Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.
Увидев Баоюя, девы недовольным тоном обратились к Цзинхуань:
– Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и потому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сегодня сюда должна явиться душа нашей младшей сестры – Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. А вы привели это грязное создание. Зачем оно оскверняет ваши владения?
Смущенный Баоюй, услышав эти слова, хотел удалиться, но Цзинхуань взяла его за руку и, обращаясь к девам, молвила:
– Сейчас я вам все объясню. Я как раз направлялась во дворец Жунго, навстречу Пурпурной жемчужине, когда, проходя через дворец Нинго, встретила души Жунго-гуна и Нинго-гуна. И вот они говорят мне: «С той самой поры, как стала править ныне царствующая династия, наши семьи прославились своими заслугами, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Но минуло целых сто лет, счастье нашего рода кончилось, его не вернуть! Много у нас сыновей и внуков, но достойного наследника нет. Разве что внук Баоюй. Нрав у него весьма странный и необузданный, зато мальчик наделен умом и талантом. Вот только некому его наставить на путь истинный. Теперь же мы уповаем на вас. И если вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и поможете вступить на путь истинный, счастью нашему не будет предела!» Они так умоляли меня, что я пожалела их и решила привести Баоюя сюда. Сначала подшутила над ним, разрешила полистать книгу судеб девушек его семьи, но он ничего не понял, – так пусть здесь, у нас, испытает могучую силу страсти. Быть может, тогда прозреет.
С этими словами фея ввела Баоюя в покои.
– Что здесь за аромат? – спросил Баоюй, ощутив какой-то неведомый ему запах.
– Это – аромат ароматов настоянной на душистом масле жемчужных деревьев редчайшей травы, произрастающей в волшебных горах. Ничего подобного нет в мире, где ты обитаешь, ибо мир этот погряз в скверне. – Цзинхуань холодно усмехнулась.
Баоюю оставалось лишь удивляться и восхищаться.
Когда они сели, служанка подала чай, необыкновенно прозрачный, с удивительным запахом, и Баоюй спросил, как этот чай называется.
– Этот чай называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога». Растет он в пещере Ароматов на горе Весны, – пояснила Цзинхуань, – а заварен на росе, собранной с цветов бессмертия.
Баоюй, очень довольный, кивнул головой и окинул взглядом покои. Чего здесь только не было! И яшмовый цинь[81], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах – шелковые занавеси, справа и слева от них – парные надписи, одна особенно радовала душу:
Изысканность и таинство —
земля,
Загадочность, необъяснимость —
небо!
Баоюй прочел надпись, а потом спросил Цзинхуань, как зовут бессмертных дев. Одну звали фея Безумных грез, вторую – Изливающая чувства, третью – Золотая дева, навевающая печаль, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.
Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили вино и угощения. Вот уж поистине:
Рубину подобен напиток:
хрустальные чаши полны!
Нефритово-терпкая влага:
янтарные кубки влекут!
Баоюй не удержался и спросил, что за аромат у вина.
– Вино это приготовлено из нектара ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзинхуань, – и настояно на костях цилиня[82] и молоке феникса. Потому и называется: «Десять тысяч прелестей в одном кубке».
Баоюй в себя не мог прийти от восхищения.
А тут еще вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню она им прикажет исполнить.
– Спойте двенадцать арий из цикла «Сон в красном тереме», те, что недавно сложены, – велела Цзинхуань.
Танцовщицы кивнули, ударили в таньбань[83], заиграли на серебряном цине, запели: «Когда при сотворенье мира еще не…», Цзинхуань их прервала:
– Эти арии не похожи на арии из классических пьес в бренном мире. Там арии строго распределены между героями положительными и отрицательными, главными или второстепенными и написаны на мотивы девяти северных и южных мелодий. А наши арии либо оплакивают чью-либо судьбу, либо выражают чувства, связанные с каким-нибудь событием. Мы сочиняем арии и тут же исполняем их на музыкальных инструментах. Кто не вник в смысл нашей арии, не поймет всей ее красоты. Поэтому пусть Баоюй прочтет сначала слова арий.
И Цзинхуань приказала подать Баоюю лист бумаги, на котором были написаны слова арий «Сон в красном тереме».
Баоюй развернул лист и, пока девушки пели, не отрывал от него глаз.
Вступление к песням на тему «Сон в красном тереме»
Когда при сотворенье мира
Еще не прояснилась мгла, —
Кого для томных чувств и нежных
Судьба земная избрала?
Все для того, в конечном счете,
Чтобы в туманах сладострастья,
Когда и неба нет вокруг,
И ранит солнце душу вдруг,
Мы, дабы скрасить мрак ненастья,
Излили горечь глупых мук…
«Сна в красном тереме» мотивы
Пусть прозвучат на этот раз,
Чтобы о золоте печали
Печалям вашим отвечали
И яшмы жалобы могли бы
Всю правду донести до вас![84]
Молва упрямо говорит:
«Где золото – там и нефрит!»[86],
А я печалюсь, что прочней
Союз деревьев и камней![87]
К себе влечет напрасно взор
Тот, кто вознесся выше гор,
являя снежный блеск[88],
Напомним, кстати: над землей
Небесных фей вся жизнь порой —
унылый, скучный лес…[89]
Вздыхаю: в мире суеты
Невластна сила красоты!
