Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
– Сударыня, прошу вас, займите место на возвышении, – обратился к ней Симэнь, желая почтить ее полагающимися поклонами.
– Вы наш гость, – отвечала она. – Я прошу вас, государь, занять почетное место.
Наконец, они обменялись поклонами.
– Сын мой еще так юн и неопытен, – начала госпожа Линь. – В прошлый раз он причинил вам, сударь, столько беспокойства, вы же, избавив его от влияния дурной компании, проявили такую любезность и щедрость души. Я не знала, как мне выразить вам всю мою признательность, вот и решила пригласить вас на скромную чарку вина. Это я обязана благодарить вас и земно вам поклониться. Напрасно вы затрудняли себя подарками, сударь. Я бы поступила неучтиво, если б отказалась от них, но мне было неудобно, когда я их принимала.
– Не извольте беспокоиться, сударыня! – заверял ее Симэнь. – Из-за служебной поездки в столицу я никак не мог поздравить вас с днем рождения. А мои скромные знаки внимания я послал для того лишь, что они, может быть, сгодятся вам для вознаграждения слуг.
Симэнь заметил стоявшую сбоку тетушку Вэнь.
– Мамаша! – обратился он к свахе. – Подай-ка чарку! Я хотел бы поздравить сударыню и поднести вина.
Симэнь кликнул Дайаня. Надобно сказать, что он захватил с собой подарок для хозяйки. В ковре были завернуты вытканные золотом нарядный халат, сиреневого цвета атласная накидка с богатой вышивкой спереди, сзади и на рукавах и бирюзовая с бахромою юбка. Разложенные на подносе наряды были поднесены госпоже Линь. При виде их у нее зарябило в глазах. Она была весьма обрадована. Тетушка Вэнь тотчас же подала Симэню серебряный поднос с золотыми кубками вина, а Ван Третий позвал певцов, которые явились с инструментами в руках.
– Зачем их сюда звать? – возразила госпожа Линь. – Пусть снаружи поют.
Певцы вышли.
Симэнь поднес чарку хозяйке, а она в свою очередь с благодарностью – ему. Потом Симэня стал угощать Ван Третий. Гость хотел было поклонится и ему, но его остановила хозяйка:
– Встаньте, сударь! – просила она. – Моему сыну положено воздать вам почести.
– Что вы, сударыня! – возражал Симэнь. – Как можно преступить ритуал?!
– Что вы такое говорить изволите, сударь! – настаивала госпожа Линь. – Занимая такой солидный пост, вы ведь ему отцом приходитесь! А сын мой с малолетства пренебрегал учением и никогда не вращался в обществе порядочных людей. Если б вы, сударь, при всей вашей благосклонности наставляли моего сына на путь истинный, я была бы счастлива и сейчас же заставила бы его поклониться вам в ноги и относиться к вам как к отцу родному. А если он сделает, что не так, поучайте его. Я вам буду за это только благодарна.
– Вы, конечно, совершенно правы, сударыня, – отвечал Симэнь, – но ваш сын, уверяю вас, и умен, и радушен. Он еще слишком молод и мало искушен в жизни. Впоследствии, когда в полную меру раскроются его природные дарования, он безусловно исправится. Так что вы напрасно тревожитесь, сударыня.
Тогда Симэня попросили занять почетное место на возвышении. Ван Третий поднес ему три кубка вина и отвесил четыре земных поклона. После этого Симэнь сошел с возвышения и поклонился со сложенными на груди руками госпоже Линь. Она, довольная и улыбающаяся, от души поблагодарила гостя положенными поклонами.
С тех пор Ван Третий стал звать Симэня отцом. Вот ведь что случается в жизни!
Да,
Чтоб разнузданную похоть
ублажать бесстыдно,
Потеряли честь и совесть
навсегда, как видно!
Взволнованный поэт по сему случаю выразил в стихах душевную печаль. Его стихи гласят:
От века жены и мужи в пирах – поврозь,
Позорно – греховодить, соблазнять.
Ван Третий не узрел, что видится насквозь,
С поклонами отдал родную мать.
А вот еще стихи:
Покои женские у знати без надзора –
И утром слышен крик не петуха, а куриц.
Не оградиться славой рода от позора,
Коль храм невинности и долга хуже улиц.
– Пригласи почтенного гостя в передние покои и предложи снять парадные одеяния, – обратилась к сыну госпожа Линь сразу после церемонии.
Дайань подал Симэню парадную шапку.[1316] Вскоре они с Ваном Третьим заняли подобающие места, и вышли певцы. Когда повара подали кушанья, Дайань наградил их чаевыми. Певцы запели цикл на мотив «Вешние воды»:
Дрожит бирюза занавешенных окон
Рог месяца выпорол нитки,
На пологе – лань в поединке жестоком
Уступит рогатой улитке.
