Ихара Сайкаку - История любовных похождений одинокой женщины
Как ни старалась я быть воздержанной, но надежды найти себе постоянного господина у меня больше не было, и за год я от вина до того подурнела, что сама себя перестала узнавать. После того как я потеряла остатки своей былой красоты, меня стали нанимать на короткие сроки, не больше месяца, вместо заболевавших молодых женщин, в доме, где бывает много гостей. Как я ни пробовала набелиться и нарумяниться, но на моем лице выступали кости и жилы, кожа покрылась пупырышками, как у ощипанной птицы. Гости, не считаясь с тем, что я их слышу, громко возмущались:
— Эту уродину мы не возьмем, даже если нам приплатят!
Тяжело мне становилось на душе, и я стала думать, нет ли другого способа прожить на этом свете. Мне сделался ненавистен Айдзэн-мёо… [125]
Так постепенно увядал цветок любви, но, как говорится, иной червяк и полынь любит. Вдруг мне выпало неожиданное счастье! Один гость пленился мной, несмотря на мои пожилые годы, стал часто навещать меня и даже подарил платье из черного индийского шелка. Он дал мне возможность отказаться от своего ремесла, поселив меня в собственном доме на улице Мондзэнтё. Там я стала жить как его наложница.
Этот господин был богачом, каких немного даже в Киото. Он в то время посещал знаменитую гетеру Такахаси, каждый день по-приятельски водился с лучшими тайфу и мог выбрать себе любую красавицу. Каким счастьем для меня был любовный союз с ним! Значит, сумела я чем-то ему угодить. В Киото нет недостатка в красивых женщинах, а все же он не обошел меня своим вниманием. Судя по этому, он, видно, был плохой знаток и польстился на меня так же, как покупал без разбора чайницы и картины, подделанные под старину. Я заняла в его доме хорошее положение. Да, продажная женщина — такой товар, который требует особо умелого выбора!
Любовные песенки банщиц
Как призывно кричат кукушки! Потому-то банщиц, продающих свои ночи за шесть моммэ серебра, и зовут кукушками. Если кто-нибудь не поймет это слово, то можно их называть еще и обезьянами за то, что они скребут грязную кожу.
Обычаи и нравы банщиц в общем одни и те же в разных уголках страны. Самое главное для них — крепкое тело, они его моют каждый день. Волосы свои укладывают в большой пучок на затылке. Широкий шнур для прически перевязывают тройным узлом в несколько рядов и втыкают в прическу огромный толстый гребень величиной с дощечку, на которой стряпухи обыкновенно режут рыбу. Этим гребнем так удобно расчесывать волосы посетителей. С вечера банщицы густо белятся, чтобы заманить гостей, замазывая все щербинки и ямки на лице. Без всякого стеснения густо красят губы. Туго подвязывают подол вылинявшим шелковым шнуром какого-то светло-мышиного цвета. На халате в пяти местах изображены ветки ивы и мячи или же на рукавах рисунок в клетку — как кому нравится. Халат у них непременно узкий и такой длины, что хлещет по пяткам. Пояс из шелка рюмон в четверть ширины повязан сзади.
Банщицы моют горячей водой посетителей каждая в свою очередь. Скороговоркой выкликая имена ожидающих, они приглашают их: «Пожалуйте! Пожалуйте», с игривым видом указывают гостям места, усаживают их на подстилки. В предбаннике они подходят равно и к своим возлюбленным, и к посторонним и вкрадчиво заводят с ними разговоры, так, чтобы все слышали:
— Были ли вы сегодня в театре? Может быть, вы пришли к нам из веселого квартала?
Чтобы пустить пыль в глаза, гость вытаскивает из своего бумажника письма от гетер:
— Как изящно пишут тайфу, в их письмах всегда найдутся необыкновенные места! Вот эти письма, глядите, начертали своей кистью тайфу Огина, Ёси-да, Фудзияма, Идзуцу, Мусаси, Каёидэи, Нагаха-си, Санею, Кодайфу… Эти — от Мукаса, Томоэ, Суминоэ, Тоёра… А эти, кажется, от Ямато, Ка-сэн, Киёхара, Тамакадзура, Яэгири, Киёхаси, Ко-мурасаки, Сига…
Хранят письма от гетер, а руки их не знают, и покажи им письмо, написанное самой последней из гетер, какой-нибудь хасицубонэ Ёсино, все равно оно для таких молодцов — что для пса тончайший аромат. Как нелепо хранить у себя гребни, на которых золотым или серебряным лаком изображены гербы тайфу и тэндзин, с которыми ни разу в жизни не довелось встретиться! Но кто не грешил этим в годы юности, когда не можешь потратить денег сколько хочется, а не терпится прихвастнуть.