Смежая веки, вечно быть
Игрушкой с пиалой?[90]
Так можно мысли притупить
И потерять покой!
Есть, говорят, цветок волшебный
в обители святых небесной;
Наичистейший, непорочный, —
есть, говорят, нефрит прелестный[92],
А если к этому добавят,
что не было меж ними связи,
Сегодня встретиться внезапно
им запретит кто-либо разве?
А ежели еще отметят,
что трепетные связи были, —
То почему слова остались,
а про любовь давно забыли?
В итоге – вздохи и стенанья,
но все бессмысленно и тщетно,
В итоге – горькие терзанья,
но все напрасно, безответно.
Луна! – Но не луна на небе,
а погрузившаяся в воду;
Цветок! – Но не цветок воочью,
а в зеркале его подобье.
Подумать только! Сколько горьких
жемчужин-слез еще прольется,
Пока зимою эта осень
в урочный час не обернется,
Пока весеннего расцвета
Не оборвет внезапно лето!
Баоюй никак не мог вникнуть в смысл и потому слушал рассеянно, но мелодия пьянила и наполняла душу тоской. Он не стал допытываться, как сочинили эту арию, какова ее история, и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.
Печалюсь: рок неотвратим[93]Как отрадно на сердце, когда на глазах,
торжествуя, природа цветет![94]
Как печально, когда за расцветом идет
увяданья жестокий черед!
На мирские дела
взгляд мой дерзок и смел:
Десять тысяч – да сгинут
назойливых дел!
В этой жизни тоске
долго плыть суждено,
И растает души
аромат все равно…
К дому отчему вновь
устремляю свой взор,
Но теряется путь
в неприступности гор!
Обращаюсь к родителям часто во сне: —
Мир покинуть дороги велят,
А отцу было б лучше подальше уйти
От дворцовых чинов и наград.
Одинокий парус. Ветер. Дождь.
Впереди – тысячеверстный путь.
Вся моя родня, мой дом и сад, —
все исчезло! О былом забудь!
И осталось только слезы лить…
«Пусть спеша уходят годы прочь,
Вам, отец и мать, скажу я так:
не горюйте! Позабудьте дочь!»
В жизни все имеет свой предел,
встреч, разлук причины тоже есть,
Мы живем на разных полюсах, —
мать, отец – вдали, а дочь их – здесь…
Каждому свое. Покой и мир
каждый охраняет для себя.
Есть ли выход, раз от вас ушла?
Выхода не вижу. То – судьба!
Ее в то время грела колыбель,
а мать с отцом уже настигла смерть.
Из тех людей, разряженных в шелка,
красавицу кто мог тогда узреть?
Стремлений тайных юношей и дев
она не приняла, сочтя за срам,
Зато теперь Нефритовый она
собою среди туч являет Храм![96]
Ее достойной парой стать сумел
красивый отрок с чистою душой[97],
Казалось бы, что вечен их союз,
как это небо вечно над землей!
Но к детству повернул зловещий рок[98],
опять сгустился тягостный туман,
А что же дальше? Словно облака,
развеян иллюзорный Гаотан,
Живительная высохла вода,
исчезла, как мираж, река Сянцзян![99]
Таков итог! Всему грядет конец!
уходит все и пропадает прочь!
А потому терзаться ни к чему, —
сколь ни терзайся – горю не помочь!
Подобна нежной орхидее
и нравом ты и красотой,
Твоих достоин дарований
не смертный, а мудрец святой!
Вот как случается порою
с отверженною сиротой!
Ты скажешь: «Изо рта зловонье
у тех, кто много мяса ест,
А тем, кто увлечен шелками,
и шелк однажды надоест!»
Поднявшись над людьми, не знала,
что мир коварен, зависть зла,
И чистоте взамен презренье
ты от бесчестных приняла!
Вздохну: светильник в древнем храме
утешит лишь на склоне лет,
А красный терем, нежность сердца,
цветенье, – все сойдет на нет!
Издревле так: в пыли и смраде
быть чистым чувствам суждено,
Достойно ли нефрит отменный
бросать на илистое дно?
Как много сыновей вельможных
вздыхали – и не без причин, —
О том, что счастье зря теряет
и благородный господин![101]
Волк чжуншаньский —
Бессердечный,
Разве помнит он, что вечен
Корень жизни человечьей?[102]
Все, чем движим, – лишь разврат,
Жажда временных услад.
Знатных дам, чей славен род,
В жертвы он себе берет,
И, согнув, как ветки ив,
Этих дам по белу свету
Он бросает, как монеты,
Что похитил, не нажив…
Я вздыхаю: сколько нежных,
Утонченных, сердобольных
Он обрек всю жизнь в печалях
Биться, как в коварных волнах!
Что три весны отрадного сулят
для персика румяного и сливы?
