Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

О, как преследует меня повсюду вражья злоба!
Не сплю в тревоге по ночам, туманят слезы взор.

Я беззащитен, как змея, обманутая другом,
Предание о той змее известно с давних пор.

Змея сказала: «Человек, давай вражду забудем,
Я стану дань тебе платить, скрепим же договор».

Змее поклялся человек, что не замыслит злого.
Носила выкуп день за днем она ему в шатер.

Осталось выплатить змее лишь небольшую долю,
Тогда подумал человек, что хитрость не в укор,

Что бог его благословил и наделил богатством,
И если обмануть змею, то это не позор.

Он беден был, но стал богат и серебром и златом,
Решил он: «Погублю змею!» — он был в решенье скор

Он взял топор и стал точить на каменном точиле,
Потом проверил он металл, достаточно ль остер,

К норе подкрался, подстерег змею в своей засаде,
Но промахнулся невзначай, хотя рубил в упор.

Всевышний обратил к змее всевидящее око,
Благословляющую длань над нею бог простер.

И человек сказал змее: «Плати остатки дани,
Свидетель бог, не нарушай давнишний уговор».

Змея ответила ему: «Ты клятву сам нарушил.
Теперь я знаю, как ты зол, неверен и хитер.

Я смерть увидела в глаза и чудом избежала,
Случайно миновал меня отточенный топор».

Тише, Умейма! Я горькою думой объят,
Молча гляжу, как созвездья плывут на закат,

Тянется время, мне кажется: ночь бесконечна.
Дом я покинул, и нет мне дороги назад.

Сердцу изгнанника ночь возвращает заботы,
Полдень печален, а полночь печальней стократ.

Верен заветам родителя Амр-благодетель,
Сколько он милостей мне даровал и наград!

Знал я, что он победит, когда конным порядком
Высокородные шли — за отрядом отряд.

Мчатся герои в сраженье с отвагой орлиной,
Следом за войском стервятники в небе парят.

Сопровождают наездников хищные птицы,
Скоро отведают крови твоей, супостат!

Бой разгорается, грифы спустились на землю,
Сгорбясь, как старцы в пуховых бурнусах, сидят.

Все гассаниды отважны, сильны, без изъяна,
Только мечи их немало зазубрин хранят.

Эти мечи рассекают двойную кольчугу,
А из камней огневой высекают каскад.

Воинов бог одарил удивительным нравом:
Щедры они, а в бою не страшатся преград.

Слово господне живет в их Священном писанье{66},
Вера их истинна, каждый для каждого — брат.

В платье нарядном встречают они воскресенье.
Ладан и миро на праздник друг другу дарят.

Юные девы приветствуют их поцелуем,
И дорогими одеждами каждый богат.

Все одеянья белы, зелены их оплечья,
Тело холеное в пышный одето наряд.

Этот народ благоденствует, но не надменен
И не становится слабым от бед и утрат.

Спешьтесь, друзья, возле этих развалин с поклоном,
Если уместно почтенье к домам разоренным.

Пустошь вокруг, а ведь Нум здесь когда-то жила.
Ветер засыпал руины песком раскаленным.

Спрыгнув с верблюда, жилище я стал вопрошать:
«Где твои жители? Край этот был населенным!»

Камни могли бы о многом поведать — молчат,
Немы они, их молчанье понять нелегко нам.

Вижу я чахлые травы да мертвый очаг,
Нет ничего, что служило б от солнца заслоном.

Вспомнилась Нум. Как мы веселы были вдвоем! —
Рок нас еще не коснулся суровым законом.

Мы поверяли друг другу все тайны свои,
Все свои помыслы, как и пристало влюбленным.

Помнится: родичи Нум и собратья мои
Стали верблюдов седлать на рассвете студеном,

Нум на меня поглядела, был взгляд — как судьба,
Сердце мое от тоски задрожало со стоном.

Ночью слежу я, как звезды плывут на закат,
Свет их далекий ловлю я в просторе бездонном.

Что это — пламя костра или молнии блеск?
Нет, это лик моей Нум, затененный виссоном.

Сквозь покрывало сияет он мне по ночам,
Светится он в темноте перед взором бессонным.

Сколько я волчьих теснин миновал и равнин,
Сколько безводных пустынь под лучом полуденным

Я одолел на верблюде поджаром своем,
На быстроногом, бегущем по долам и склонам.

