Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Распустились на другой день пред монастырскими вратами лотосы и лилии. Велел он послушнику нарвать белых лилий, поставил их в вазу с узким горлышком и пригласил брата полюбоваться их красотой. Немного погодя пришел настоятель. Сели наставники. Наставник Просветления и говорит: «Гляди, брат, какое обилие цветов! Я пригласил тебя полюбоваться их красотой и сочинить стихи». Послушник подал чай, потом приготовил драгоценные принадлежности ученого мужа.[1354] «Какой же цветок воспеть?» — спросил настоятель. «Воспой лилию», — предложил брат. Настоятель взмахнул кистью и набросал четверостишие:
На стебельке раскрылся лотоса бутон,
Вблизи с благоуханным розовым кустом,
Гранат горит парчовым огненным ковром…
Всех лилия нежней с молочным лепестком.
«Раз брат наставник сочинил, я не останусь в долгу», — молвил Наставник Просветления и, взяв кисть, написал:
Ива, персик, абрикос
Меж собою шелестят —
Растревожил их вопрос:
Чей же тоньше аромат?
Чьей пыльцою с высоты
Дышит облачная гладь?
Красной лилией цветы
Все хотят благоухать.
Написал и громко рассмеялся. Услыхал его стихи Наставник Пяти заповедей и сердцем сразу прозрел. Совестно ему стало, повернулся и удалился к себе в келью. «Кипяти воду скорей!» — наказал он послушнику, переоделся в новое облачение, достал бумагу и поспешно написал:
Уже сорок семь мне годов от рожденья!
Нарушил я заповедь — нет мне спасенья!
Но верой даровано успокоенье —
Уйду в лоно вечности без промедленья!
Хоть брат угадал мой поступок презренный,
К чему досаждать покаяньями ближним?!
Ведь жизнь наша молнией вспыхнет мгновенной,
Погаснет — и небо опять станет прежним.
Положил он исповедь свою перед изображением Будды, вернулся на ложе для медитации и сидя преставился. Послушник тот же час сообщил о случившемся Наставнику Просветления. Тот, сильно удивленный, предстал перед изображением Будды и увидел поэтическую исповедь ушедшего из мира. «Да, всем ты был хорош, — размышлял монах. — Жаль только завет нарушил. Ты ушел мужчиною, но не верил в Три святыни,[1355] уничтожил Будду в душе своей и опозорил иноческий сан. Тебе предстоят муки в перерождениях, без которых ты не сможешь вернуться на путь истины. И как тяжело от этого на душе! Ты говоришь: уходишь и я не стану идти за тобой …» Он вернулся к себе в келью, велел послушнику согреть воды для омовения и сел на ложе для медитации. «Я поспешу вослед за иноком Пяти заповедей, — сказал он послушнику, — А вы положите останки наши в саркофаги и по истечении трех дней предадите сожжению в одночасье». Сказал так и тоже преставился. В один день два наставника почили.
Невероятное событие всполошило монастырскую братию и тотчас же молвой разнеслось по всей округе. Молящихся и жертвователей стеклось видимо-невидимо. Усопших предали сожжению перед обителью. Немного погодя, Цинъи выдал Хунлянь замуж за простолюдина и тем обрел себе поддержку в старости. А через несколько дней совершилось перерождение Наставника Пяти заповедей. Он явился на свет в округе Мэйчжоу, в Западной Сычуани, в облике сына Су Лаоцюаня, жившего отшельником. Звали его Су Ши, по прозванию Цзычжань, а известен он стал под прозванием Дунпо — Восточный склон.[1356] Наставник Просветления после перерождения получил имя Дуаньцин. Стал он сыном тамошнего жителя Се Даофа, впоследствии принял постриг и в монашестве был известен под именем Фоинь, то есть След Будды. Опять они жили рядом и водили сердечную дружбу.
Да,
В Сычуани теперь возродились они.
Свет Будды сияет для чистых сердец.
Вдруг: «Грех я узнал, друг, меня извини,
В обитель уйду, праздной жизни конец».
Журчит ручеек, веселит полну грудь.
Ах, как, ароматны весенние дни!
Но перст указует к познанию путь:
К Хунлянь — Красной Лилии больше не льни.
Монахиня Сюэ кончила.
Ланьсян принесла из покоев Юйлоу два короба с затейливо приготовленными постными закусками, фруктами, печеньем и сластями. Убрав со стола курильницу, она расставила яства и чай. Хозяйки вместе с монахинями принялись лакомиться. Немного погодя подали скоромные кушанья и открыли жбан с вином феи Магу. Хозяйки, усевшись вокруг жаровни, осушили чарки.
Юэнян начала партию в кости со своей старшей невесткой У, а Цзиньлянь и Ли Цзяоэр играли на пальцах. Юйсяо разливала вино и под столом подсказывала Цзиньлянь, отчего та все время выигрывала и заставляла Цзяоэр пить штрафные.
— Давай я с тобой сыграю, — обратилась к Цзиньлянь Юйлоу. — А то ты ее обыгрываешь.
Юйлоу велела Цзиньлянь вынуть руки из рукавов и не класть на колени, а Юйсяо отойти в сторону.
В тот вечер Юйлоу заставила Цзиньлянь выпить не одну штрафную чарку, а барышню Юй попросила спеть.
— Спой «Жалобы в теченье пяти ночных страж»,[1357] — заказала Юэнян.
Барышня Юй настроила струны и запела высоким голосом.
На мотив «Яшмовые ветки сплелись»:
Багровые тучи сплошной пеленой,
И белые пчелы кружат надо мной.
Порывистый ветер дыханье обжег.
О как ты жесток!
А мать и отец укоряют меня,
Что сохну и вяну я день ото дня.
Где ты, мой ночной легкомысленный бражник?
Меня оглушат еженощные стражи!
На мотив «Золотые письмена»:
Вот ночь над землей — как жестока разлука.
Листочек письма — а о встрече ни звука,
И слезы блестят на щеках моих влажных,
Считаю все стражи.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Повеяло стужей на первую стражу.
Себя обнимая, дрожу я и стражду —
Не греет. Вторая приблизилась стража…
Мне, брошенной, страшно!
На тот же мотив:
Когда ты ушел опушалася слива —
А нынче кружит поздний лист сиротливо.
В мечтах твои руки горячечно глажу…
Вторую жду стражу!
На мотив «Золотые письмена»:
Я сутками жду безнадежно и кротко.
Тебя закружила певичка-красотка.
Ты с ней, предназначенной всем на продажу,
Уж третюю стражу.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Лучина сгорела, а ночь продолжалась.
Тебе незнакома, наверное, жалость!
Я чахну, болею от горьких лишений,
Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня.[1358]
Она для тебя и нежнее, и краше?..
Бессонны три стражи!
На мотив «Золотые письмена»:
Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня,
Снести невозможно надежд сокрушенье.
Ты ей покупаешь парчовые платья,
А мне даже зеркала нет на полатях.
С болезненным сердцебиеньем не слажу,
Четвертую стражу!
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Про горькие слезы подушка расскажет.
Во храме, любви я отрезала даже
Свои вороные тяжелые пряди.
Ласкающих пальцев безумия ради,
Властитель Судеб, твой привратник на страже
Мне путь преградил у земного порога…
Как Иву Чжантайскую[1359] бросил бы княжич,
Так милый кору обрезает жестоко.
Уже побелела ограды стена,
Уже побледнела ночная луна.
На небе четвертой губительной стражи.
В тумане лебяжьем!
На мотив «Золотые письмена»:
Ужель не вернуть дорогую пропажу?!
У терема жду, прислонившись к стене я,
От мыслей морозных и слез коченея,
Всю пятую стражу.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Все жгу фимиамы… Алтарь уже в саже!
Молюсь, чтоб тебя не утратить навеки.
Румяна и пудру невольно размажу —
Подушку зальют красно-белые реки…
Насмешников — тьма, нет любовной опеки…
Я солью заклею опухшие веки
Под крик петушиный на пятую стражу.
На мотив «Золотые письмена»:
Закончился страж перестук ежечасный,
И ворон замерз и закаркал, злосчастный,
Звенят бубенцы под стрехой безучастно,
Уснуть не дают. Я смешно и напрасно
Обманщика жду и не сплю до рассвета,
А он без меня развлекается где-то.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Мне брови с утра подводить нету прока,
Готовить наряды — пустая морока —
Давно миновали свидания сроки…
Но вдруг, под стрехой затрещали сороки,
Служанка, влетев, прокричала с порога:
«Вернулся!» И я испугалась немного.
С любимым взойду я под шелковый полог,
И день будет долог!
На мотив «На заднем дворике цветок»:
