Автор неизвестен - Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)
Подошла Хань Цзиньчуань с большим золотым кубком в виде персикового цветка и грациозно поднесла его Цаю, а Дун Цзяоэр угостила фруктами. Шутун хлопнул в ладоши и запел четвертый романс на тот же мотив:
Северной стужей
закружится грушевый прах.
Улей уснувший
под крышей медвяных парах.
Голая ива,
на ветке теснятся сороки,
Чувствует слива –
зимы приближаются сроки.
Дворик красиво
луной озарен на востоке.
Сердцу тоскливо,
в раздумьях становится старше.
Неторопливо
стучат одинокие стражи.
Цай осушил кубок, снова наполнил и поднес Хань Цзиньчуань.
– О, довольно вина на сегодня! – воскликнул он. – Велите слугам, Сыцюань, убрать кубки. – Инспектор взял за руку Симэня. – Вы так добры, так гостеприимны, почтенный сударь, что мне прямо-таки неловко. Только человек ученый, каковым являетесь вы, может быть так любезен и щедр. Я всегда помню о помощи, которую вы мне оказали в прошлый раз. О ней я говорил Юньфэну. Если же мне посчастливится получить повышение, даю слово, не останусь перед вами в долгу.
– О чем вы беспокоитесь, ваше сиятельство! Даже не напоминайте мне об этом, прошу вас.
Инспектор Цай взял за руку Дун Цзяоэр, и Хань Цзиньчуань, сообразив в чем дело, удалилась в дальние покои к Юэнян.
– Почему ж ты ушла? – спросила ее хозяйка.
– Он сестрицу Дун позвал, – отвечала, улыбнувшись, Цзиньчуань. – Мне там делать нечего.
Немного погодя Симэнь пожелал гостю спокойной ночи, позвал Лайсина и наказал, чтобы тот вместе с поварами утром же, в пятую стражу, отнес в монастырь Вечного блаженства коробы с кушаньями и закусками, вином и сладостями.
– Его сиятельству проводы будем устраивать, – пояснил он. – Да, смотри не забудь певцов позвать.
– А кто дома останется? – спросил Лайсин. – Ведь завтра у матушки Второй день рождения.
– Пусть Цитун что надо закупит, а готовить могут и повара общей кухни.
Шутун с Дайанем убрали посуду и, взяв кувшин лучшего чаю, отправились в Зимородковый павильон, чтобы угостить инспектора.
В кабинете, тщательно прибранном, стояла приготовленная гостю кровать. Цай обратил внимание на крапленый золотом бамбуковый веер, который держала Дун Цзяоэр. На нем был изображен спокойный ручей, вдоль которого цвели орхидеи.
– Простите за беспокойство, – обратилась к инспектору певица. – Будьте добры, подарите мне стихи на веер.
– О чем же написать? – раздумывал вслух Цай. – А? Посвящу Фее роз, каковою ты прозываешься.
И, охваченный вдохновением, он сел к лампе, взял кисть и написал на веере четверостишие:
Во дворик вечер тишину принес,
Взошла луна – в окошке блики света,
В тот час внезапно встретил Фею роз
Влюбленный гость, в лиловое одетый.
Дун Цзяоэр поспешила поблагодарить Цая Юня, и они легли. Шутун, Дайань и слуги инспектора легли в комнате рядом, но об этом говорить не будем.
Утром инспектор поднес Дун Цзяоэр красный конверт с ляном серебра. Певица пошла в дальние покои и показала вознаграждение Симэню.
– На жалованье живет! – усмехнулся Симэнь. – Где ж ему большие деньги отваливать! И на том спасибо говори.
Он велел Юэнян и остальным женам дать певицам по пять цяней и выпустил в задние ворота. Шутун принес хозяину воды. Симэнь, покончив с утренним туалетом, вышел в большую залу, где им с гостем подали рисовый отвар. Слуги с паланкином и лошадьми ждали инспектора у ворот. Прощаясь с хозяином, гость еще и еще раз благодарил его за гостеприимство.
– Ваше сиятельство, – обратился Симэнь, – будьте добры, попомните, о чем я вас просил вчера. Как только вы прибудете на место, я вам на всякий случай напишу письмо.
– Не утруждайте себя отправкой послания, прошу вас, – уговаривал его инспектор. – Достаточно мне будет записки от слуги, и я сделаю для вас все, что в моих силах.
Они сели на коней и в сопровождении слуг выехали за город в монастырь Вечного Блаженства, где в келье настоятеля их ждал приготовленный Лайсином и поварами прощальный обед. Пели им певцы Ли Мин и У Хуэй. После нескольких чарок Цай поспешно встал. Лошади и паланкины ожидали его у монастырских ворот. Перед его отбытием Симэнь заговорил о Мяо Цине.
