Абулькасим Фирдоуси - Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

На следующий день, когда заря
Зажглась, вершины гор посеребря,

Когда с землей небесный свод сравняла,
Накинув шелковое покрывало, —

Дворец Бахрама царственно расцвел.
Воздвигли слуги золотой престол,

Расставили сиденья золотые,
Оправили подушки парчевые.

Явился витязь: во дворце своем
Устроил шахиншахский он прием.

С величием, невиданным дотоле,
Он восседал на золотом престоле,

На голову он возложил венец…
Изадгушасп, воитель и писец,

Увидел мощь и дерзость исполина
И обо всем осведомил Бурзина.

Харрод Бурзин уразумел тогда:
Непоправимой сделалась беда.

Сказал Изадгушаспу: «Друг надёжный,
Не думай, что события — ничтожны.

От гневной злобы разум потеряв,
Послал Бахраму властелин держав

Веретено и женскую рубаху,
Но было неизвестно шахиншаху,

Как примет этот дерзновенный лев
Его дары, его приказ и гнев.

Здесь оставаясь, долга не исполнишь:
К владыке надо убежать нам в полночь.

Бахрам не внемлет слову мудреца:
Он жаждет царства, трона и венца».

Вельможи, увидав беду воочью,
Из Балха убежали темной ночью.

Бахрам, узнав о бегстве двух вельмож,
Сказал Ялонсине: «Ты их вернешь.

Возьми ты сто бойцов, и с храбрецами
Немедленно скачи за беглецами».

Воителя-писца нагнал отряд.
Глава отряда, яростью объят,

Вельможу оковал тяжелой цепью,
Не снисходя к его великолепью,

Одежды пышные с него совлек,
Вернул с пути, к Бахраму приволок.

Бахрам вскричал: «Достоин ты презренья,
Как ты посмел уйти без разрешенья?»

Сказал Изадгушасп: «Мой господин,
Меня уговорил Харрод Бурзин,

Сказав мне: «Оставаться здесь не смеем,
То, что ты медлишь, — на руку злодеям.

Бахрам надел на голову венец, —
Бежим, иначе близок наш конец».

Бахрам сказал: «За мной повсюду следуй,
Карай неправду, благо проповедуй».

Его грехи Бахрам ему простил,
Подарком драгоценным наградил

И молвил: «О своей подумай доле,
Будь поумней и не беги ты боле».

А между тем, погнав коня вперед,
К царю Ормузду прискакал Харрод.

Открыл он повелителю все тайны,
Поведал он рассказ необычайный:

Как навестил Бахрам дворец лесной,
Как венценосной принят был женой.

Все то, что сам увидел, изложил он,
О том, что слышал, также сообщил он.

Ормузд был этой вестью изумлен,
И те слова, смятенный, вспомнил он,

Что говорил мобед, умом богатый,
И те, что молвил дряхлый соглядатай.

Явиться приказал мобеду он,
И тайную повел беседу он.

В душе как бы почуяв непогоду,
Так миродержец приказал Харроду:

«О всех делах осведоми ты нас».
Харрод подробный повторил рассказ.

Спросил владыка, холодом объятый:
«Что могут означать онагр-вожатый,

В лесной глуши таинственный дворец,
Красавица, носящая венец,

А вкруг нее, как вкруг царя, вельможи?
На сновиденье все это похоже!

Как поступить мне, мудрый мой мобед?
Таких событий не запомнит свет.

Я дело без тебя решать не стану:
Оно подобно древнему достану!»[6]

Сказал мобед: «Онагр — ужасный див.
С пути добра Бахрама совратив,

Он поселил в его душе коварство.
Зеленый лес — нечистой силы царство,

Обитель дивов — сей лесной дворец.
Красавица, носящая венец,

Бахрама упованье и отрада, —
Колдунья злобная, исчадье ада!

Бахрам, как пьяный, от нее пришел,
В мечтах венец он видит и престол,

Честолюбивый сон его тревожит,
С тех пор он в руки взять себя не может.

Ты должен меры срочные принять,
Чтоб войско повернуть из Балха вспять».

Раскаянье заговорило в шахе:
Зачем послал он витязю, как пряхе,

Одежду женскую, веретено?
Тоскою было сердце смущено…

Вдруг прискакал из Балха муж усталый,
В корзине были у него кинжалы.

Свой меч гонец Бахрама обнажил,
Корзину перед шахом положил.

Когда внезапно взору властелина
Предстала непотребная корзина,

Когда владыка посмотрел на сталь, —
Он вспомнил ярость и забыл печаль:

Велел кинжалы превратить в обломки,
Бахраму эти возвратить обломки!

Гонец вернулся, и узрел Бахрам
Кинжалы, сломанные пополам.

Задумался мятежный воевода,
Он приказал созвать мужей похода.

Вельмож вокруг корзины усадив,
Сказал им: «Наш властитель справедлив.

Достойных предков славные потомки,
Пусть эти не унизят вас обломки:

Так миродержец награждает рать,
А на́смех нас не думает поднять».

Мужи отваги погрузились в думы,
И ропот их послышался угрюмый:

«Что было в первый раз бойцам дано?
Одежда женская, веретено!

А ныне шах прислал обломки стали
Бойцам, что за него стеною встали.

