Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Третьего числа отмечали совершеннолетие государя; все шумели. Миновало и седьмое число, была процессия Белых коней[2], но я неважно себя чувствовала и не пошла на нее.
Канэиэ, который показался у меня только восьмого числа, наутро уехал, сказав на прощание:
— Сейчас удивительно много разных празднеств, за которыми нужно присматривать.
Один человек из его свиты, покуда он некоторое время отдыхал здесь (Канэиэ был у меня), написал стихотворение и передал его моим дамам:
Эта крышка от ведра
Из Симоцукэ
Не годится никуда —
Хоть на зеркало похожа,
Только ничего не отражает.
Дамы положили на эту крышку сакэ[3] и фруктов, а в глиняный сосуд положили записку с ответным стихотворением:
Посмотрите на крышку,
Что посылаем Вам,
И не отчаивайтесь сразу —
Хотите видеть чей-то образ,
Так выпейте сакэ.
Из-за своего трудного состояния я даже не участвовала в том праздничном переполохе, который устраивали все кругом, и так прошло двадцать седьмое число. Четырнадцатого числа Канэиэ прислал мне свое старое платье и передал: «Это надо переделать». Поскольку он велел сказать мне: «Надеть это я должен в такой-то день», — я и не думала спешить, но когда наутро пришел посыльный и поторопил: «Скорее!» — я передала с ним такое стихотворение:
Боюсь, работа будет долгой.
А если станешь надевать
Все то же платье,
Быть может, к нам былое возвратится.
Уж лучше отошлю нетронутым шитье!
После этого я не написала ему ни строчки, пока не сделала всю работу.
— Сшито неплохо, — заметил Канэиэ, — одно плохо, что делала ты эту работу неохотно.
Я в раздражении послала ему стихотворение:
В волнении шуметь
И торопить
Того, кто стар,
Не нужно было —
Ни это платье, ни меня.
После этого не слышно было, чтобы от Канэиэ прибыл посыльный.
Двадцать третьего числа, когда еще не были подняты шторы, одна из моих дам встала с постели и толчком открыла дверь.
— Оказывается, выпал снег! — воскликнула она, и тут я услышала первую песню камышевки. Однако чувствовала я себя слишком старой и даже не подумала сложить обычное для такого случая стихотворение.
Был посыльный, сказавший, что двадцать пятого Канэиэ назначили старшим советником Я подумала тогда, что для меня это означает еще больше ограничений, и людей, которые подходили ко мне с поздравлениями, я воспринимала, как желающих пошутить, и совсем не испытывала радости. Только наш сын ничего не говорил, но в душе был очень доволен.
На другой день от Канэиэ принесли записку: «Почему ты не спросишь меня: как твое настроение? Из-за этого для меня и радость не в радость».
В последний день года принесли еще письмо: «Что с тобою случилось? Я сейчас очень занят. Почему от тебя нет ни звука? Ты бессердечна». Так в результате моего молчания между нами возникла взаимная неприязнь. Я подумала, что и сегодня не могу ожидать к себе его самого, и послала ему короткий ответ: «Ты постоянно занят докладами государю и совсем не имеешь свободного времени, поэтому нам и не встретиться».
Хоть я и оказалась права, но теперь уже не брала этого в голову и успокоилась совсем.
Однажды вечером, после того, как я уже легла в постель и стала засыпать, в ворота застучали, громко зашумели; мои слуги переполошились, ворота тут же открыли, после чего я, несколько встревоженная, увидела в проеме боковой двери Канэиэ:
— Живо, открой! Скорее!
Дамы, которые были возле меня, все выглядели по-домашнему: они разбежались и попрятались. Видно было уже плохо, я подползла на коленях и открыла дверь:
«Редко ходишь ты сюда, туго ходят двери в петлях», — вспомнила старые стихи, и он закончил:
«Когда бы приходил я только в эти двери, не запирались бы они».
Перед самым рассветом было слышно, как в соснах бушует ветер. Я слушала бурю и думала, что, когда встречала рассветы одна, не слыхала подобных звуков — видно, этим я была обязана покровительству будд и богов.
Наутро наступила вторая луна. Шел тихий дождь. Даже после того, как мы подняли ставни, Канэиэ не обнаружил обычного нетерпения, — может быть, из-за дождя у него не было желания уезжать. Однако мне и в голову не пришло, что он останется у меня надолго. Через некоторое время Канэиэ спросил:
— Не прибыли ль там сопровождающие?
