Абу Мухаммед Али Ибн Хазм - Средневековая андалусская проза
Я скажу еще:
Ты прежде на любовь скупилась, и я скорбел, многострадальный;
Зато теперь перед разлукой как сладок твой привет прощальный!
Но ты расщедрилась некстати, меня ты поразила в сердце;
От запоздалого привета еще печальнее печальный.
Это напомнило мне о том, что я пользовался некогда расположением одного из вазиров султана, во дни его знатности, и проявил он некоторую сдержанность, и оставил я его. Но прошли его дни, и окончилось его правление, и проявил он ко мне дружбу и братские чувства в доле немалой, и сказал я:
Со мною ты теперь приветлив, столь неприветливый когда-то,
И сердце у тебя приязнью, оказывается, богато.
Твоя любезность бесполезна, когда понять не так уж трудно,
Что в этом приступе приязни твое несчастье виновато.
Затем бывает разлука — приходит смерть, — и это уже конец, и нет тут надежды на возвращенье. Это беда постигающая, спину сокрушающая, это напасть судьбы и горе, и затмевает она мрак ночи. Она пресекает все мечты, уничтожает всякое желание и лишает надежды на встречу; тут бессильно слово и невозможно врачевание, и нет здесь уловки, кроме терпения, волей или неволей. Это самая великая беда, что постигает влюбленных, и нет для того, кого это поразило, ничего, кроме рыданий и плача, пока но погибнет он или это ему не наскучит. Вот язва, которую не бередят, боль, которая не проходит, и забота вечная. Об этом я говорю:
Нет, разлука — не утрата,
В худшем случае — расплата.
Грех оплакивать нам солнце
После ясного заката.
Разве только из могилы
Нет на этот свет возврата.
И часто видели мы людей, с которыми это случилось. А про себя я расскажу тебе, что я один из тех, кого постигло это несчастье и к кому поспешила такая беда. Я больше всех любил и сильнее всех увлекался одной из невольниц, бывших у меня в прошлом, которую звали Нум. Это была мечта для желающего и предел красоты, удивительная внешностью, нравом и по согласию со мною: я был отцом ее невинности, и мы одинаково любили друг друга. Но поразила меня судьба, и похитили ее ночи и течение дней, и стала она третьей между прахом и камнями, и было мне в пору ее кончины меньше двадцати лет, а она уступала мне в годах. И я провел после нее семь месяцев без сна и отдыха, и не уставали течь мои слезы, и, клянусь Аллахом, не утешился я до сего времени. И если бы был принят выкуп, я бы, право, выкупил ее всем, что имею из наследственного и нажитого, и не пожалел бы часть моего тела, — тотчас же и охотно. Никогда не была жизнь мне после нее приятна, и я не забыл ее памяти и не сближался с другой женщиной, и любовь к ней стерла все, что было прежде, и сделала запретным все, что было после нее.
Вот часть того, что я про нее сказал:
Хоть порой встречаются звезды среди тех, кто носит браслеты,
У возлюбленной и у солнца одинаковые приметы.
Потому-то сердце летает и спускается ненадолго,
В упоительном воспаренье выполняя мои обеты.
А среди стихотворений, в которых я ее оплакивал, есть поэма, заключающая такие строки:
Словами я не насладился, которые мне в сердце дуют,
Как будто над его узлами, неуловимые, колдуют,
Мечтами не повелевал я, небрежно ими забавляясь,
И на меня мои мечтанья теперь, должно быть, негодуют.
Они меня клянутся бросить, хотя со мною неразлучны!
Они мои друзья навеки и потому со мной враждуют.
И еще говорю я в поэме, с которой обращаюсь к моему двоюродному брату[50] Абу-ль-Мугире Абд аль-Ваххабу Ахмаду ибн Абд ар-Рахману, внуку Хазма ибн Галиба, отвечая ему:
Спроси́те следы кочевья, склоняясь над пепелищем:
Где тот, кто в своих скитаньях пустыню сделал жилищем?
Исчезло теперь кочевье, как тайный помысел, скрыто;
На голое место глядя, скитальцев мы тщетно ищем.
Люди не согласны насчет того, что тяжелее — разлука или разрыв. И то и другое — тягостное восхождение, красная смерть, черная беда и серый год, и всякий считает из этого ужасным то, что противоположно его природе.
