Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
— Да из закладной лавки, — отвечала Цзиньлянь. — Оно такое светлое, сразу мне понравилось. Я и велела у себя поставить. И утром, и вечером отражает. А моих собственных зеркал тут только три.
— А у меня только два, — сказала Юйлоу.
— А эти два чьи же? — спросила Цзиньлянь.
— Сестрицы Чуньмэй, — отвечал слуга. — Она тоже попросила ей отполировать.
— Вот негодяйка! — заворчала Цзиньлянь. — Свои бережет, а перед моими целыми днями вертится. Вот и потускнели, смотреться нельзя.
Зеркала передали старику. Он уселся на раскладную скамеечку и достал ртуть. Не прошло и времени, необходимого для обеда, как ослепительно засверкали все восемь зеркал. Цзиньлянь взяла одно. На нее глядела красавица. Поверхность зеркала походила на чистую гладь осенних вод.
Тому подтверждением стихи:
Как близко лилии цветут,
как пышно лотосы раскрылись!
Вон чья-то трепетная тень,
вон травы на ветру склонились.
А средь осеннего пруда
колышутся иные стебли.
Не промелькнула ль там Чанъэ,
поверхность вод едва колебля?
Не отрясла ль она пыльцу
иль рукавом, или перстами
И не согрела ль облака,
дохнув румяными устами?..
Хочу я мотылька поймать, —
рукою сделала движенье —
И поняла: передо мной
не пруд, а только отраженье.
Старик передал зеркала Цзиньлянь, а та велела Лайаню отнести их домой. Юйлоу попросила Пинъаня взять у приказчика Фу пятьдесят медяков, чтобы расплатиться с зеркальщиком. Старик взял деньги, но уходить не собирался.
— Спроси, что он стоит? — обратилась к привратнику Юйлоу. — Может, мало дали.
У старика заблестели глаза. Он вдруг заплакал.
— Хозяйки спрашивают, что с тобой, — обратился Пинъань к зеркальщику.
— Сказать правду, — начал старик, — мне, братец, шестьдесят первый год пошел. Есть у меня сын. Ему двадцать два, пока не женат, дурака валяет, а мне, старику, на жизнь приходится зарабатывать, его содержать. Непутевый он у меня, по улицам шатается, в азартные игры играет. А тут и вовсе в беду попал. Связали его и к начальнику. Обвинили в воровстве и всыпали двадцать палок. Едва он воротился домой, как у матери одежду заложил. Мать от расстройства в постель слегла и с полмесяца не вставала. У меня с ним был серьезный разговор, а потом он ушел из дому. Где я его только не разыскивал! Решил, было, больше не искать, но я уж стар, а он у меня единственный. Кто ж, думаю, меня на тот свет проводит. Да и дома от него никакого проку. Вот каково мое горе. Вот как обижает старика чадо родимое. И всем жалуюсь и проливаю горькие слезы.
— Спроси, сколько лет его жене, — обратилась Юйлоу к Пинъаню.
— Пятьдесят пять, — отвечал зеркальщик. — И нет у нас ни сына, ни дочери. После болезни ей стало сейчас немножко получше, попросила хоть кусочек копченого окорока. Я все улицы и переулки обошел, у кого только не спрашивал, так мне никто и не дал. Какая досада!
— Не беспокойся! — сказала Юйлоу. — У меня есть копченый окорок. Ступай к Ланьсян, — велела она Лайаню, — скажи пусть даст окорок и лепешек.
— А рисовая похлебка ей нравится? — спросила зеркальщика Цзиньлянь.
— Как не нравится! — говорил старик. — Еще как ест!
Цзиньлянь кликнула Лайаня.
— К Чуньмэй зайди, — наказала она. — Скажи, пусть отвесит два шэна[902] нового рису, который мне моя матушка принесла, и даст пару маринованных баклажанов.
Вскоре появился Лайань со всем, о чем его просили: половиной окорока, двумя лепешками, двумя шэнами рису и парой маринованных баклажанов.
— Повезло тебе, старик! — крикнул он. — Не больна, наверно, твоя жена, а беременна, вот тебя за лакомствами и посылает, чтобы себя подкрепить.
Старик поспешно взял принесенное у Лайаня и положил в корзину. Потом он обернулся к Юйлоу с Цзиньлянь, отвесил низкий поклон и, подняв на плечо коромысло, пошел восвояси.
— И зачем вы, матушки, столько всего ему надавали? — говорил Пинъань. — Надул он вас, старый болтун. А жена у него самая настоящая сводня, целыми днями по улицам шатается. Вчера ее видел.
— Чего ж ты раньше-то нам не сказал, арестант проклятый?! — заругалась Цзиньлянь.
— Ладно, думаю, раз человеку повезло, — отвечал привратник. — Надо ж было ему в это время появиться, вот и получил.
Да,
В безделье женщины стояли у ворот.
