Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Истинно сказано:
Чище мети
Обитель души,[1383]
Меру блюди —
Зря не блуди.
Прочь от страстей[1384]
За тайную дверь,[1385]
Нравы людей
Знаешь теперь.
И еще:
Жизнь лишь миг, а после тело разлетится в прах.
Нет в рождении прозренья — суета и страх,
А прозревший, не рождаясь, шествует в веках.
И еще:
Как переменчиво рока дыханье!
Солнце краснеет у Западных скал,[1386]
Счастье иссякло, приходит страданье —
Смертные муки на тысячи кальп.[1387]
Подумать только, богатство и знатность, процветание и роскошь тают, как снежный ком, брошенный в кипяток. А если вдуматься поглубже — химеры это, пустые грезы. Нынче я в телесном облике своем подвержена душевным мукам и волнениям, а после смерти четыре великих субстанции моего тела обратятся в прах. И кто знает, где будет маяться моя душа. Кто боится сансары,[1388] колеса жизни и смерти, пусть подойдет и послушает проповедь дальше.
Поет «Слово Указа»:[1389]
Рожденный — умерший с обеих сторон
Плывут по течению вместе, их стон
И вздохи слышны до скончания дней,
Мирской суеты непутевых детей.
И вестником смерти приходит болезнь.
Жизнь — сон на ветру иль весенняя песнь.
Огарок свечи догорел уже весь,
И сердце сожмется: неужели днесь?!
Вступление гласит:
Тело явленное Будды[1390]
От житейских горьких будней
Спасает.
Его корень без начала и конца —
Непреходящ —
Всем скорбящим
В помощь.
Велика святая клятва
Амитабхи, что Ученье
Основал —
Сорок восемь клятв глубоких[1391]
Отрешенья
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
Он сподвигнет всех живущих
Враз прозреть свою природу,
Он — сквозь валы волн сансары —
Моря горького — несущий
Нас к исходу.
Амитабха — то владыка
Умиротворенья.
К бодхи
И к плодам его чудесным[1392]
Приведет на вечный отдых —
Исцеленье.
Помнящий про цели Будды —
Все грехи твои да сгинут,
Многочисленные, словно
В водах Ганга тьма песчинок!
А молящийся усердно —
Будешь счастлив ты безмерно!
Слова верный проповедник,
В переписке сутр сгорая,
Возродишься, словно феникс,
В небе Лотосова рая![1393]
Ну а сведущий глубоко —
В миг, Судьбой определенный
Вознесешься ты высоко —
В Земли Чистые Амиды![1394]
Если помнишь, то достигнешь!
Велики любовь и жалость,
Столь огромны, что Амида
Из любви и милосердья
Жизнь — служению Закону,
Жизнь — божественному трону,
Трем Сокровищам Ученья[1395]
Всю отдал.
Это он, приняв решенье,
Клятву дал об отрешеньи
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
Псалом гласит:
Глубокая истина и сокровенная!
К тебе — в миллионы веков трудный путь!
Увидев, услышав, держусь неизменно я,
И жажду постичь твою высшую суть.[1396]
Все будды и все бодхисаттвы небесные
На землю сошли воскурить фимиам,
Ученью вознесть славословья чудесные!..
А я повествую о мудрой Хуан.
В старину это случилось, в правление Ханьского царя. Шли тогда благодатные дожди и дули мягкие ветры. Процветала страна и наслаждался покоем народ. И появилась тогда на свет некая женщина, милосердием своим растрогавшая небо. У богача Хуана, жившего в уездном городе Наньхуа, области Цаочжоу,[1397] родилась дочь — девочка серьезная, рассудительная и собою красавица. Ей было всего семь лет, а она уже носила грубую одежду, соблюдала посты и читала «Алмазную сутру», дабы отблагодарить за любовь родителей своих. И так изо дня в день. И явилась ей в небе растроганная бодхисаттва Гуаньинь. Родители, видя усердие, с каким дочь читает сутру, стали ее отговаривать, но она не последовала совету. Тогда разыскали они сваху, выбрали счастливый день и добрый час и выдали дочь замуж за мясника Чжао Линфана. Прожили супруги двенадцать лет и родились у них один сын и две дочери. Обратилась однажды к мужу своему Хуан и говорит:
— Мы прожили в супружестве двенадцать лет, родили достойного сына и прекрасных дочерей, но только любовь затягивает человека, как омут… Прислушайся, муж мой, к романсу, что я для тебя приготовила:
С женою связан муж судьбою.
