Автор неизвестен Древневосточная литература - Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»
Так он ответил, а тот человек подумал: «Надо же, удивительный монах! Я этим занимаюсь каждый день, а так сразу найтись с ответом не смог бы, а он, хоть и не ожидал такого, на одном дыхании ответил, — такой он один нынче, да и до конца времён вряд ли появится подобный!» — и сказал:
— Нет, не переговорить мне такого скорого на язык монаха, а если вы меня что-то такое же спросите, не оберусь позора, так что вернусь-ка скорее к себе, пока ещё не стемнело и видно дорогу.
С такими словами он подвернул полы кимоно за пояс и убежал.
13
О том, как Иккю в детстве разбил горшок с патокой
Когда Иккю было двенадцать или тринадцать лет, наставник-монах принёс горшок с патокой, но ни капли не дал своему единственному послушнику, говоря:
— Тебе такого даже пробовать нельзя! Если ребёнок это съест, то тут же отравится и умрёт! — поел в одиночку и спрятал горшок.
Иккю думал: «Что же, даже если это отрава, хоть умру, но попробую, как наставник уйдёт!» — и принялся ждать, и вот наставник отлучился по каким-то делам.
Иккю наконец-то смог достать горшок, но пока снимал его с полки, то облил и голову, и одежду. «Как же мне хотелось это попробовать!» — думал он и съел две-три чашки, а потом тот горшок, который наставник так тщательно прятал, разбил на мелкие кусочки.
Потом наставник вернулся и застал Иккю обливающимся слезами. Он спросил:
— Что случилось?
— Так вышло, что я разбил ваш бесценный горшок! Зная, что вы будете спрашивать, как это случилось, я думал, что буду вам отвечать, и решил, что не стоит дальше влачить мою жизнь. Вы говорили, что ребёнок умрёт, если это съест, и я съел одну чашку этого, но не умер, съел и две, и три чашки, но умереть не получилось. Намазал на голову и на одежду, очень хотел умереть, но так ничего и не вышло!
Наставник не мог ничего сказать, лишь расхохотался.
14
О том, как Иккю дал совет одному человеку
Один человек на досуге зашёл к Иккю и спросил:
— Преподобный, я очень осторожен в словах, уклоняюсь от споров с людьми, но вот в торговых делах, чуть что, начинаю спорить. Всё потому, что считаю, что я прав, а собеседник неправ. Может, лучше считать, что собеседник хорош, а я пытаюсь спорить из вредности, тогда и спорить не буду?
Иккю выслушал и сказал:
— Действительно, лучше всего думать именно так. В любом случае важнее всего понимать так: «Из-за того, что считаю себя правым, собеседник оказывается неправ» или «Если я хорош, то собеседник не может быть нехорош». Если подумали, что произошла ошибка, то, пока она ещё мала, нужно сразу подумать: «Это может быть важно!» — остерегаться попасть в стыдное положение и исправить её. Например, маленькая искра летит, попадает на что-нибудь и поджигает, а от этого сгорает огромный дом. Тогда уже и хотел бы, да не потушишь. А как легко было бы потушить, когда это была лишь маленькая искорка! Воистину, «совершив ошибку, не бойся её исправить!»[203] Редко встречаются люди, которые считают неправыми себя, и скажу об этом так:
Человека, который
Неправым считает себя,
Нигде не найти —
Ни в Китае, ни в Индии,
Нет и в нашей стране.
Вагами о ба
Варокарэ то омоу
Хито ва тада
Морокоси, Тэндзику,
Вагатё: ни наси
Всё же человеку следует исполниться решимости и следить за собой. Часто грешим мы телом, словом и мыслью. Очень важно поставить у Шести корней[204] сторожа, который бы хорошенько следил за тем добрым и злым, что входит и выходит. Это необходимо уяснить. Берегитесь, берегитесь!
15
О том, как Иккю преподал Учение человеку, убивавшему живое
В Нижнем Киото, возле Седьмого проспекта, есть человек по имени Хадзаэмон. Обычно он убивал живое, тем и жил. С некоторых пор он стал приходить к Иккю для познания Учения, и тот знал, каким злым делом ему приходится заниматься, однако же непросто вдруг наставить человека на путь истинный. Как-то он пришёл к преподобному, и они вели разные разговоры.
Преподобный сказал:
— Я тебе уже говорил когда-то, что, раз уж тебе пришлось этим заниматься в жизни, тут уж поделать нечего. Есть у меня интересная история, я расскажу, а ты послушай.
