Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

1 Пять ветвей[338] на чарующем дереве-теле.
Время в мыслях царит, в этом зыбком пределе.
Утвердишь Несказанное знанием точным,
И Великое счастье окажется прочным.
Величайшие подвиги тоже бесцельны,
Если радость и горе людское смертельны.
Опыт мнимый навеки отсечь постарайся!
Окрылен пустотой, на нее опирайся!
Я провидел незримое в явственных видах.
Возносил меня вдох и поддерживал выдох.

17 Тыква-солнце; струною луна послужила;
Зазвучала, запела великая жила.
Несравненная лютня запела нежнее:
Пустота многострунная чутким слышнее.
В раздвоении гласные вторят согласным;
Лучший слон[339] восхищен единеньем прекрасным.
И поют, осчастливлены дланью нетленной,
Тридцать две драгоценных струны во вселенной.
Пляшет йог, неустанно богине внимая,
Но трудна Просветленному пляска такая.

19 Бытие и нирвана, как два тамбурина;
Дух с душою — кимвалы в руках властелина.
Бубнам бить, ликованью в сердцах не кончаться;
Канха[340] с Неприкасаемой вышел венчаться.
В этом браке свое распознал он рожденье,
Потому что приданое — освобожденье.
Возвещает любовь, и любовь знаменует:
Тьма ночная навеки в объятьях минует.
Ею, Неприкасаемой, вознагражденный,
Восприемлет он смысл, до рожденья врожденный.[341]

21 Ночью мышь залезает высоко-высоко.[342]
Хочет мышь полизать сокровенного сока.
Мышь — дыханье твое. Ты убийца дыханья,
Чтобы впредь не сновать ему средь мирозданья.
Повредив самому существу и основе,
Мышь-дыханье грозит нашей сладостной нови.
Мышь во мраке чернеет, ночами незрима,
В небесах мельтешит, вожделеньем гонима.
Умертви грызуна, покорись наставленью,
И навеки положишь конец вожделенью.
Усмири грызуна ради вечной основы,
И навеки спадут вековые оковы.

22 [343]Бытие и нирвана — заманчивый морок.
Ты в тенетах своих же! Так разве ты зорок?
Мы навеки затеряны в непостижимом;
Умирая, рождаемся в неудержимом.
Жизнь и смерть лишены различительных знаков.
Для живого и мертвого путь одинаков.
Если смерти боишься ты, бойся рожденья!
Может быть, заклинанья сильней наважденья?
В этом мире подлунном и в мире небесном,[344]
Постарев, умирают в обличье телесном.
Жизнь к рожденью ведет или к жизни рожденье?[345]
Перед этим вопросом бессильно сужденье.

31 [346]Исчезает сознание, дух исчезает;
Затерявшись в неведомом, «я» ускользает.
Бубном будит прозренье немые просторы;
Аджадева парит безо всякой опоры.
Серебрится луна, приподняв покрывало.[347]
С ней сознанье, лишенное чувства, совпало.
Наконец, пересилив природу людскую,
Овладев пустотой, в пустоте торжествую.
Так, не ведая больше ни страха, ни гнева,
Навсегда бытие превозмог Аджадева.

40 [348]Человеческий разум коснеет в ничтожном,
И спасения нет в благочестии ложном.
Не для разума смысл, до рожденья врожденный,
Несказанным от суетных чувств огражденный.
Смысла нет в поученье твоем неустанном.
Так зачем же беседовать о несказанном?
Обесценено ложью любое реченье.
Взял глухого немой на свое попеченье.
Чем богат Победитель[349], проникнутый светом?
Лишь глухому немой повествует об этом.

45 Разрастается древо-сознанье годами.
Ветви — чувства. Желанья зову я плодами.
Крепок ствол, нашим благом и горем взращенный,
Так что может срубить его лишь просвещенный.
Утомляется тот, кто рубил неумело,
И бросает, глупец, непосильное дело.
Кроме неба, топор никакой не пригоден.
Беспредельный покров пустоты превосходен.
Наилучший топор — многомудрое слово.
Лишь бы только не выросло дерево снова!