Кто обладает душою гордой, любвеобильной, мягкой, доступной и устойчивой в обещании, для того ничто не сравнится с бедствием разлуки, так как она пришла намеренно и замыслили ее превратности рока умышленно. Поэтому не видит он, чем утешить свою душу, и, обращая думы свои к какой-нибудь мысли из мыслей, постоянно находит в ней оживление своей страсти, и возбуждает она печали, причиняя ему страдания и побуждая его плакать о друге. А разрыв — это вестник забвения и предтеча гибели любви.
Что же касается человека с душою томящейся, постоянно влекомой и обращающей взоры к любимой, беспокойной и переменчивой, то разрыв для него болезнь, влекущая гибель, а разлука — средство забвения и утешения. Я же считаю, что смерть легче разлуки, а разрыв навлекает одну горесть — и только, а если продлится он, то скорее всего вызовет усиление. Об этом я говорю:
Мне сказали: «Уезжай! Вот желанное решенье!
Может быть, в чужих краях обретешь ты утешенье».
Я в ответ: «Меня никто не утешит, кроме смерти;
Дважды в жизни яд меня не введет во искушенье.
Отдаление в любви хуже самой страшной казни;
Если милой нет вблизи, остается сокрушенье.
Сердце — лакомая снедь, страсть — назойливая гостья;
Ей не стану докучать, повторяя приглашенье».
Я видел людей, которые прибегали к разрыву с влюбленными и добивались его умышленно, боясь горечи дня разлуки, и страданий, и грусти, возникающей при расставанье. Такое поведение, хоть оно, по-моему, и не принадлежит к обычаям, угодным Аллаху, все же решительное доказательство того, что разлука тягостнее разрыва, — это ли не так, если среди людей есть такие, которые прибегают к разрыву, боясь разлуки? Я не нашел никого в мире, кто бы прибегал к разлуке, боясь разрыва, а людям свойственно всегда избирать более легкое и брать на себя менее значительное, и мы сказали, что это но относится к похвальным обычаям только потому, что поступающие так ускоряют беду, прежде чем она придет к ним. Ведь, может быть, того, чего они боятся, и не будет и, может быть, тот, кто ускоряет неприятное, не зная наверное, что ему суждено, ускоряет себе приговор.
Не избегай любви нарочно, поверь, дурное это средство;
Друзей терять по доброй воле глупей, чем промотать наследство.
Живет богатый, словно бедный, напуган бедностью голодной,
Которая с богатым рядом, так что грозит ее соседство.
Я вспоминаю, что у моего двоюродного брата Абу-ль-Мугиры есть стихи, где высказана мысль, что разлука тяжелее разрыва. Эти стихи из поэмы, с которой он обратился ко мне, когда ему было семнадцать лет или около этого. Вот они:
Неужто ты, друг, подвержен губительнейшему зуду?
Скажи, куда торопиться медлительному верблюду?
Поистине, расставанье опасностью угрожает.
Ты думаешь взять с собою любовь, как ты взял бы ссуду?
Лжецы говорят нередко: разрыв опасней разлуки,
Но это злостная кривда. Не верь болтливому люду!
Не ведают они страсти, глубин ее знать не знают,
Готовые уподобить любовь презренному блуду.
А для влюбленных разлука — дорога верная к смерти,
И этой истины страшной вовек я сам не забуду,
У меня есть об этом длинная поэма, которая начинается так:
Мне восторг непревзойденный утро, вспыхнув, даровало;
И, меня с тобою сблизив, счастье восторжествовало.
Редкий плод бесплодной почвы, первенец жены бездетной,
День, врачующий недуги, — благодатное начало!
Эти молнии сближенья не обманывают сердца,
И не блекнет сад зеленый, где блаженство созревало.
Перси-персики набухли; говорят они прекрасной:
«Поспешай же!» — но перечит сумрачное покрывало.
Так одно красотку тянет, а другое не пускает;
Со стыда лицо пылает, как заря весною, ало.
Мой недуг от глаз прекрасных, только в них же исцеленье,
Жизнь моя с моею смертью, а любимой горя мало.
От змеиного укуса лишь змеиным лечат мясом,
Или было бы смертельно ускользающее жало.
Разлука заставляла поэтов плакать в местах свиданий, и проливали они потоки слез, и поили землю водою томления, вспоминая, что было с ними там, и рыдали, и оживляли следы любимых их погребенную страсть, и принимались они стонать и плакать.
