Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
– Как себя чувствует матушка Старшая и остальные хозяюшки? – поинтересовалась певица.
– Спасибо, все живы и здоровы.
– Придя домой, вы, должно быть, чувствуете себя таким одиноким, – продолжала Иньэр. – Ведь матушка скончалась так внезапно. Сильно тоскуете?
– Еще как! – вздохнул Симэнь. – Не передать словами. Вот тут, позавчера, прилег днем в кабинете и ее во сне увидел, так, право, от слез не мог удержаться.
– Еще бы! Умереть так скоропостижно!
– Вы там интимной беседой заняты, а мы, выходит, скучай, – не выдержал наконец Боцзюэ. – Чарки вина не поднесут. Хоть бы спели. А то я сейчас уйду.
Тут засуетились Ли Чжи и Хуан Четвертый. Сестры Чжэн наполнили чарки и, разместившись у стола близ жаровни, стали настраивать инструменты. К ним присоединилась и У Иньэр. Перед гостями предстали писаные красавицы. Приоткрыв алые уста и слегка обнажив белоснежные зубы, они запели на мотив трехкуплетной арии «Играю со сливы цветком» из цикла категории «чжун-люй» «Белая бабочка», и дивные голоса их слились воедино. Стройное пение, казалось, размягчило бы и камень, разогнало бы и тучи.
– Хоть бы чаркой их угостил, а то только петь заставляешь, – обратился к Боцзюэ Симэнь, когда певицы смолкли.
– Ничего! – протянул Боцзюэ. – Не помрут, небось. Пусть хоть навзничь лягут или вытянутся в струнку, пристроятся на боку или на одной ноге стоят, как петухи, я дело справлю. Или вот еще штучки-случки: конь ретивый скачет по полю, дикий лис мотает шелк, подносит фрукты обезьяна, а рыжий пес, знай, лапу подымает, бессмертный указует путь, полководец полагается на арьергард, подпорка ночью устремилась к дереву. Вот, брат – свидетель, выбирайте любую.[1180]
– Сказала б я тебе, Попрошайка проклятый! – заругалась Айсян. – Чтоб тебе ни дна ни покрышки, болтун несчастный!
Боцзюэ поставил на поднос три чарки.
– Пейте, дочки! – говорил он. – Сам чарку к губам поднесу. А не будете, вином оболью.
– Я нынче не пью, – заявила Айсян.
– А я выпью, – сказала Айюэ, – но с одним условием: ты сперва встанешь передо мной на колени и получишь пощечину.
– А ты что скажешь, Иньэр? – спросил Боцзюэ.
– Мне что-то нездоровится, – отвечала певица. – Ладно, выпью полчарки.
– Слушай, Попрошайка! – предупреждала Айюэ. – Если не встанешь на колени, хоть век упрашивай, пить не буду.
– Встаньте же, батюшка, ради шутки встаньте, – просил Хуан Четвертый. – Может, она и смилуется.
– Простить не прощу, – отвечала Айюэ. – Дам пару пощечин и тогда осушу чарку.
– Вот ведь негодница! – ворчал Боцзюэ. – Хоть бы почтенного учителя Вэня постеснялась. Пристала с ножом к горлу.
Однако ему ничего не оставалось делать, и он опустился на колени. Айюэ не спеша засучила расшитый рукав, из-под которого показались тонкие, как стрелки лука весной, пальчики.
– Попрошайка проклятый! – заругалась она. – Будешь еще мне грубить, а? Дай слово, да во всеуслышание! А то пить не буду.
– Нет, я больше не посмею грубить тебе, Айюэ, – громко поклялся припертый к стенке Боцзюэ.
Айюэ дала ему две пощечины и осушила кубок.
– Вот потаскушка! – вставая, ругался Боцзюэ. – Нет у тебя ни совести, ни сочувствия. Все до дна выпила, хоть бы глоток оставила.
– Встань еще на колени! – говорила Айюэ. – Угощу.
Она наполнила до краев кубок и со смехом опрокинула его Боцзюэ прямо в рот.
– Негодница! – заругался Боцзюэ. – Весь халат залила. Я ж его первый раз надел. Придется с твоего возлюбленного взыскать.
После шуток все вернулись на свои места. Пришло время зажигать огни. Угощения кончились. Дайаня, Циньтуна, Хуатуна и Ин Бао угощали горячими кушаньями, вином и сладостями в покоях хозяйки.
Подали фрукты. Оттеснив сюцая Вэня, Боцзюэ хватал их со стола и отправлял в рот, а потом стал прятать в рукав.
Симэнь велел подать кости и предложил сюцаю Вэню начать игру.
– Что вы, что вы, почтеннейший сударь! – отказывался сюцай. – Вы начните.
Сели Симэнь и У Иньэр. Под пение четырех певиц было брошено двенадцать костей, и Симэнь выиграл. Все осушили по чарке. Иньэр обернулась к Вэню и Боцзюэ и выиграла у них партию. Айсян поднесла Симэню чарку вина, и они стали играть на пальцах. Потом Айюэ выиграла у Симэня, а Иньэр поднесла Ли Чжи и Хуану Четвертому по чарке.
