Чингисхан. История завоевателя Мира - Джувейни Ата-Мелик
Воровство, разбой и насилие ежедневно чинились в его государстве, с его ведома и без оного; и он думал, что сможет оправдаться в них лживыми словами и подарками. И когда все это превысило всякие пределы, ему пришлось заплатить за свое безумие и безрассудство своею жизнью, своими женами и детьми, домом, богатством и государством. И об этом нет нужды долго говорить, поскольку это и так /253/ ясно и очевидно.
Рукн ад-Дин Хур-шах был старшим сыном Ала ад-Дина, и когда он был ребенком, сам Ала ад-Дин еще был юношей, поскольку разница в годах между ними составляла восемнадцать лет. Когда Рукн ад-Дин был еще мал, Ала ад-Дин часто говорил себе, что он будет имамом и что он его законный наследник. Когда он вырос, его нечестивые слуги не делали разницы между ним и его отцом ни в их положении, ни в оказываемых им почестям; и его слово было законом так же, как и слово его отца. Ала ад-Дин почувствовал к нему неприязнь и стал говорить, что его наследником будет другой его сын. Его слуги, следуя своей вере, отказались согласиться с этим и заявили, что только первое назначение имеет силу.
Ала ад-Дин всегда притеснял Рукн ад-Дина. В своем безумстве и гневливости он постоянно придирался к нему, изводил и наказывал его безо всякой причины. И тот все дни проводил на женской половине, в комнате рядом с комнатой отца, не смея показаться ему на глаза. Когда же отец его бывал пьян, или уходил, по привычке, к своему овечьему стаду, или был еще чем-то занят и забывал [о сыне], Рукн ад-Дин покидал свою комнату, чтобы пить вино или отправиться, куда пожелает.
В 653/1255-1256 году безумие Ала ад-Дина усилилось, по причинам, вызванным движением небесных сфер, перечисление которых здесь неуместно и приведет к излишнему многословию, и его неприязнь к Рукн ад-Дину стала еще заметнее. Он без конца бранил и изводил его, и его нападки и угрозы стали более частыми, чем прежде. Рукн ад-Дин не мог быть спокойным за свою жизнь рядом со своим отцом, и он так и сказал: «Я не могу быть спокойным за свою жизнь рядом с моим отцом». И по этой причине он собирался бежать от своего отца, отправиться в Сирию и завладеть там крепостями или захватить Аламут, Маймун-Диз и некоторые [другие] крепости Рудбара, в которых было много сокровищ и запасов, и, отложившись от своего отца, поднять против него мятеж.
И так случилось, что в тот год большинство министров и главных чиновников государства Ала ад-Дина испытывали особый страх перед ним, ибо никто из них не мог быть спокойным за свою жизнь. Некоторых из них он обвинил в том, что они перешли на сторону Рукн ад-Дина, и гневался на них по этой причине; против других он в своем извращенном уме и больном мозгу придумал другие обвинения и постоянно досаждал им и изводил их. И хотя они из страха перед ним ничего не говорили друг другу и продолжали лицемерить, как прежде, он опостылел всем им — и высоким, и низким, и все понимали, что меры, которые он предпринял, когда знаки грядущего несчастья стали видны в делах государства, не спасут его королевство.
И Рукн ад-Дин, для приманки, часто повторял такие слова. «Из-за дурного поведения моего отца, — говорил он, — монгольское войско готовится напасть на наше государство, а моему отцу ни до чего нет дела. Я отложусь от него и отправлю послов к Императору Лица Земли и к слугам его Двора, и заявлю о подчинении и покорности. И впредь я не позволю никому в моем королевстве совершать дурные поступки [и тем самым] спасу мою землю и мой народ».
По этой причине большая часть первых людей королевства, министров и воинов, поклялась ему в верности и перешла на его сторону, с условием, что куда бы он ни отправился, они будут сопровождать его и защищать его от войск его отца и его сторонников, отдавая за него свои жизни; однако если его отец [сам] выступит против него, они не нанесут ему удара и не поднимут на него руки.