Окраской на щит черепаший похожа,
Дыханьем весенним объята
Парчовая ширма девичьего ложа,
И веет цветов ароматом.
На мотив «Сколько гордыни»:
Зеленый попугай
На жердочке висит вниз головою.
А груши, как в снегах,
Оделись дымно-белой пеленою.
Как на Лофу-горе,[1317]
Мне навевает ветер сны хмельные.
Приди, краса, скорей,
Часы ж пускай утихнут водяные.
На мотив «Живительная влага»:
Бессонница клена,
морозом обритого.
Корявые сучья —
драконы нефритовые.
Драконью красу чуя,
снежинками фениксы
Запляшут влюбленно
летучие пленницы.
Багряные тучи
с жемчужной тьмой
В преддверье пахучем
сливались зимой.[1318]
На мотив «Срываю ветку корицы»:
Среди парчи узорчатой
тычинками пыльцы
На бережку пригорчатом
певицы и певцы,
То солнцем вешним греются,
то чаркою хмельной.
Им мысли тешут ребусы
рифмованной волной
То в деву-вазу стрелами
прицельными метнут,
То ягодами спелыми,
слепившись опадут.
То парными аккордами
мажорны игроки,
То трелями покорными
трепещутся колки.
На мотив «Цветок нарцисса»:[1319]
То мускус заполнял альков,
То аромат «драконовой слюны».
То многоцветье облаков,
То палевые отблески луны.
И шелест крыльев мотылек,
порхающих под лампой в стены,
То колыханье лепестков
Под окнами дыханьем весны.
Где фениксовый поясок?
Рассветный сон младенчески глубок.
И пудры выдохся елей,
И на курильнице не счесть углей.
На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни»:[1320]
Лишь цитру заденет –
осенних гусей вереница,
Свирели затеи –
свист иволги ласково длится.
Пером зимородка
щекочут платочки,
А пальчики кротки —
бамбука листочки.
Согреет прилежно
седой апельсин
И снегом вскипевшим
заварит жасмин.
Кончился пир – распрощался с гостями.
Но продолжается в спальне игра –
Хмель закипает шальными страстями,
Жажду услад не унять до утра.
На мотив «Куплю доброго вина»:
Зубов точеный жемчуг в улыбке заблистал.
Ты сердце мне открыла, достойное похвал, –
С луны Чанъэ вернулась в подлунные миры,
Спустилась чудо-дева с Шамановой горы.
На мотив «Великое спокойствие»:
Феникс-шпилька в волосах,
Вьется юбки бирюза,
Огнедышащим лицом
Окружил дракон кольцом.
Из-под пудры и белил
Пот невольно проступил.
Обаянье юных лет!
На запястии браслет,
Губы нежные дарят.
Пряных лилий аромат
На мотив «Веслом плеснули по реке»:
Заостренной бровью
ворона черней.
Ты меня согрела
ласкою своей.
Страсти нет предела –
нет часов и дней!
Стань моею кровью —
милою моей.
На мотив «Семь братьев»:[1321]
Вино ей кружит голову,
багрит ее ланиты.
И плоть с душой полною
в едином чувстве слиты.
Драконом или мотыльком
в ее пучине млею.
Как будто обнял я тайком
заоблачную фею.
На мотив «Настойка на сливовых лепестках»:
Слились, как облако с дождем,
И нарушаем все запреты.
Мы соглядатаев не ждем,
И окна шторами одеты.
Побудку прокричал петух,
В клепсидре капель ток иссох,
Блеск звездных россыпей потух,
Рой светляков стал как песок.
Заря светить уже готова,
И на лазурном небосводе
Светило показалось снова,
Все ясным делая в природе.
На мотив «Усмирили Южноречье»:[1322]
Эх!
Скрипят ворота в дымке предрассветной,
Закаркал ворон на ветвях платана.
Делила ты с любимым ложе тайно,
Но гость непрошеный спугнул нечайно,
И упорхнула птичкой незаметной.
Когда подали четвертую перемену кушаний, а певцы спели два цикла романсов, внесли свечи. Симэнь сходил по нужде и стал откланиваться, но его удержал Ван Третий. Он пригласил гостя к себе в кабинет. Это было совершенно отдельное помещение, размером в три комнаты с небольшой верандой. Кругом пестрели цветы и красовались декоративные деревца. Сверкали начищенные до блеска принадлежности ученого. На крапленой золотом белой бумаге было выведено: «Поэтическая ладья Саньцюаня». На стенах висели древние живописные свитки «Сюаньюань вопрошает о дао-пути всего сущего»,[1323] «Фу Шэн хоронит канон»,[1324] «Бин Цзи расспрашивает вола»,[1325] и «Сун Цзин обозревает историю».[1326]