Айюэ удалилась в спальню и вскоре появилась в новом одеянии. В узорной парчовой накидке, на которой красовались пробивающиеся сквозь дымку языки пламени, в бирюзовую крапинку бледно-желтой юбке из ханчжоуского шелка с золотою бахромой по подолу, из-под которой виднелись расшитые цветами панталоны и остроносые, похожие на клюв феникса, ярко-красные туфельки, она выглядела настоящей красавицей. В обрамлении мягкой выдры и пушистого зайца напудренное личико Айюэ казалось при свете огней еще более белым и нежным.
Только поглядите:
Облик девы беспечной
При полночной луне
Белизной – безупречный,
Словно снег по весне.
Глаз сверканье подвижных,
Полукружье бровей,
Губы пухлые, вишни
И сочней и алей!
Ты стройна и изящна,
Как бамбук молодой, –
Как скульптурка из яшмы,
Фитилёк златой.
Грудь вздымается нежно –
Абрикос налитой…
Ночь любви неизбежна,
Обопрись на ладонь!
Айюэ сразу покорила Симэня. Захмелевший гость вдруг вспомнил Ли Пинъэр, которая, явившись во сне, наказывала ему не пристращаться к ночным пирушкам, встал из-за стола и вышел по нужде. Хозяйка тотчас же кликнула служанку и велела проводить гостя с фонарем. Айюэ тоже вышла за ним вслед и поднесла тазик с водой. Когда Симэнь вымыл руки, Айюэ взяла его за руку и повела к себе в спальню, где в полуоткрытое окно светила луна, а в серебряных подсвечниках уже ярко горели свечи. Было тепло как весной. Благоухали мускус и орхидеи. Расшитый облаками шелковый полог закрывал постель.
Симэнь снял верхний халат и, оставшись в легком белом одеянии, разместился вместе с Айюэ на кровати.
– Вы, батюшка, сегодня у нас заночуете, да? – спросила Айюэ и положила ноги ему на колени.
– Нет, домой поеду, – отвечал Симэнь. – Во-первых, здесь Иньэр – неудобно, а кроме того, я лицо официальное, чиновное, а мы инспектора ждем. Как бы не нажить неприятностей. Уж я лучше как-нибудь к тебе днем загляну, ладно? Да, от души благодарю тебя за крендельки. Правда, целый день я тогда себе покою не находил. Ведь такие готовила только покойная Шестая. А после нее никто из домашних не умеет.
– Но их сделать большого труда не составляет, – заверила его Айюэ. – Надо только составные части правильно положить. Я тогда немного приготовила. Вам они, знаю, нравятся, вот я и велела Чжэн Чуню отнести. А орехи я сама нагрызла и у платка на досуге кисти выделала. Орехи, слыхала, Попрошайка Ин чуть не все съел.
– А чего ты хочешь от бесстыжего Попрошайки! – говорил Симэнь. – Не успел я оглянуться, как он сгреб пригоршней. Мне только попробовать удалось.
– Ишь какой он ловкий! – негодовала Айюэ. – Только я и мечтала его ублажать! Да! Я вам, батюшка, очень благодарна за сливы в мундире. Видели бы вы, как они понравились нашей матушке. Она как раз простудилась и всю ночь кашляла, нам покоя не давала. Но стоило ей взять в рот эту сливу, как сразу же появилась мокрота, и она успокоилась. Так что нам с сестрицей их немного перепало. Мамаша у нас вместе с банкой забрала, и мы, разумеется, не решились у нее спросить.
– Не огорчайся! – успокоил ее Симэнь. – Я вам завтра еще банку пришлю.
– А с Гуйцзе вы на этих днях виделись? – поинтересовалась Айюэ.
– Нет, с самых похорон ее не видел.
– А в пятую седмицу она что-нибудь вам прислала?
– Да, с Ли Мином.
– У меня к вам, батюшка, дело есть, – заговорила наконец певица. – Только если вы будете держать в тайне…
– Что такое? – спросил Симэнь.
Айюэ замялась.
– Нет, не скажу, а то сестры попрекать начнут, – после раздумья вымолвила Айюэ. – Скажут, за глаза сплетни распускаю. Неудобно.
Симэнь обнял ее.
– Ну скажи, в чем дело, – просил он. – Говори уж, болтушка, никому не передам.
Когда их разговор зашел довольно далеко, в спальню нежданно-негаданно ворвался Боцзюэ.
– Ну их хороши же вы, однако! – громко заговорил он. – Нас бросили, а сами любезничают.
– Ой! – воскликнула Айюэ. – До смерти напугал, настырный Попрошайка! Куда тебя занесло?!
– Уйди отсюда, пес дурной! – заругался Симэнь. – Что ж ты оставил и Куйсюаня, и Иньэр?
Однако Боцзюэ уселся рядом с ними на постель.
– Дай руку! – обратился он к Айюэ. – Только поцелую и уйду. Тогда милуйтесь себе сколько влезет.
С этими словами он вдруг схватил Айюэ за рукав, из которого показалась белоснежная, мягкая, как лебяжий жир, рука с серебряным браслетом. Рука эта казалась изваянной из прекрасного нефрита. На тонких точеных пальцах, напоминавших стрелки молодого лука, красовались золотые кольца.
– Дочка моя! – говорил восхищенный Боцзюэ. – Твои пальчики самим Небом предназначены для занятия, которому ты себя посвятила.