Глядят — старик-зеркальщик к ним идет…
Когда везет — и деньги есть, и пища,
А не везет — глотка воды не сыщешь.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Глава пятьдесят девятая
Солнце уходит на запад,
реки текут на восток.
Ветер весенний срывает
нежный с цветка лепесток.
Капли на ветках у храма
в Уских застыли горах,[903]
Около дома Сун Юя[904]
ветер резвится в цветах.
Как с зимородковым платьем
вязу сравнить свой наряд?
Щеки, под стать абрикосу,
нежным румянцем горят.
Шумные рощи одели
берег Башуя-реки[905]
Те ж, кто на службу отправлен
как же от них далеки!
Так вот, только Мэн Юйлоу с Пань Цзиньлянь отпустили старого зеркальщика, на востоке показался неизвестный, верхом на муле. В высокой шапке и с пылезащитным флером на глазах, он торопливо ехал прямо к воротам Симэня. Когда он спешился, женщины бросились было во двор. Но подъехавший снял с глаз повязку, и они узнали приказчика Хань Даого.
— Товар привез? — сразу спросил Пинъань.
— Подводы с товарами в городе, — отвечал Хань. — Где батюшка собирается складывать?
— Батюшки нет дома, — отвечал Пинъань. — У его сиятельства Чжоу пируют. Под склад отведен верх в доме напротив. Заходи, почтенный.
Вскоре появился Чэнь Цзинцзи, и вместе с Хань Даого они пошли в дальние покои к Юэнян.
Выйдя из залы, Хань Даого стряхнул с себя дорожную пыль и умылся, а Ван Цзину наказал отнести багаж домой. Юэнян распорядилась накормить приказчика.
Немного погодя прибыли и подводы с товаром. Цзинцзи отпер склад, и грузчики принялись таскать наверх корзины и сундуки. После разгрузки всех десяти больших подвод расплатились с возчиками. Таскать пришлось до самых фонарей. Цуй Бэнь тоже пришел на подмогу. Когда весь атлас был перенесен наверх и пересчитан, склад заперли и опечатали, а грузчиков наградили за работу и отпустили. Дайань еще до этого отправился к начальнику гарнизона Чжоу доложить Симэню. Тот осушил несколько чарок и с наступлением темноты отбыл домой, где ожидавший его приказчик Хань рассказал ему о поездке.
— Господину Цяню письмо передал? — спросил Симэнь. — Как он, пособил?
— А как же! — воскликнул Хань Даого. — Письмо очень помогло. Господин Цянь намного снизил пошлину за десять подвод. Две корзины атласа я считал за одну, а три кипы — за две, и они прошли как чай и благовония. Так что за десять больших подвод с меня взяли всего тридцать с половиной лянов серебра. Господин акцизный ограничился просмотром моей описи товаров и пропустил нас без проверки. Тут же мы и наняли возчиков.
Симэнь был очень доволен таким оборотом дела.
— Нужно будет завтра же купить дорогие подарки и отправить господину Цяню, — сказал он и обернулся к Чэнь Цзинцзи: — Ступай в дальние покои, скажи, чтобы несли закуски и вино. Угости приказчика Ханя и брата Цуя.
После угощения все разошлись.
Слух о возвращении Хань Даого дошел и до его жены Ван Шестой. Она поспешно взяла у Ван Цзина принесенный им на спине багаж и спросила:
— Сам приехал?
— Пока за разгрузкой товаров смотрит, а потом будет с батюшкой говорить.
Ван Шестая велела служанкам Чуньсян и Цзиньэр заварить лучшего чаю и приготовить лучшие закуски. К вечеру прибыл Хань Даого и поклонился жене. Он разделся и умылся. Потом супруги, оставшись наедине, поведали друг другу, как они тосковали в разлуке. Хань Даого рассказал жене об успешной покупке товаров. Ван Шестая до прихода мужа заметила у него в тяжелой сумке солидную толику серебра и спросила:
— Заработал?
— Товаров, вина и рису привез на сотню-другую лянов, — отвечал он. — Все пока в лавке сложил. Со временем продам, выручу серебра.
— От Ван Цзина слыхала, — рассказывала обрадованная жена, — хозяин нанял приказчика Ганя. Мы с ним и братом Цуем будем поровну барыши делить. Неплохо, а? Лавку в следующем месяце открывают.
— Тут есть кому торговать, — заметил Хань Даого, — а вот на юге человек нужен. Товары закупать и склад сторожить. Батюшка опять меня, наверно, пошлет.
— Ну и поезжай! — подхватила Ван. — Умелому, говорят, больше достается. Ты же по торговой части мастер. Вот батюшка тебя и посылает. А без труда не выловишь и рыбки из пруда. Пробудешь там года два-три, а надоест, я с батюшкой поговорю. Пусть Ганя или Лайбао посылает. А ты здесь торговлей займешься. Ладно?