Пусть дети бегают гурьбою,
Не задержать прихода смерти.
Супруг, хозяин мой, поверьте,
И вместе примем мы решенье —
В подвижничестве лишь спасенье.
Богатство, знатность — сорняки,
Соблазны жизни так мелки!
Однако не смог Линфан взять на себя такой обет и однажды, простившись с женою, уехал покупать свиней в Шаньдун. А Хуан после отъезда мужа убирала дом, совершала омовение и, с молитвой возжигая благовония, стала читать «Алмазную сутру».
Когда немедленно отбыл
в Шаньдун мясник Линфан,
В центральной зале спать легли
все четверо детей,[1398]
А в спальне западной жена —
сударыня Хуан
Душистой вымылась водой,
оделась без затей.
На запад обратясь, жгла в спальне фимиам,
Молилась вечером и утром
И свитки драгоценные учила там,
Алмазную читала сутру.
Твердить каноны не закончила она,
Как фимиам растаял вдруг:
Ее молитва Будде так чиста, сильна,
Что небосвод пронзает звук.
Достигло Слово райских сфер и адских врат,
И свет волшебный ослепил.
Увидев, царь Яньло[1399] был несказанно рад
И лик свой царственный явил.
Ужель в подлунном мире,[1400] средь страстей и бед
Буддийский патриарх возрос?
Призвал он двух судей загробных на совет
И учинить велел допрос.
«Владыка мудрый», — говорит судья в ответ, —
Сей голос, он из Наньхуа,
Над Цаочжоу воссиял небесный свет
Молитвой госпожи Хуан.
Познанья праведницы этой глубоки,
Одета скромно, пост блюдет,
Творит добро, ее свершенья велики —
Им радуется небосвод.[1401]
Поет, словно «Алмазную сутру»:
Сердце бешено забилось
у Яньло от этих слов,
И два демона сбежались
на его поспешный зов.
Их направил к дому Чжао,
под его достойный кров.
Там Хуан читала сутры,
осветив в ночи альков.
Вдруг увидела: пред нею
двое отроков — послов.
Декламирует:
Один — это добрый посланец небес,
Другой — злобный якша, молоденький бес.[1402]
Хуан прервала свое чтение в миг,
К гостям обращен ее праведный лик.
«От дома какого к слуге недостойной
Пришли вы?» — «Сударыня, будьте спокойны,
Не вашей семьи драгоценной родня,
Из царства теней к вам послали меня.
Зовет тебя, матушка, мудрый Яньло,
От сутр, что читаешь ты, в небе светло.»
От слов этих мигом сковал ее страх,
К ним с просьбой она на дрожащих устах.
«С фамилией той же и с той же судьбой
Другую возьмите к Яньло вы с собой.
Готова на сотни милльонов смертей,
Но как я сиротами брошу детей?!
Ведь доченьке старшей лишь девять годков,
А младшей-то шесть!.. Как оставить мне кров?!
Сынку малолетнему — три миновало,
Его берегла и ласкала так мало!
Отпустите если, то жизни по гроб
Усерднее буду творить я добро!»
Ей отроки молвили из темноты:
«Кто помнит “Алмазную сутру”, как ты?!»
Добрый и злой отроки, слушавшие мольбы праведной Хуан, никак не могли взять ее с собой. До того сильно любила она деток своих, что не в силах была с ними расстаться. Торопить ее стали отроки: «Матушка добрая, смерть возьмет тебя в третью ночную стражу,[1403] не отложить даже до четвертой. Это здесь в световом мире ты свободна, вольна. А царство теней не допустит отсрочки. Промедлив, мы согрешим, и никакие оправданья не помогут.»
И решилась тогда Хуан. Велела дочери нагреть воды и после омовения, пред Буддою представ, ноги по уставу сложив, молча села. Душою подлинной предстала Хуан перед владыкой Яньло.
Поет на мотив «Осень над Чуской рекой»:
Жизнь — как молнии вспышка, как сон по утру.
Человек пред кончиной — свеча на ветру.
Уже встретила я государя Яньло,
В дальний путь собралась, одеянье бело.
С Ностальгической башни[1404] взгляну я назад.
Как терзаюсь слезами родимых ребят!
Вы в льняных поясах и в простом одеяньи
Бейте в гонги, готовьте мой гроб к отпеванью.
Произносит, как прозу:[1405]