– Это мой приятель, – объяснил он. – Здесь было все улажено, но его облыжно обвинил прежний цензор Цзэн, и ордер на арест теперь, должно быть, получен в Янчжоу. Если вы встретитесь с его сиятельством Суном, замолвите за Мяо Цина словцо, очень вас прошу. Буду вам сердечно признателен.
– На этот счет можете не волноваться, – отвечал Цай. – Непременно передам брату Суну, и в случае чего ваш приятель будет выпущен на свободу.
Симэнь кланялся в знак благодарности инспектору.
Да, дорогой читатель, некоторое время спустя цензор Сун по пути в Цзинань опять очутился на том же судне, что и инспектор Цай. Мяо Цин был уже задержан и находился под стражей.
– К чему вам заниматься Мяо Цином? – спросил его Цай. – Ведь дело заводили не вы, а Цзэн.
Вот так Мяо Цина выпустили на свободу, а в Дунпинское управление спустили приказ о немедленном осуждении лодочников. Слуга Аньтун обрел свободу.
Да, говорят, человек предполагает, а Небо располагает.
А вот и стихи, говорящие о вреде кумовства:
У правды с кумовством всегда расходятся пути,
Услужливость и правый суд вовек несовместимы.
Коль честно правду отстоишь – о дружбе не грусти,
А по-приятельски решишь – бежишь ты правды мимо.
Дунпинский правитель Ху Шивэнь, надо сказать, получил впоследствии от Симэня и Ся Лунси соответствующее предписание и постарался угодить как только мог.
Симэнь намеревался проводить инспектора Цая на корабль, но тот его решительно остановил.
– Не утруждайте себя, почтенный, прошу вас! Простимся тут.
– Берегите себя! – напутствовал Симэнь. – Благополучного вам плаванья! Я слугу пришлю справиться о вашем прибытии.
Инспектор отбыл в паланкине, а Симэнь вернулся в келью. Вышел в монашеской шапке и рясе настоятель. За ним следовал юный послушник с чаем в руках. Угощая Симэня, оба сложенными руками приветствовали гостя, он поклонился им в ответ.
– Сколько вам лет, почтенный отец? – спросил Симэнь, глядя на сросшиеся у переносицы, белые как снег брови старца.
– Семь с половиной десятков.
– О, вы еще такой бравый для своих лет, – заметил Симэнь. – Позвольте узнать ваше монашеское имя.
– В монашестве я зовусь Даоцзянем[16], – молвил настоятель.
– Много у вас послушников?
– Всего двое, – отвечал Даоцзянь. – А в монастыре живут до тридцати посвятивших себя монашескому подвигу.
– Да, монастырь ваш велик и обширен, – заметил Симэнь. – Поправить бы его не мешало.
– Сия обитель, скажу я вам, сударь, – начал настоятель, – была возведена милостивым господином Чжоу Сю, что часто к вам заглядывают. А в ветхость пришла за неимением средств.
– О, это, оказывается, и есть обитель спасения почтенного Чжоу, столичного воеводы! – воскликнул Симэнь. – То-то, помнится, и его поместье отсюда невдалеке. Не печальтесь, отец! Попросите господина Чжоу, пусть откроет лист пожертвований, а добродетели найдутся. Да и я для святой обители денег не пожалею.
Даоцзянь, поспешно сложив на груди руки, благодарил Симэня, а тот велел Дайаню достать лян серебра.
– Простите, побеспокоили мы вас, отец настоятель, – извинялся Симэнь, протягивая серебро.
– На нас просим не быть в обиде, – отвечал настоятель. – О вашем прибытии не знали, а то бы трапезу как-нибудь устроили.
– Можно пойти переодеться? – спросил Симэнь.
Настоятель велел послушнику открыть дверь во внутренние покои. Симэнь пошел переодеваться и обнаружил за ними обширную залу из пяти отсеков для свершения молитв и медитации, где собралось немало странствующих монахов. Они читали священные сутры, время от времени ударяя в деревянную рыбу[17]. Симэнь, сам того не замечая, очутился в зале и огляделся. Взор его особенно привлек один диковинного и свирепого вида монах. Глубоко сидящими глазами он напоминал леопарда, цветом лица – лиловую печень. Голову ему обтягивал желтоватый, как цыплячий пух, обруч, а одет он был в кроваво-красную длинную рясу. Щетинистые спутанные усы закрывали ему весь подбородок, ярко блестела бритая голова с шишкообразным выступом на лбу. Словом, причудливой наружностью он напоминал либо живого архата, либо пожирающего огонь одноглазого дракона из дерева. На седалище для медитации он скрючился и застыл в состоянии самадхи[18]. Его голова свисала, шея была втянута в плечи, из ноздрей тянулись струи, как нефритовые палочки для еды. «Да, этот, судя по небывалой внешности, – почтенный монах и может чудеса творить, – подумал Симэнь. – А ну-ка, попробую привести его в чувство да и расспрошу».
– Откуда родом, почтенный монах? – спросил он. – Из каких краев и куда странствуешь?