Когда после того совета прошел месяц, Рукн ад-Дин заболел и лежал в постели, и потому не мог ничего предпринять. /255/ Как то раз его отец напился вина и заснул хмельным сном в том самом месте, где пил, — в хижине из дерева и тростника, что стояла рядом с овчарней. Вокруг него спали несколько гулямов, пастухов, погонщиков верблюдов и других подобных людей самого низкого звания. И в полночь он был найден убитым: его голова была отсечена одним ударом топора [2094]. И индус и туркмен, что лежали рядом с ним, также были ранены. Туркмен потом умер, а индус выздоровел. Это событие произошло в последний день месяца шавваль 653 года [1 декабря 1255], в месте, называемом Ширкух [2095], которое Ала ад-Дин часто посещал.
Сыновья и родственники Ала ад-Дина обвинили в его убийстве несколько людей и на основании своих подозрений предали смерти несколько его придворных и доверенных слуг, которых в ночь убийства видели стоящими в карауле возле места убийства. И они широко открыли дорогу подозрениям и фантазиям в отношении далеких и близких, и некоторые рассказывали даже, как из Казвина явились два или три неизвестных человека, подошли к спящему Ала ад-Дину и убили его с согласия и ведома его фаворитов и главных чиновников и под их водительством, а потом вернулись туда, откуда пришли, также под защитой и с согласия тех фаворитов. И в своих подозрениях и предположениях они зашли так далеко, что каждого обвинили в том, что он состоял с ними в заговоре и направлял их. Тем не менее когда прошла неделя, в силу очевидности знаков и указаний на то, как обстояло дело, все единодушно согласились, что человеком, убившим его, был первый фаворит Ала ад-Дина и /246/ и его товарищ, неразлучный с ним ни днем ни ночью, поверенный всех его тайн Хасан из Мазендерана. И также говорили, что жена Хасана, которая была любовницей Ала ад-Дина и которой Хасан рассказал о совершенном им убийстве, открыла эту тайну Рукн ад-Дину. Как бы то ни было, по истечении недели Хасан был предан смерти, и его тело было сожжено, и некоторых из его детей, двух дочерей и сына, также сожгли; и Рукн ад-Дин стал править вместо своего отца.
Хасан из Мазендерана был уведен из той области монгольским войском, когда был ребенком; в Ираке он бежал от них и пришел в королевство Ала ад-Дина. Он был красивым юношей, и Ала ад-Дин, когда увидел его, полюбил его и привязался к нему И он стал пользоваться полным доверием Ала ад-Дина, который высоко его ценил и позволял ему великую вольность в речах; но из-за своего безумия и низости своей души непрестанно придумывал предлоги, чтобы помучить его и нередко наносил ему жестокие удары. Большая часть зубов у него была выбита, и от его мужского естества была отрезана часть. И когда у него выросла борода и до самого конца, когда в его волосах появилась седина, Ала ад-Дин не устремлял свой взор ни на кого, кроме него, и предпочитал его безусым юношам и их любви. Он отдал Хасану в жены свою служанку, которая была его любовницей, и хотя у Хасана от нее было несколько детей, он не смел войти в свой дом или лечь спать со своей женой без позволения Ала ад-Дина. Но несмотря на свою связь с его женой, Ала ад-Дин не избегал Хасана. И когда везиры, и главные чиновники, и все остальные подданные Ала ад-Дина имели какую-то просьбу или хотели доложить о чем-то, а также в других случаях, и даже /257/ когда речь шла о делах государства (maṣāliḥ), все они стремились получить доступ к уху Хасана, поскольку никто другой не мог так вольно говорить с Ала ад-Дином и ничье слово не могло так помочь решению дела, как его. И часто в ответ на их просьбы Хасан сам издавал указ (parvāna) и отдавал приказания, не спрашивая Ала ад-Дина; и все такие указания неизменно выполнялись. И из денег, которые он за это получал, он скопил богатство, которым не мог пользоваться и которое скрывал от Ала ад-Дина. Его платье было из шерсти и грубого сукна, обычно старое и оборванное, как и у его нечестивого господина, Ала ад-Дина; ибо он всегда и во всем должен был подражать Ала ад-Дину, и есть ту же пищу, и носить такую же одежду, и он всегда пешим шел с ним за овечьими стадами, и лишь изредка мог насладиться ездой на осле. А если бы его одежда была лучше или если бы у Ала ад-Дина возникли подозрения о его богатстве, он был бы подвергнут избиению, и жестоким пыткам, и позорному расчленению.