Но, загубив прекрасные цветы,
найти убийцы радость не смогли бы…
Все говорят: ищи на небесах, —
там персика цветы пышны до лета,
И говорят еще, что в облаках
так много абрикосового цвета!
Все это так. Но видано ли то,
чтоб осень нас не настигала где-то?
В Деревню белых тополей смотрю
и слышу стон несчастных, там живущих,
А в Роще кленов темных, вторя им [103],
рыдают неприкаянные души.
Уходят дни. Могил уж не видать.
Все в запустенье, и бурьян все гуще.
Сколь много неимущий терпит мук,
чтоб нищий ныне завтра стал богатым!
Да и цветов судьба – извечный круг,
весна – рассвет, а осень – срок заката.
А раз уж смерть идет за жизнью вслед, —
кто может от нее найти спасенье?
Но говорят, – на Западе растет
посо – такое чудное растенье:
Тому, кто под его укрылся сенью,
способен жизнь продлить чудесный плод!
Когда все нервы, силы – до предела —
Подчинены лишь разуму – и только,
Судьба идет наперекор удачам,
И от ума не радостно, а горько!
Предрешено, как видно, до рожденья
Такому сердцу биться сокрушенно,
А после смерти прекратятся бденья,
Душа покинет плоть опустошенной.
Скажу к примеру: жизнь в семье богата,
Спокойны люди, не предвидя лиха,
И вдруг такой исход: она распалась,
И закрутились все в житейских вихрях…
Вот тут и вспомнишь: помыслы и думы,
Когда подчинены мирским волненьям,
Вся жизнь плывет, и в этих вечных волнах
Смутна, как в третью стражу сновиденье.
Представим: гром загрохотал внезапно, —
И от дворца остались только камни;
Представим: грустно угасает солнце, —
Как будто фонаря последний пламень…
Увы, увы! Все радости земные
Ведут людей к трагедиям и бедам!
О вас печалюсь, люди в мире бренном,
Поскольку день грядущий вам неведом!
Когда сторицей воздаешь, —
Живя на этом свете,
Он, милосердный, снизойдет,
Спаситель-благодетель!
Мать счастлива, и счастье в том,
И в том ее забота,
Чтоб тайно одарять добром —
Без всякого расчета…
Но, люди, – убеждаю вас:
Так много страждущих сейчас!
Нам надо помогать им!
Не подражайте тем, скупым,
Все меряющим на калым, —
дядьям моим и братьям!
Пусть истина добрей, чем ложь!
Но в мире поднебесном
Где потеряешь, где найдешь —
Лишь небесам известно!
Желая в зеркале найти
Чувств милосердных свойства,
За добродетель выдал ты
Заслуги и геройство.
Но скоротечен сей расцвет, —
Поможет ли притворство?
Халат ночной и в спальне штор
Игривый шелк у ложа,
Жемчужный головной убор,
Сановный на плаще узор, —
Перед судьбой все это вздор,
Игра с судьбою – тоже!..
Не зря твердят: на склоне дней
Нужда неотвратима.
Но есть наследство для детей:
Величье рода, имя.
Шнуры на шелке, лент извив, —
Ты горд, избранник знати,
И на твоей груди горит
Груз золотой печати![107]
Надменен, важен, словно маг,
И вознесен высоко, —
Но час закатный – это мрак
У Желтого Истока…
Героев прежних лет, вельмож
Как чтут сыны и внуки?
Прискорбно: предков имена
Для них пустые звуки!
У расписных, цветистых балок
весна себя испепелила.
И стала мусором душистым
листва, опавшая кругом.
Коль воле неба отдалась
и необузданно любила,
Коль к проплывающей луне
свой лик безвольно обратила, —
В том и найди первопричину
поступков, погубивших дом!
Ты сколько б ни винила Цзина,
что клана уничтожил нить,
Ты сколько б ни костила Нина,
семью посмевшего сгубить, —
Виновны все, с душою чистой
не умудренные любить!
Чиновнику – коль деловит, —
в присутствии – хвала,
Но дома, в собственной семье,
худы порой дела.
И так бывает: был богат,
а после бедным стал,
Коль драгоценный он металл
по ветру размотал…
Он, милосердный, за других
привык душой радеть,
А сам от жизни так устал,
что ждет, как благо, смерть.
А этот не имеет чувств,
он холоден, как лед,
Но за обиды и к нему
возмездие придет.
Не верь безрадостной судьбе,
Судьба еще воздаст тебе,
Пусть тот, кто слезы льет и льет,
Их выплачет – и все пройдет!
Стать жертвой злобы и обид
обидчику дано,
Зря разлученным вновь сойтись
судьбой предрешено!
Причина в прошлой жизни есть
тому, что краток век,
Удачливый, всегда богат
под старость человек.
К Вратам Нирваны тот стремит
свой дух, кто просветлен,
А тот, кто во грехе погряз,
себя теряет он…
А птицам, если пищи нет,
осталось в лес лететь.
Земля – без края, но скудна
и худосочна твердь![109]
Девы пели арию за арией, но Баоюй оставался равнодушным. Тогда Цзинхуань со вздохом произнесла:
