Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
На мотив «Беспечные, веселимся»:
Когда в ночи мы пировали столь беспечно,
Поверив, что судьбою связаны навечно,
И наслаждались единением сердец,
Могла ли я предвидеть радости конец?
В покоях расписных так льнули мы друг к дружке!
Надменный баловень! Ты взял от той пирушки
Все: шпильку, веер, кастаньеты-погремушки
И крошку-бабочку на шелковой подушке.
На мотив «Терзает ревность»:
Молода я и красива,
В ласках — трепетно стыдлива.
Мы с тобой в любви счастливой,
Словно уточки под ивой,
Извелись в утехах резвых,
Полупьяны, полутрезвы,
В половину одурев,
Утонуть в любви успев.
Ныне тяжко мне и жутко,
И под полог парных уток
Просочился холодок.
Как возлюбленный жесток!
Как судьбы непрочна милость!
Вдруг упала и разбилась
Шпилька-феникс на две части —
Раскололось наше счастье.
На тот же мотив:
Ты слова любви при встрече
Только молвил осторожно —
Опрокинула я свечи,
Отвернулась в гневе ложном.
Но тайком ждала под вечер,
Тень платана за окошком,
Берегла цветок сердечный,
И весеннею дорожкой,
Разрезая мох подмлечный
Остроносой нежной ножкой,
Шла… Росинками отмечен
Башмачков узор немножко.
На тот же мотив:
Нежный друг, любовник хрупкий,
Как утес неумолим!
Раскрошил мои скорлупки —
Околдована я им!
Что мне матери совет!
Мой красноречив ответ:
На хунаньской блёклой юбке
Кровью ал кукушкин цвет..[1337]
Услышав этот романс, Пань Цзиньлянь поняла, что Симэнь Цин тоскует по Ли Пинъэр. Как только певцы пропели последнюю строку, Цзиньлянь у всех на глазах притворно закрыла лицо руками и покачала головой.
— Ах, сынок! Попал ты бедный, как Чжу Бацзе в холодную лавку,[1338] — стыдила его Цзиньлянь. — Какой ты сидишь кислый да угрюмый! Что? Нет зазнобушки рядом? Ведь не девицей она пришла, а бабой замужней. Как же это у нее, бесстыжий ты негодник, «кровавым стал кукушкин цвет», а?
— Да слушай же! Будет тебе придираться-то, рабское твое отродье! — оборвал ее Симэнь. — Болтает невесть что.
Певцы запели романс на тот же мотив:
У меня, когда я с ней,
Уши красны, как в огне,
А она, придя в смущенье
Ищет в веере спасенье.
Пред воротами дворца[1339]
Снаряженного бойца
Видит бабочка-девица,
Дочка знатного отца.
Мы сошлись на полпути
И, в ночи озолотив,
Миг дала лишь насладиться
И растаяла, как миф.
Не посмел я вслед пуститься
Драгоценной чаровнице,
Нарушать покой цветов —
Стен растительный покров.
На мотив «На заднем дворике цветок»:
На ложе я грезила. Бабочкой нежной
С любимым порхала в ночи безмятежной.
Под звон бубенцов на стрехе за окном
Два зеркальца с Вэнем сложила в одно.[1340]
Но вновь недвижим Чжо Вэньцзюнь экипаж[1341] —
Рассыпался наш зазеркальный мираж,
Иссяк аромат орхидей и сандала,
За пологом в холоде плакать устала.
Опять на Янтай устремляюсь я тщетно.[1342]
Любить для девиц ослепляюще вредно!
Склонился под вечер к земле Млечный путь,
Светильник угас, только мне не уснуть.
На мотив «Песни молодости»:
Ох!
Свищет ветер у окна,
Ивы, словно в позолоте,
И луна как бы в дремоте,
Я весной совсем одна.
Ох!
В прошлый раз не так в разлуке
Жизнь казалась тяжела,
Нынче — сгорбилась от муки,
Высохла, занемогла.
Ох!
Ожидать какого чуда?!
Возвратишься ты, — но зря!
Даже высушив моря.
Воместить страданья трудно,
Заключительный романс на мотив «Волною принесло»:
Грусть затуманила глаза и сжала брови.
Опустошенной даже смерть не внове.
Но встречусь с ним — и воспарит душа,
И жизнь покажется безмерно хороша.
Едва лишь месяц за окном повис
Мы вместе — пусть не повернется вниз
Под утро рукоять Небесного Ковша.
Певцы умолкли.
Этот цикл романсов вывел Цзиньлянь из себя, и они с Симэнем продолжали, не унимаясь, обмениваться колкостями.
— Да успокойся же ты, сестрица! — не выдержала, наконец, Юэнян. — Вот затеяли! А золовка с невесткой одни там скучают. Идите, составьте им компанию. И я сейчас приду.
