Автор неизвестен - Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)
Пять дней пролежал У Чжи в постели. Вставать он не мог, и никто не давал ему ни пить, ни есть. Он звал жену, но она не откликалась, видел, как она наряжалась, подкрашивалась и уходила, а потом, разрумяненная, возвращалась домой. Инъэр она запретила даже подходить к отцу.
– Смотри, негодница! Воды без спросу подашь, отвечать будешь, – предупреждала Цзиньлянь.
После такого наказа Инъэр не решалась ни накормить, ни напоить отца. Не раз У Чжи просил о помощи, от крика терял сознание, но никто к нему не подходил. Как-то он позвал жену и сказал ей:
– Я знаю все твои проделки, собственными руками схватил твоего любовника. Это ты подговорила его ударить меня ногой под самое сердце. Я при смерти, а ты продолжаешь наслаждаться с любовником. Я умру, и вам меня бояться нечего, но у меня есть брат У Сун, а ты знаешь его нрав. Он рано или поздно вернется и дело так не оставит. Если пожалеешь меня, поухаживаешь за больным, ничего ему не скажу. Но если бросишь, то приедет брат, он с вами посчитается.
Цзиньлянь ничего не ответила мужу, а когда пошла в чайную, все рассказала старой Ван и Симэню. От ее слов любовника будто в ледяную воду окунули.
– О, горе! – раскаивался он. – Я же знал, кто такой старший охранник У Сун. Ведь это он убил тигра на перевале Цзинъян. Первый храбрец во всем Цинхэ! И я все-таки втрескался в его невестку, да так, что расстаться не могу. Что ж теперь делать!? Вот беда!
– Я корабль веду, да не волнуюсь, – усмехнулась старуха. – А ты не успел за руль встать и уж растерялся.
– Всегда я вел себя как настоящий мужчина, а тут прямо-таки ума не приложу, что можно сделать, – оправдывался Симэнь. – Может, ты, мамаша, что-нибудь придумаешь, нас укроешь, а?
– Знаю, как уберечь вас от опасности, – отвечала старуха. – Скажите, долго ль, коротко ль, вы собираетесь делить ложе?
– А что это значит? – спросил Симэнь.
– А то, что если коротко, значит – нынче сошлись, завтра расстались. Когда У Чжи поправится, попросите у него прощения, и он брату ничего не скажет. Вы обождете, пока У Сун снова отлучится по делам и тогда опять можете спокойно устраивать свидания. Если же собираетесь стать супругами навсегда, то должны встречаться каждый день и не трусить, а для этого я придумала чудный план. Только вряд ли вас вразумишь.
– Мы хотим быть мужем и женой навсегда. Пособи нам, мамаша, – просил Симэнь.
– Для этого одна вещь понадобится. Ни у кого ее нет, а вам, сударь, покровительствует само Небо. У вас найдется.
– Глаза свои вырву и отдам, если пожелаешь, только скажи, что это за штука.
– Пока простак при смерти, легче дело сделать. Вы возьмете у себя в лавке немного мышьяку, а госпоже велим купить лекарства от сердечной боли, подмешаем в него яду и дадим карлику. Тут ему и конец придет. А тело огню предадим! Фьють! – сгорит и никаких следов. Пусть тогда сам У Сун приезжает. Не к чему будет придраться! Говорят: сперва родители выдают, потом по своему усмотрению выходят. Не станет младший деверь в ее личные дела вмешиваться! Пройдет полгодика, год, кончится по мужу траур, пошлет тогда господин Симэнь паланкин и возьмет госпожу в дом. Вот и будет соединение на веки вечные. Блаженствуйте тогда до самой старости. Ну, как мой план?
– План чудесный, мамаша, – заключил Симэнь. – Издавна говорят: хочешь радости вкусить, не пожалей труда. Эх, была не была! Не брался – сторонись, а взялся – доводи до конца.
– Ну и прекрасно! – поддержала старуха. Это и значит вырвать сорняк с корнем, чтобы ростков больше не давал. А скосишь, корни останутся, он весной опять полезет – не справишься. Идите, сударь, домой да принесите поскорее, что я вас прошу. А там я сама все госпоже объясню. Выйдет дело, вы должны будете меня щедро вознаградить.
– Разумеется, об этом не стоит беспокоиться, – заверил старуху Симэнь.
О том же говорят и стихи:
В одно слились и страсть, и грезы,
Готов на все влюбленный в розу.
Такое мыслимо ль, скажи:
Коварства жертвой пал У Чжи.
Так вот. Вскоре вернулся Симэнь и отдал старухе завернутый мышьяк.
– Я научу тебя, дорогая, как дать его мужу, – начала старая Ван, обратившись к Цзиньлянь. – Ведь просил он, чтобы ты выходила его, да? Вот ты этим и воспользуйся. Поухаживай за мужем, лаской ему польсти. А попросит лекарства, мышьяку и подмешай. Как проснется, смесь эту в рот ему и влей, а сама уходи. Подействует яд, начнут рваться внутренности, кричать будет, а ты его одеялом накрой, чтобы никто не услыхал. Как следует накрой, все углы подоткни, да заранее приготовь котел горячей воды и тряпку в нем прокипяти. Кровь у него хлынет отовсюду, губы станет кусать. А как кончится, одеяло снимешь и кровь натекшую тряпкой вытрешь, ну а потом – в гроб, вынос и сожжение. Все будет в порядке.