И вот люди небогатые — какие-нибудь юнцы, которые ходят без сопровождения слуг, — делают себе новые нижние пояса, особые халаты для бани и заводят любовные шашни с приглянувшейся им банщицей. Это — удовольствие, доступное для людей скромного состояния.
Когда такой гость посещает баню, его возлюбленная в одной руке держит перед ним поднос для табака, другой рукой наливает ему тираси [126] — словом, всячески ухаживает за ним, чтобы всем бросалось в глаза. Обмахивает его веером, украшенным поддельной картинкой якобы работы Юдзэна. Растирает шрам от прижигания моксой, приглаживает пряди, выбившиеся из его прически. Со случайными посетителями она обращается пренебрежительно. Пустое это как будто дело, но иных задевает за живое. Они завидуют тому, за кем так ухаживают, и в свою очередь приглашают банщицу в тайный приют для свиданий.
Когда гости наконец разойдутся, банщицы сами моются в ванне и белятся, а тем временем варят себе в чае рис. Положив палочки для еды, они сразу же набрасывают на себя как попало взятое напрокат платье. Слуга зажигает для них фонарь, и они с топотом выбегают на улицу. Ранним вечером они надевают на головы плоские шелковые шапочки, а поздней ночью не покрывают головы совсем.
Стараясь ступать тихо, входят в приют для свиданий и сразу же бесцеремонно устраиваются в гостиной.
— Здравствуйте, хозяева! Ах, как мне душно, ведь на мне три платья! — и остаются в одном исподнем, сняв с себя даже воротник.
— Эй, послушайте, дайте мне чашку воды, да посвежее! Мне сегодня что-то тяжело, как никогда. У нас в крыше нет выхода для дыма, просто сил нет, — пристают они с просьбами без стеснения. Сидят развалясь, как им удобно. Хоть они и простые банщицы, но это уж слишком!
Однако когда эти простушки прислуживают гостям за столом, то видно, что и они переняли кое-какие обычаи опытных гетер. К сластям не притронутся, чарочку держат боком, чтобы не налили лишнего. На столе рыбная закуска, и намагаи [127], и яичница, но они позволят себе взять разве только бобов из нисимэ [128] да пощиплют кожицу красного перца.
Каждый раз, когда до гостя доходит чарочка, потчуют:
— Выпейте, пожалуйста, еще! Я подолью. Словом, ведут себя как положено и не осрамятся, если даже позвать их на званый ужин с множеством гостей. Вполне сойдут в случае нужды, если не найдется других гетер. Так люди из Осаки, которые привыкли лакомиться самой отменной рыбой тай, попав в Кумано, рады до смерти, если им в праздник доведется поесть хоть сухой макрели… Но, конечно, от банщиц нельзя требовать того же, что от настоящих гетер. Забава с женщиной из бани похожа на купанье в потоке, который льется, смывая плотскую грязь, и, мутный, утекает куда-то без следа…
За ужином банщицы стараются щегольнуть модными словечками, но вдруг слышат звон колокола, возвещающего полночь.
— Не пора ли вам уже спать? У нас ведь каждый вечер работа, и мы не из железа сделаны. Устали до смерти, кусок в горло нейдет… — говорят они гостям, но минутой позже слышится стук поспешно придвигаемых столиков, банщицы набрасываются на остаток лапши, и потом скорее в постель. На трех женщин — один полосатый матрац, два холщовых одеяла. Деревянных подставок для голов и то не хватает… Самая убогая постель. Помимо любви, они говорят о постройке канала, о родной деревне, а потом уж обязательно пойдут толки о каком-нибудь актере.
В постели руки и ноги у них леденеют, уста испускают страшный храп, а тело свое они бесчувственно отдают на волю мужчин. Отвратительный вид!
Недаром поэт сказал, что плотская страсть между мужчиной и женщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга [129].
И я тоже упала так низко, что стала банщицей и замутила воду своего сердца.
Прекрасный веер навевает ветер любви
«Глазной лекарь» — написано на вывеске, что висит у входа в дом на углу Четвертого проспекта и Новой улицы в Киото. Там живет одна женщина, которая пользует больные глаза. В окнах снаружи бамбуковая решетка, внутри дома царит полумрак. В саду карликовые горы усыпаны красивыми камнями, привезенными из Нати, цветут ирисы. И, глядя на их причудливо сплетенные корни и яркую зелень листьев, целебную для глаз, сидят, прислонясь к стене, больные женщины. Им строжайше запрещены вино и блуд, не дозволяется даже днем прилечь для сна. Обычными голосами, на разговорный манер, они подражают певцам Какудайю [130] или Саёноскэ [131]. Двигаются медленно, все переносят терпеливо, как предписывает им лекарша, а чтобы убить скуку, рассказывают друг другу о своей жизни.
