных лучей. Настойчиво расспрашивали его друзья и родственники, но ничего не отвечал он, мучающийся в тисках Смары. С трудом уснул он ночью, но и во сне видел он ее и ласкал ее, и чего-чего только не жаждал он совершить. Поутру, проснувшись, поспешил он к ней и нашел ее в том же саду в одиночестве, ожидающую своих подруг. Приблизился он к ней, и, жаждущий обнять ее, стал молить нежными и ласковыми речами, и упал к ее ногам.