Давно просватана душа, все ближе скорбный миг,
И ангел смерти к ней придет и свой покажет лик.
Он кости тела раздробит, души непрочный дом,
Так чаще говори душе, что жить недолго в нем.
Душа пойдет за женихом, неотвратим уход.
Кого она в прощальный час за шею обоймет?
О, как ты узок, мост Сират[351],— тончайший волосок!
Фарид! Вставай и уходи, когда наступит срок.
Смотри, Фарид: года прошли, стал сахар горше яда.
Лишь Бог тоску мою поймет, он помощь и отрада.

Фарид! Прекрасные глаза пленяли все сердца,
А нынче в черепе пустом — гнездо и два птенца.

Фарид! Не попирай земли надменною стопой.
Пока ты жив — земля внизу, а умер — над тобой.

Фарид! Любимый далеко[352], густая грязь повсюду,
Но пусть я вымокну насквозь — в разлуке жить не буду.

Фарид! Нам патока сладка, душистый сладок мед,
Но с ними сладость божества в сравненье не идет.

Фарид! Я с Богом разлучен, я в горе небывалом.
Тоска матрасом служит мне, страданье — одеялом.

Фарид! Кто возводил дома, кто выстроил дворец,
Но всем, кто суете служил, пришел один конец.

Фарид! Здесь ангел смерти был, ограбил дом души,
Глаза-светильники задул и прочь ушел в тиши.

Фарид! Роскошные дворцы бессмертья не дают.
Не забывай, что недалек последний твой приют.

Фарид! Наш долг — творить намаз, ходить в мечеть пять раз,
А кто не ходит — подлый пес! Он не пример для нас.

С молитвы день начни, Фарид, Господь молитву любит,
А тем, кто Господа не чтит, пусть головы отрубят.

Ту голову, что пред Творцом склониться не желает,
Швырнем, как топливо, в очаг, — пускай в огне пылает.

Фарид! Как поле под посев, разгладить душу надо.
Тогда не будут ей грозить огонь и муки ада.

Кто пуповину отрезал, надрезать мог и шею.
Тогда я жизни бы не знал — и горя вместе с нею.

Слабеет зрение и слух, зубов лишился я,
И тело бедное кричит: «О, где же вы, друзья?»

Фарид! Наш мир — прекрасный сад, и в нем душа, как птица.
Но бьет прощальный наубат[353], пора поторопиться!

Фарид! Не ты один в беде, с горы на мир взгляни:
Во всех домах кричит беда и мечутся огни.

Фарид! Опять, как злобный пес, визжит и лает плоть,
Но крепко уши я заткну, чтоб искус побороть.

О ворон, плоть мою терзай, не трогай только глаз,
Чтобы возлюбленного лик в глазах моих не гас.

Мы подкрепляемся в пути водою и зерном,
С надеждой мы явились в мир, надеждой мы живем,
Но ангел смерти к нам пришел и двери отворил,
От милых братьев нас увел в безмолвие могил.
Смотри — вот четверо живых усопшего несут.
Фарид! Лишь добрые дела смягчают Божий суд.

Фарид! Ужасен лик того, кто позабыл Творца.
Его мученьям даже смерть не принесет конца.

Молитва вечером — цветок, а на рассвете — плод.
Тому, кто не проспал рассвет, Всевышний воздает.

Терпенье — лук твоей души, терпенье — тетива,
Стрела терпенья прянет в цель по воле божества.

Фарид! Груз дервиша тяжел, немногим по плечу,
Мне Бога так не полюбить, как я любить хочу.

Полсотни алчущих ловцов, а птица лишь одна,
И если не поможет Бог, она обречена.

Ты ближнего не осуждай[354]: пред Богом все равны.
Чужих сердец не огорчай, — поверь, им нет цены.

Фарид! Прекрасный лал души воистину хорош.
Чужую душу береги, и ты свою спасешь.