Кажется мне: на самце антилопы сижу,
Джинном испуганный, мчится он быстрым циклоном

Словно в Зу-Каре{67} иль Важдре отбился от стад
И без дороги плутает в краю отдаленном.

Ночь непогожая ливнем хлестала его,
Ветром, ломающим пальмы, слепым, разъяренным.

Он под деревья укрылся, чьи горьки плоды,
Ночь там провел, ненадежным доверившись кронам

Ночь посветлела, сменилась рассветною мглой,
Алый погожий восход завладел небосклоном,

И одинокий рогач был замечен стрелком,
Отпрыском рода Анмар и ловцом закаленным.

Эти охотники сыты, не знают нужды,
Ибо зверье настигают стрелой или гоном.

Рыщет охотник со сворой голодных собак,
Не попадайся им, злобным и неугомонным.

Свистнул охотник, всю свору пустил по следам.
Замер рогач, видно, счел отступленье уроном.

Голову он опустил, чтобы встретить врагов
Парой клинков, на собак устремленных с наклоном.

Первого пса он проткнул, — так владеет ножом
Мастер, строгающий стрелы с древком оперенным.

Миг — и второго зубами рогач полоснул,
В третьего метит он рогом, в крови обагренным.

Пса пригвоздил он к земле, словно воин — копьем,
Славный боец, он сразиться готов с легионом.

Семь подоспевших собак он рогами пронзил,
Меткий, как лучник, чьи стрелы взлетают со звоном.

Свору прикончив, он пыл свой еще не смирил,
Псов он топтал, не давая пощады сраженным.

После умчался галопом, как ветер степной,
Где-то вдали метеором сверкнул раскаленным.

Так и верблюд мой — бежит от зари до зари,
И никогда я не видел его утомленным.

Преследует смертных судьба и всегда настигает,
Судьбу же — увы! — ни поймать, ни вести в поводу.

За горло берет она всякого хваткою волчьей,
И даже властители с ней не бывают в ладу.

Внезапно она поражает стрелой смертоносной,
И первыми падают лучшие, как на беду.

Немало я видел пронзенных безжалостным жалом,
И гибнут они, как написано им на роду.

Свернулся змей в кольцо, как будто всех слабей,
Отводит он глаза, хоть нет стыда у змей.

Смиренным кажется коварный лицедей,
Как будто занят он лишь думою своей.

Он улыбается, но тронь его, посмей —
Он зубы обнажит, стальной иглы острей.

Мечтают все до старости прожить,
Но что за счастье — слишком долгий век?

С годами жизнь становится горька,
Бесплодная, как высохший побег.

Что может веселить на склоне лет?
Уходит время радостей и нег.

Умру — и злобно усмехнется враг,
Друзья вздохнут: «Был добрый человек!»

Где ты, Суад? Без тебя я тоскую поныне.
В Шаре теперь ты живешь, в отдаленной долине.

Ты недоступна, враждебного племени дочь,
Только во сне тебя вижу, и сердце в унынье.

Кожей бела ты, — на рынок не возишь котлы,
Под покрывалом ты прячешься и в паланкине.

Речь твоя — музыка, лик твой — венец красоты,
Ты среди смертных красавиц подобна богине.

Помню упрек твой: «Погибели ищешь своей,
Только верблюду ты предан, седлу да гордыне».

Так я ответил: «Удел мой скитаться в песках.
Счастья, любви и покоя чуждаюсь отныне».

Мы оседлали верблюдов, мы двинулись в путь,
Богу вверяемся, хлеб добывая в пустыне.

Скоро услышишь о подвигах рода Зубьян,
Скоро пастушьи костры задымятся в низине,

Скоро повеет ненастьем от Уруль-горы,
Скоро раскинутся тучи в темнеющей сини.

Им не пролиться дождем у подножия Тин,
Склон обоймут, но не в силах подняться к вершине.

Путник бывалый расскажет тебе обо мне,
У домоседа ведь нет новостей и в помине.

Я с игроками пирую и щедрой рукой
Ставлю им яства и лучший напиток в кувшине.

Сутки порою верблюдица скачет моя —
Хоть и устала, но резво бежит по равнине,

Шаг прибавляет, к твоим приближаясь местам,
Словно собратьев почуяла на луговине.