Сэй Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
Если послание предназначено высокому сановнику или если это рекомендательное письмо с просьбой принять какую-нибудь молодую девушку на службу во дворец, тут уж она, не жалея усилий, позаботится обо всем, вплоть до выбора бумаги, а другие дамы, собравшись вместе, шутливо выражают свою зависть.
Ты лишь начала учиться играть на флейте или цитре. Невольно мечтаешь: ах, когда же я буду играть так чудесно, как тот, кого я сейчас слушаю?
Достойны зависти кормилицы императора и наследника престола. А также фрейлины из свиты императора: они свободно могут посещать любую из супруг государя.
159. То, что торопишься узнать поскорее
Не терпится посмотреть, как получились ткани неровной окраски темное со светлым, — или ткани, окрашенные в туго перетянутых свертках, чтобы остался белый узор.
У женщины родился ребенок. Скорей бы узнать, мальчик или девочка! Если родильница — знатная особа, твой интерес понятен, но будь она хоть простолюдинкой, хоть служанкой, все равно берет любопытство.
Во дворце состоялось назначение губернаторов провинций. Ты едва можешь дождаться утра, так тебе хочется услышать новости. Что ж, это понятно, если один из твоих друзей надеялся получить пост. Но предположим, таких знакомых у тебя нет, а все же неймется узнать.
160. То, что вызывает тревожное нетерпение
Швее послан на дом кусок ткани для спешной работы. Сидишь, уставясь глазами в пустоту, и ждешь-не дождешься, когда же принесут шитье!
Женщина должна разрешиться от бремени. Уже прошли положенные сроки, а нет еще и признака приближения родов.
Из дальних мест пришло письмо от возлюбленного, крепко запечатанное рисовым клеем. Торопишься раскрыть его, а сердце так и замирает…
Хочешь посмотреть на праздничное шествие, но, на беду, запаздываешь с выездом. Все уже кончилось. Но заметишь вдали белый жезл начальника стражи, и в тебе оживет надежда. Скорей бы слуги подвезли твой экипаж к галерее для зрителей! Сгорая от нетерпения, ты готова выскочить из экипажа и идти пешком.
Пришел какой-то человек и ждет снаружи, позади опущенной шторы. Но ты не хочешь с ним встретиться. Пусть думает, что ты в отсутствии… Тогда он обращается к другой даме, которая сидит как раз напротив тебя, и просит ее передать, что он здесь.
Родители нетерпеливо ожидали ребенка. Ему исполнилось всего лишь пятьдесят или сто дней, а отца с матерью уже волнуют думы о его будущем.
Торопишься закончить к сроку спешное шитье, а надо в потемках вдеть нитку в иголку. Как тут быть? Нащупаешь ушко иглы и попросишь другую женщину продеть нитку. Она заспешит, но дело не ладится, никак не попадет ниткой в ушко. Скажешь ей:
— Бросьте, и так сойдет. — Но она с обиженным видом ни за что не хочет оставить свои попытки.
Чувствуешь тогда не только нетерпение, но и злость.
Необходимо спешно куда-то поехать, но одна из дам попросила ненадолго одолжить ей экипаж.
— Я только съезжу к себе домой и сейчас же вернусь, — уверяла она.
Ждешь в нетерпении. Вдруг на дороге показывается экипаж…
— Вот он наконец! — радуешься ты, но — увы! — он сворачивает в сторону. Это невыносимо!
Но хуже, если ты спешила поглядеть на праздничное шествие, и вдруг люди тебе говорят:
— Шествие уже, кажется, тронулось в путь.
Есть от чего прийти в отчаянье!
А как тревожно становится на душе, когда у женщины кончились роды, но послед не отходит…
Отправишься в экипаже к своим приятельницам с приглашением поглядеть вместе на какое-нибудь зрелище или посетить храм. Но они не слишком торопятся сесть в экипаж. Ждешь их долго-долго, пока не возьмет досада! Так и подмывает оставить их и уехать одной.
Или вот еще.
Торопишься поскорей развести огонь, а сухой уголек растопки, как нарочно, никак не зажигается…
Кто-нибудь прислал стихи, надо поскорей сочинить «ответную песню», но ничего не приходит в голову, и тебя берет тревога. Если пишешь своему возлюбленному, можно не спешить. Но бывает и так, что приходится…
Вообще, опасно сочинять ответные стихи — хотя бы адресованные женщине — с одной-единственной мыслью: успеть побыстрее. Можно совершить непростительный промах!
Нездоровится, томят ночные страхи. С каким нетерпением тогда ждешь рассвета!
