Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
У Юэнян слышала, как ругалась Хуэйсян, как искала повода устроить большой скандал, как грозилась наложить на себя руки. Лайбао же, оставаясь наедине с хозяйкой, забывал приличия. Выведенной из себя Юэнян ничего не оставалось, как предложить им покинуть дом.
Лайбао тогда начал в открытую торговать с шурином холстом и цветными тканями. У них постоянно собирались друзья и торговцы, но не о том пойдет речь.
Да,
Предаст хозяина слуга,
почуяв, что ослабла власть.
Недолго тут живой душе
в тенета дьявола попасть.
Тому свидетельством стихи:
Все видит Небо, Небу все известно,
Живите, люди в Поднебесной честно.
О люди! Пусть не будет во Вселенной
Вовек ни вероломства, ни измены.
Всегда над головою Небо ясно,
Обманывать его небезопасно.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Глава восемьдесят вторая
Припоминаю первое свиданье:
Был наш приют случайный слишком светел,
Но нас влекло взаимное желанье.
Почти никто проказ и не заметил.
Припомню все — и голова кружится,
Лечу к тебе на радостях, как птица,
Счастливая божественной судьбою —
Навеки неразлучной быть с тобою.
Итак, с тех пор как Пань Цзиньлянь увлекла Чэнь Цзинцзи во флигеле рядом с залой, в которой стоял гроб с Симэнем, их, словно мух на сладкое, так и тянуло друг к дружке. И средь бела дня, и в сумерки обменивались они многозначительными взглядами и улыбками, То встанут бывало рядышком и отпускают шутки, смеются, а то сядут, прижмутся и начнут без стеснения возиться. Когда им мешали договориться, они изливали душу в любовных посланиях и незаметно подбрасывали их друг дружке. Так она поверяла свои желания ему, а он — ей.
Шла четвертая луна. Как-то спрятала Цзиньлянь в рукав расшитый серебром платок, а в него завернула бледно-зеленый шелковый с бахромою мешочек. В мешочке лежали душистые травы, лепестки розы, локон волос и веточки сосны и кипариса. На нем она вышила парные строки: «Будь вечнозелен и молод, как кипарис и сосна» и «Красавицы ланиты нежней, чем распустившийся цветок». Предназначался мешочек для Цзинцзи, но того во флигеле не оказалось, и Цзиньлянь бросила его через оконную щелку.
Когда вернулся Цзинцзи, он сразу заметил на полу узелок, в котором обнаружил мешочек с благовониями и лист бумаги с романсом на мотив «Обвилася повилика»:
Прими расшитый серебром платок,
Сухой травы пучок пахучий;
Моих волос срезаю завиток,
Храни его — он черен, словно туча.
Шлю ветки кипариса и сосны —
Мы забывать друг друга не должны.
Светильник дал мне душу отвести —
Пишу тебе жемчужинами слез.
Смотри, ночную тьму не упусти,
Жду под кустами чайных роз.
Цзинцзи понял, что она ждет его на тайное свидание в саду под лозами чайных роз, и тотчас же достал отделанный золотом веер из бамбука со следами слез феи реки Сян,[1548] набросал на нем в ответ романс и, сунув в рукав, направился в сад.
В покоях Цзиньлянь оказалась У Юэнян. Ничего не подозревая, Цзинцзи вошел в калитку.
— Ты дома, моя дорогая? — громко спросил он.
Едва заслышав голос Цзинцзи, Цзиньлянь бросилась к двери и, отдернув занавес, сделала знак рукой.
— Кто, думаю, пожаловал, а это ты зятюшка, — воскликнула она и, чтобы рассеять сомнения Юэнян, продолжала. — Жену, говоришь, ищешь? Она только что здесь была. Наверно, у беседки цветы рвет.
Цзинцзи заметил сидевшую у нее в комнате Юэнян и, сунув потихоньку веер в рукав Цзиньлянь, удалился.
— Зачем это зять Чэнь к тебе приходил? — спросила Юэнян.
— Падчерицу ищет, — отвечала Цзиньлянь. — Я ему в саду посмотреть велела.
Так ей удалось обмануть Юэнян. Немного погодя Юэнян пошла к себе, а Цзиньлянь достала из рукава подарок. Когда она развернула, то увидела белый шелковый веер с планками из пятнистого бамбука. На нем был изображен зеленый камыш, среди которого текла речушка. Картину дополнял романс на мотив «Цветок нарцисса»:
Лиловые планки бамбука средь белого шелка,
Камыш изумрудный искусною вышит иголкой.
Точеный серебряный кант, золотая резьба —
Полезна вещица, к тому же совсем не груба.