– Так-то оно так, – проговорила Цзиньлянь. – Только управлюсь ли одна с покойником-то?
– Об этом не волнуйся, – успокоила ее старуха. – Постучишь мне в стенку, я сейчас же приду.
– Ну, делайте как нужно, – сказал Симэнь, – а я до рассвета к вам загляну.
Он ушел, а старая сводня растерла мышьяк и передала его Цзиньлянь.
Она поднялась наверх проведать мужа. Он едва дышал. Казалось, вот-вот отойдет. Цзиньлянь села на кровать и притворилась будто плачет.
– Что ж ты плачешь? – спросил У Чжи.
– Каюсь. Совратил меня этот Симэнь. И надо ж было ему прямо под сердце угодить. Я хорошее снадобье разыскала, а купить не решилась. Еще сомневаться, думаю, будешь, принять откажешься.
– Если спасешь меня, все тебе прощу, забуду, что было. И У Суну не скажу. Иди, купи лекарство, помоги мне.
Цзиньлянь взяла несколько медяков и пошла к старухе, будто бы попросить ее сходить за лекарством, а вернувшись, показала порошок мужу.
– Вот средство от сердечной боли. Доктор велел выпить в полночь и накрыть тебя как следует одеялом, чтобы пропотел. Завтра встанешь.
– Вот и хорошо! – отозвался У Чжи. – Сколько тебе со мной хлопот! Ты уж сегодня не спи, дождись полночи.
– Спи спокойно, все сделаю.
Сгущались сумерки. Цзиньлянь зажгла лампу, приготовила котел кипятку, проварила в нем тряпку. Пробили третью стражу. Она всыпала мышьяк в чашку, налила белого отвару и пошла наверх.
– Где у тебя лекарство? – спросила она мужа.
– У подушки под циновкой. Дай поскорее.
Цзиньлянь приподняла подстилку, вылила яд в чашку и размешала головной шпилькой. Поддерживая одной рукой мужа, она другой поднесла ему смесь.
– Ух, какое противное! – промолвил У Чжи, отпив глоток.
– Разбирать не приходится. Лишь бы помогло.
У Чжи отпил еще глоток. Тогда Цзиньлянь влила ему в рот остальное, опустила его на подушку и поспешно слезла с кровати.
– У меня боль в животе! Ой, ой! Терпенья нет!–закричал он.
Цзиньлянь схватила два припасенных одеяла и с головой накрыла мужа.
– Мне душно! – простонал У Чжи.
– Доктор говорит, надо пропотеть, и тебе полегчает.
У Чжи хотел еще что-то сказать, но Цзиньлянь испугалась, что он начнет противиться, вскочила на постель и села на мужа верхом, крепко держа одеяла.
Да,
Масло кипело в груди, огнем обжигало нутро. Будто шилом кололо в самое сердце, словно кто-то резал ножом живот. То бросало в озноб, потом хлынула кровь отовсюду. Крепко стиснул он зубы, к убиенным невинно[2] отлетала душа. Все во рту пересохло, душа расставалась со светом. В царстве теней стало одним отравленным больше, в мире же здешнем двое могли свободно отдаться любви.
У Чжи застонал. Его мучило удушье. Внутри будто все оборвалось, и он умер. Цзиньлянь сорвала с него одеяла. Он лежал, неподвижный, закусив губы. Темнели потеки крови. Цзиньлянь в испуге соскочила с кровати и застучала в стену. Услыхав стук, старая Ван приблизилась к задней двери и кашлянула. Цзиньлянь опустилась и открыла ей дверь.
– Кончился? – спросила вошедшая.
– Да. А у меня руки-ноги отнялись. Не знаю, что и делать.
– Ничего, я помогу.
Старуха засучила рукава, налила бадью кипятку, бросила туда тряпку и полезла наверх. Она свернула постель, первым делом протерла губы, потом смыла запекшуюся кровь и накрыла покойника. Они потихоньку, шаг за шагом, перенесли У Чжи вниз, положили на старую дверь, причесали покойника, одели, повязали головной повязкой, надели чулки и обули, накинули на лицо белый шелк и покрыли усопшего чистым одеялом. После этого они поднялись наверх и вымыли спальню. Старуха ушла, а Цзиньлянь принялась голосить, притворившись будто оплакивает кормильца.
Послушайте, дорогой читатель! Надобно сказать, что плачут женщины по-разному: одни громко рыдают и слезы льют, другие молча обливаются слезами, а третьи голосят без слез. Весь остаток ночи проголосила Цзиньлянь.
В пятую ночную стражу, до рассвета, к старухе Ван пришел Симэнь Цин. Сводня посвятила его во все подробности. Симэнь дал на гроб и похороны. Они позвали Цзиньлянь, чтобы посоветоваться с ней о дальнейшем.