Когда я был молод, случилось мне быть в земле Симоцукэ, и вот в той земле, в местности, что называется Асонума, был человек, который пробавлялся тем, что убивал живое. В один день возвращался он домой и добыл селезня мандаринки[205], положил его в мешок для добычи и пришёл к себе.
Той же ночью во сне явилась к нему удивительная женщина в богатом убранстве, такая прекрасная собой, что не найти другую такую, видно было, что она в глубоком горе; подошла она, встала перед тем охотником и, проливая горькие слёзы, молвила: «Вы изволили безжалостно убить моего мужа!»
Охотник во сне сказал ей, оправдываясь: «Не может того быть!» — а она говорила: «Не нужно оправдываться! Это случилось сегодня!» — так сказала, а потом сложила:
Уж смеркалось,
Зову тебя, а ты не приходишь…
В Асонума,
В зарослях дикого риса,
Так грустно одной ночевать.
Хи курурэба
Сасоиси моно о
Асонума но
Макомогакурэ но
Хиторинэ дзо уки
Произнесла она это, посмотрела на него долгим взглядом, а потом раз — и взлетела, глядит он, а это — уточка-мандаринка.
Тот человек поразился, очень жалел её, а назавтра увидел — в обнимку со вчерашним убитым селезнем лежала мёртвая уточка.
Вот так, даже животные знают, что хорошо и что плохо. Само собой, жалок тот, кто родился человеком, но такого не знает.
Так Иккю ему говорил.
16
О том, как Иккю и Сонсаку слагали стихи
У ворот храма, где живёт Иккю, живёт крестьянин по имени Сонсаку. У него есть дочь семнадцати лет, которую зовут Киса, и её отдали замуж за парня по имени Торая-но Кудзо[206].
Как-то раз, когда преподобный зашёл к Сонсаку, тот рассказал ему в подробностях о своей дочери, Иккю сказал:
— Вот уж счастливое событие! — и они продолжали говорить о том о сём. У Сонсаку есть дядя — монах по имени Цугэн, живущий на горе Курама. Каждый год, как распускаются цветы, он зовёт Сонсаку, и тот вместе с женой ездит к нему на день-другой поразвлечься в горах.
— Не иначе и в этом году вот-вот расцветёт. Не сегодня-завтра придут с приглашением! — только сказал Сонсаку, как пришёл человек от Цугэна.
Сонсаку сказал:
— Преподобный, по такому случаю я хочу сложить стихи. Покажу, как я знаю обхождение, вот послушайте:
«Цветы расцвели!» —
Такие слова от Цугэна[207] —
Монаха, что в горах живёт,
Возвещает прибывший гонец.
Оседлаю скорее быка!
Хана сакаба
Цугэн то ииси
Яма бо:дзу
Цукаи но кита ни
Уси ни кура око
Иккю послушал и отвечал:
— Да уж, лучше и не скажешь.
Тогда Сонсаку, очень обрадовавшись, сказал:
— А вы, преподобный? — и Иккю тоже сложил:
Семнадцатилетняя Киса
Родилась в год Тигра,
Отдали её за Кудзо,
В «Тигриную лавку».
Киса ва дзю:сити
Тора но тоси
Маиру отоко ва
Торая Кудзо
17
О том, как один человек сомневался и задавал вопросы Иккю
У Седьмого проспекта живёт один зажиточный горожанин. Как-то раз по случаю проведения буддийских служб поминовения усопших он, как положено, одарил не только всех монахов, но даже и нищих побирушек.
Однажды он пригласил Иккю и поделился с ним разными своими сомнениями. Среди прочего спросил он:
— На что можно указать и сказать: «Это Добро» — или на что можно указать и сказать: «Это Зло»?
Иккю отвечал:
— Добро и зло беспредельны, а если хочешь познать добро и зло, то у них должны быть истоки, их порождающие. Вот об этих-то истоках и поразмыслите!
— И действительно… — согласился тот.
А когда настало время преподобному возвращаться, шёл дождь, и хозяин предложил:
— Подождите немного, пусть дождь закончится, тогда и пойдёте.
Иккю сказал:
Дождь идёт — пусть идёт,
Не идёт — и ладно,
Даже и без дождя
От слёз расставанья
Всё равно мокры рукава.
Фураба фурэ
Фурадзуба фурадзу
Фурадзу томо
Нурэтэ юку бэки
Содэ нараба косо
Так сказал и ушёл.