В дни знойного лета поможет навеять прохладу —
Подальше от глаз посторонних держать ее надо,
Чтоб не приглянулась иному воришке она.
Пусть веер тебя овевает, когда ты одна.
Прочитав этот романс, Цзиньлянь с приходом вечера, когда взошла луна, поспешила угостить горничных вином и отпустила. Когда Чуньмэй и Цюцзюй улеглись спать в отдельной комнате на кане, Цзиньлянь полуоткрыла в спальне окно и зажгла высокие светильники. Потом она разобрала постель и, завершив омовение, проследовала в беседку среди чайных роз, где стала ждать условленной встречи с Цзинцзи.
Жена Цзинцзи, надобно сказать, находилась в тот вечер в дальних покоях, куда ее пригласила Юэнян послушать проповедь монахини Ван. Поэтому Цзинцзи поднес горничной Юаньсяо платок и попросил постеречь дом.
— А я к матушке Пятой пойду, — объяснил он. — Меня играть в шашки пригласили. Как придет хозяйка, дай знать, ладно?
Юаньсяо согласилась, и Цзинцзи отправился в сад. Освещаемые луною цветы отбрасывали тени. Приближаясь к шатру чайных роз, он издали увидел, как Цзиньлянь сняла головные украшения и распустила волосы-тучи. На ней были светло-коричневая шелковая кофта и бирюзовая узорная юбка. Ножки ее обтягивали прозрачные шелковые чулки. Когда она вышла из обвитого розами шатра, к ней бросился Цзинцзи и обнял ее.
— Фу, негодный! Как напугал! — вскликнула она. — Хорошо, это я. Со мной можно. Я прощу. А еще кто? Тоже так бы стал? Небось смелости не хватило бы.
Цзинцзи был навеселе.
— А я знал, что это ты, — засмеялся он. — Ну а если по ошибке и обнял бы Хуннян, ничего страшного не случилось бы.
И они снова заключили друг дружку в объятия, а потом, взявшись за руки, направились к дому.
Свечи и лампы ярко освещали спальню. На столе были расставлены вино и закуски. Они заперли садовую калитку, уселись рядышком и принялись пировать.
— А жена знает, где ты? — спросила Цзиньлянь.
— Она в дальних покоях проповедь слушает, — отвечал Цзинцзи. — Я предупредил Юаньсяо, чтобы крикнула. Сказал, что приглашен в шашки играть.
Они долго пировали, шутили и смеялись. Меж ними царило полное согласие.
Как говорят, за чаем сговариваются, а за вином сходятся. Сами того не заметили, как живительный напиток растекся по жилам и на щеках зардели персика алые цветы. Они льнули друг к дружке и сливались в поцелуях. Потом, прикрыв светильник, легли, чтобы отдаться утехам. Она обняла его, а он шептал: «дорогая!».
Цзиньлянь запела на мотив «Шестая госпожа»:
Ты сорвал одеяла парчовый лоскут.
Как ты ловок в игре, озорник-потаскун!
Белу ножку поднял мне на полном скаку…
Вся измята прическа, пучок на боку.
Цзинцзи, улучив момент, ответил ей романсом на тот же мотив:
Мы сойдемся с тобой не на четверть часа.
Сам я молод, а юность творит чудеса.
И твоя расцветет пышным цветом краса.
И нас любовь необъятная, как небеса.
Едва завершили игру тучки и дождя, как услыхали голос Юаньсяо у калитки.
— Матушка вернулась, — предупредила горничная.
Цзинцзи торопливо оделся и вышел.
Да,
Шмель и мотылек вспорхнут на свет
И скроются в цветах, запутав след.
Пань Цзиньлянь, надобно сказать, располагала тремя комнатами наверху. В средней приносились жертвы изображению Будды, а в боковых грудами лежали лекарственные травы и благовония.
После того свидания Цзиньлянь и Цзинцзи стали настолько близки, будто их склеили. Не проходило дня, чтобы они не улучали случая побыть вместе. И надо же было тому приключиться! Как-то после утреннего туалета Цзиньлянь поднялась наверх воскурить благовония перед бодхисаттвой Гуаньинь. В это время туда же с ключами пожаловал Цзинцзи, чтобы взять лекарственных трав и благовоний. Они встретились лицом к лицу. Цзиньлянь забыла о бодхисаттве. Рядом никого не было, и они, обнявшись, слились в страстном поцелуе.
— Милая моя, дорогая, — шептал он.
— Душа моя, жизнь моя, — отвечала она. — Давай тут совершим, пока никого нет.
И они, сняв одежды, устроились прямо на скамейке. Точно дикие уточки, порхали и резвились, наслаждаясь близостью. Волшебный корень не стремился вглубь, не нарушая нежного союза.