Цзиньлянь и Ли Цзяоэр направились в покои к золовке Ян, мамаше Пань и старшей невестке У.
Немного погодя явился Лайань.
— Примите поздравления от тетушки Ин, — обратился он к хозяину. — Дядя Ин пожаловали. Шурин Старший скоро придут.
— Ступай-ка пригласи учителя Вэня, — наказал Симэнь и, обратившись к Юэнян, продолжал. — Распорядись на кухне. Пусть в переднюю залу подадут. А ты, — он обернулся к Ли Мину, — нам петь будешь.
Ли Мин последовал за Симэнем в западный флигель. Симэнь сел рядом с Боцзюэ и поблагодарил за подарки.
— Завтра твою супругу ожидаем, — добавил хозяин.
— Дом не на кого оставить, — отвечал Боцзюэ. — Вряд ли она сможет придти.
Вошел сюцай Вэнь и сложенными на груди руками приветствовал хозяина и гостя.
— Сколько я тебе нынче хлопот прибавил, почтеннейший! — всплеснув руками, воскликнул Боцзюэ.
— Ну что вы! — отозвался сюцай.
Пожаловал и шурин У Старший. После поклонов ему предложили сесть. Циньтун внес свечи. Уселись вокруг жаровни. Лайань расставил на столе чарки и вино.
При освещении Ин Боцзюэ оглядел разодетого хозяина. Симэнь красовался в темном атласном халате, из-под которого виднелась белая шелковая куртка. На халате, отделанном золотом с бирюзой, который украшала квадратная нашивка с разноцветной летящей рыбой, извивался оскаленный с черными выпущенными когтями дракон. У него устрашающе торчали рога, топорщились усы и развевалась густая грива.
Боцзюэ даже подскочил от изумления.
— Братец! — воскликнул он. — Где ты достал такое облачение, а?
Польщенный Симэнь встал и улыбался.
— Вот полюбуйтесь! — сказал он. — А ну-ка, догадайся!
— Понятия не имею! — проговорил Боцзюэ.
— Это мне его сиятельство придворный смотритель Хэ преподнесли, — начал Симэнь. — Они в мою честь угощение устраивали. Холода завернули, вот и дали накинуть этот халат с летящей рыбой. Им он больше не нужен. Двор одарил его сиятельство другим — расшитым драконами о четырех и пяти когтях и с нефритовым поясом. Вот какую оказали честь!
Боцзюэ начал на все лады расхваливать яркий халат.
— Ведь каких денег стоит! — приговаривал он. — Доброе это предзнаменование, брат. Высокое положение тебя ожидает. Столичным главнокомандующим назначат. Что летящая рыба?! Тебя тогда ни халатами с драконом о четырех когтях, ни поясом нефритовым не удивишь!
Пока он говорил Циньтун расставил чарки и приборы, вино, суп и сладости.
Им пел под струнный аккомпанемент Ли Мин.
— Что ж?! Так и будем пировать? — заявил Боцзюэ. — Нет! Я должен во внутренние покои войти, моей невестке Третьей чарочку поднести.
— Так за чем же дело стало? — поддержал его Симэнь. — Раз ты желаешь выразить почтение своим родителям, сынок, к чему объяснять? Иди и земно поклонись невестке.
— А что?! Пойду и поклонюсь! — заявил Боцзюэ. — Чего особенного? Но по душе ли будет тому, кто рядом с ней, вот где загвоздка.
Симэнь с силой хлопнул его по голове.
— Вот песье отродье! — заругался хозяин. — Забываешь, кто из нас старший?
— А малышу только дай потачку, он себя же возомнит взрослым, — не унимался Боцзюэ.
Оба еще позубоскалили, но вскоре принесли лапшу долголетия. Симэнь стал потчевать шурина У, сюцая Вэня и Боцзюэ. Сам же он отведал ее раньше, в дальних покоях, а потому отдал певцу. Ли Мин закусил и опять приготовился петь.
— Теперь пусть шурин закажет напев, — предложил Боцзюэ.
— Зачем принуждать человека? — проговорил шурин. — Пусть поет, что знает.
— Тебе, шурин, помнится, по душе был цикл «Глиняная чаша», — заметил Симэнь и велел певцу наполнить кубки.
Ли Мин подтянул колки цитры, перебрал застывшие было струны и спел цикл:
«Ты вдаль все глядела, поблекли глаза,
Ланит ароматных увяла краса…»
Певец отошел в сторону. К хозяину приблизился Лайань.
— Повара уходят, — сказал он. Скольких на завтра звать изволите, батюшка?
— Шестерых поваров и двух помощников — заваривать чай и подогревать вино, — распорядился Симэнь. — Будем пять столов накрывать. Чтобы все было как полагается.