Когда он вышел после сна, то был одет неофициально, в мягкие одежды и накрахмаленную однослойную мантию, свободно подхваченную поясом. Как только Канэиэ показался, мои дамы изъявили готовность услужить:
— Изволите покушать?
— Я никогда здесь не завтракаю, зачем же теперь-то, зачем? — добродушно ответил он и добавил:
— Подайте меч!
Сын взял меч и, выйдя на галерею, с поклоном протянул его отцу, опустившись на одно колено.
— Смотри, как неряшливо они сожгли сухую траву![4] — сказал мне Канэиэ. Вскоре прибыл экипаж с натянутым на нем кожаным пологом от дождя, мужчины из свиты легко подняли оглобли, Канэиэ вошел внутрь. Он опустил нижние занавески и выехал через средние ворота. Крики его передовых гонцов я слушала с чувством зависти к соперницам.
Целыми днями дул сильный ветер, и из-за него мы не поднимали шторы с южной стороны, а сегодня я выглянула наружу и заметила, что после затяжных дождей сад приобрел несколько запущенный вид, а местами в нем зазеленела трава. Это смотрелось очаровательно. К полудню снова поднялся ветер, на этот раз с противоположного направления, и небо начало проясняться. С каким-то странным чувством я всматривалась в темноту до тех пор, пока не стало совсем темно.
Ночью третьего числа пошел снег, навалил сугробы толщиной в три или четыре суна[5] и идет до сих пор. Я подняла шторы и выглянула наружу. Тут и там слышались возгласы:
— Ну и холодина!
Дул сильный ветер. Мир казался исполненным чарующей печальной прелести.
После этого погода прояснилась и около восьмого числа я отправилась к своему отцу, скитальцу по уездам. Приехало много родни, молодые женщины играли на тринадцатиструнном кото и на бива[6], очень слаженными голосами пели и до самой темноты весело смеялись. Наутро, когда гости вернулись по домам, я почувствовала себя свободно.
Только что прочла письмо от Канэиэ: «У меня очень долго продолжалось религиозное затворничество, потом были дела, связанные с новой должностью. Очень хочу быть у тебя сегодня». Письмо было очень душевным. Я отослала ответ, потому что была отрезана от мира и не думала, что он действительно озабочен тем, чтобы навестить меня, однако в час Лошади, когда я совершенно не была к этому готова, послышались громкие голоса:
— Пожаловал, пожаловал!
Я изрядно разнервничалась и, когда Канэиэ вошел, сделалась сама не своя, и лишь после того, как он сел напротив меня, я справилась со своими чувствами.
Через некоторое время принесли столик с яствами, Канэиэ немного поел, а когда ему показалось, что стало смеркаться, он принялся аккуратно одеваться со словами:
— Завтра праздник в храме Касуга[7], надо будет выносить подношения богам.
Передовых было много; издавая предостерегающие выкрики, они отправились со двора. Откуда ни возьмись, собрались мои дамы и принялись судачить о достойных сожаления вещах:
— Жаль, что господин изволил наблюдать нас в таком неприглядном виде!
А я думала, что он видел куда более неприглядные вещи, и это сделало его чувства ко мне еще более неприязненными.
Не знаю, по какой причине, но погода в эту пору казалась особенно холодной. Ночью луна была светлая. Двенадцатого числа повалил снег, принесенный сильным ветром. Примерно с часа Лошади пошел дождь; дождь был мелкий и неторопливый, и мир казался таким печальным… До сегодняшнего дня от Канэиэ не было ни звука, и у меня вновь появились подозрения, но потом я вспомнила, что начиная с этого дня он, вроде бы, должен соблюдать религиозное воздержание, и немного успокоилась.
Семнадцатого числа шел мелкий дождь, я думала о том, что для Канэиэ мое направление запретно, и мир казался мне все более унылым. Пришло письмо от закононаставника, который в позапрошлом году в молельном зале храма Исияма грустными ночами весьма проникновенно читал дхарани[8]. На мои расспросы он тогда ответил:
— Я затворился в горах в прошлом году. Взял обет не есть того, что убито.
— Молитесь, наставник! — сказала я ему.
В письме от этого закононаставника было сказано: «В ночь на пятнадцатое число мне приснился сон. Будто в рукавах Вы изволите держать луну и солнце. Потом я вижу, что луну Вы попираете ногой, а солнце изволили прижать к груди. Попросите, пожалуйста, растолковать Вам этот сон».