161. Когда мы еще носили траур
Когда мы еще носили траур по усопшему канцлеру, государыне пришлось покинуть императорский дворец во время Охараи — «Великого очищения» — в последний день шестой луны.
Путь в дворцовую канцелярию императрицы лежал в направлении, которое считалось тогда зловещим, и государыня была вынуждена поселиться в Пиршественном павильоне для членов Государственного совета.
Первая ночь на новом месте выпала жаркая и очень темная. Мы ничего не могли разглядеть и промучились до рассвета в темноте и неустройстве.
Наутро мы первым делом поспешили взглянуть на наше новое жилище.
Низенькое здание с плоской черепичной крышей имело странный китайский вид. Не было обычных решетчатых рам. Вместо них вокруг дома висели бамбуковые занавеси. Как непривычно и как хорошо!
Дамы спустились в сад для прогулки. Лилия-красноднев гроздьями ярких цветов густо оплела простую бамбуковую ограду. Такой сад прекрасно подходил к строгому виду павильона для церемоний.
Башня ведомства времени находилась совсем рядом, и колокол, отмечавший ход часов, звучал как-то по-особенному… Охваченные любопытством, молоденькие фрейлины (было их примерно двадцать) пошли туда и взобрались на самый верх высокой башни.
Стоя у подножия башни, я глядела на них. Они были в придворном наряде: на каждой китайская накидка, несколько тонких платьев одного и того же цвета и пурпурные шаровары. Казалось, они спустились прямо с неба, хотя, пожалуй, нужен был слишком большой полет воображения, чтобы принять их за небесных фей.
Были там и другие придворные прислужницы в столь же юном возрасте, но они не посмели подняться на башню вслед за более сановными фрейлинами и лишь завистливо поглядывали вверх. Вид у них был очень забавный.
Когда наступили сумерки, пожилые дамы присоединились к молодым и все вместе отправились в управление Левой гвардии. Некоторые из них стали так шумно веселиться, что бывшие там чиновники всерьез рассердились и стали им выговаривать:
— Так вести себя не подобает! Пристойно ли дамам взбираться на кресла, предназначенные для верховных сановников? А эти скамьи для высших должностных лиц, вы их опрокинули и попортили…
Но дамы не стали слушать.
Крыша павильона была по-старинному крыта черепицей, и от этого в нем стояла ужасная жара. Мы проводили все дни на вольном воздухе, не прячась за бамбуковыми шторами, и даже ночью покидали дом, чтобы поспать в саду.
С потолка то и дело падали сороконожки. Под застрехами прилепились осиные гнезда. Осы роями кружились вокруг нас, и мы себя не помнили от страха.
Придворные сановники навещали нас каждый день и нередко засиживались до поздней ночи.
Один из них продекламировал, к нашему общему смеху:
— «Кто б поверить мог?[266] Перед храминой Великого совета ныне сад ночных увеселений…»
Настала осень, но даже с северной стороны, откуда она пришла, не повеяло на нас холодным ветром. Было все так же душно. Наверно, тесный дом был тому причиной. Лишь цикады стрекотали совсем по-осеннему.
На восьмой день седьмой луны государыня должна была вернуться в императорский дворец. Накануне, в ночь праздника Танаба̀та, две звезды, Пастух и Ткачиха, казались ближе друг к другу, чем обычно, может быть, оттого, что здесь в саду и в доме было так тихо…
Однажды, в последний день третьей луны, к нам пришли государственный советник Таданобу, второй начальник гвардии Нобука̀та и младший секретарь Митика̀та. Я вышла к ним вместе с другими придворными дамами.
Посреди беседы я неожиданно спросила у Таданобу:
— Какое стихотворение прочтете вы завтра?
Немного подумав, он ответил мне[267]:
В четвертый месяц в нашем мире…
Замечательно! Вспомнить сразу о событии, уже ушедшем в прошлое, и к месту процитировать поэму — этим мог бы гордиться любой! А ведь мужчины не похожи на нас, женщин: нередко умудряются запамятовать даже собственные стихи…
Я была восхищена. Но, кроме нас двоих, никто ничего не понял: ни дамы позади бамбуковой занавеси, ни придворные, сидевшие на открытой веранде.
* * *В начале четвертой луны[268] возле одной из дверей, ведущих в галерею, собралось множество придворных. Сумерки сгустились, и постепенно гости начали покидать нас. Остались только То-но тюдзё (Таданобу), Гэн-но тюдзё (Нобуката) и один куродо шестого ранга. Они беседовали с нами обо всем на свете, читали сутры, декламировали японские стихи…