Такого дела не знавал Иран,
Оно ужасней ругани и ран.

Нет места во дворцах такому шаху,
Кто вспомнит о таком — подобен праху.

А если ты, Гушаспа сын Бахрам,
Захочешь вновь припасть к его стопам,

Пусть у тебя — раба, а не вельможи —
Ни мозга не останется, ни кожи,

Ни унижения того, каким
Ты награжден властителем своим!»

Прислушиваясь к ропоту и крику,
Поняв, что рать озлилась на владыку,

Сказал Бахрам: «Пусть вас творец спасет!
Уже, наверно, передал Харрод

Владыке ваши мысли, ваши речи.
Вы сохранили жизнь в жестокой сече, —

Она теперь в опасности опять.
Вы клятву верности должны мне дать,

На всех путях поставлю я заслоны,
Чтоб не нагрянул враг неусмиренный,

Не то погаснет дней моих звезда
И рать моя погибнет навсегда».

Бахрам ушел, сказав свое веленье, —
Теперь приди, читатель, в удивленье!

По всем путям страны, во все концы,
Бахрамом были посланы гонцы,

Пока еще ни малый, ни великий
Приказа не услышали владыки.

Настала ночь, и снова день погас, —
Царя царей не возгремел приказ.

Тогда Бахрам призвал вельмож, бесстрашных
В сраженьях пеших, конных, рукопашных:

Хамдонгушаспа — витязя-писца,
Изадгушаспа — мудрого бойца.

Ялонсину, чье имя славно, громко,
Бахрама — Сиавушева потомка,

А также и других богатырей,
Известных родовитостью своей.

Бахрам слова сказал им роковые:
«Вельможи, не склоняющие выи,

Вы каждому, рожденному на свет,
Способны многомудрый дать совет.

Владыка мира крепко нас обидел,
Хотя от нас всегда покорность видел.

Свернул он с благородного пути, —
Как ныне быть? Где выход нам найти?

Свободные и гордые герои,
Не следует оплакивать былое,

Обид немало каждый перенёс,
Но пусть враги не видят наших слез.

Я только вам, друзья мои, открою,
Как стражду я наедине с собою.

Узнайте же, как жребий мой суров,
Свидетелями будьте этих слов.

С ничтожным войском, по приказу шаха,
Мы двинулись в поход, не зная страха.

Таких, как Совашах и Пармуда,
Иран врагов не видел никогда.

Когда б в Иран вступили вражьи рати,
Он восковой не стоил бы печати.

Такой беды никто еще не знал,
Такого мир побоища не знал!

Мы верили: костьми враги полягут,
Хотя мы испытаем много тягот.

И вот — стрелки бежали и слоны,
Сова и Пармуда разгромлены,

И движутся к царю царей, блистая,
Сокровища Турана и Китая.

Ормузд, неслыханно разбогатев,
На воинов обрушил темный гнев.

Шах мыслит: войско он унизить вправе,
Когда налажены дела в державе.

Пусть мудрые совет мне подадут:
Как мне спастись от петли и от пут?

Грозит и вам царя царей коварство, —
Подумайте: от боли где лекарство?

Где способ ваш, спасения залог,
Чтоб ныне применить его я мог?

Пусть ваш совет, плохой или хороший,
Меня избавит от душевной ноши!»

Все слышала за пологом шатра
Воителя прекрасная сестра:

Она в то время в Балхе находилась.
И гневом сердце Гурдии забилось,

И пламенного гнева не тая,
К вельможам обратилась Гурдия:

«О знатные воители Ирана,
Его надежда, гордость и охрана!

Когда Бахраму нужен ваш совет,
Зачем же приумолкли вы в ответ?

Воспряньте духом, страха устыдитесь,
Когда ж растерянным бывает витязь!»

Изадгушасп воскликнул: «О Бахрам,
Ты указуешь путь богатырям,

Когда б язык мой острым был алмазом,
Его бы превзошел твой острый разум

В твоих поступках — мудрость божества,
Они овеяны отвагой льва.

Не только в тигровом прыжке — движенье,
Не с каждым следует вступать в сраженье.

Сказал я все. Ты слов других не жди.
Но если битва ждет нас впереди,

О благородства гордая вершина,
На битву двинется моя дружина,

Мы в горы полетим, в степную ширь, —
Ты будешь мной доволен, богатырь.

Начнешь войну, — мы за тобою следом
Пойдем навстречу мукам и победам».

Бахрам, поняв, едва замолкла речь,
Что воин держит наготове меч,

Спросил Ялонсину: «В годину бедствий,
Что ты в своей душе таишь? Ответствуй!»

«Тот победит, — сказал Ялонсина, —
Дорога чья творцом озарена,

Кто чести богатырской не уронит,
К неправде сердца своего не склонит.

А если он дурным путем пойдет,
Его возненавидит небосвод.

Бог дал тебе и войско, и богатство,
Но к гибели приводит святотатство.

Так будь же милостям господним рад,
И благо увеличится стократ».

Сказал Бахрам из рода Сиавуша:
— Я говорю, присяги не наруша:

Друг разума, отваги образец,
К чему тебе и царство, и венец?

Забудь об этих поисках напрасных,
Ищи величья в подвигах прекрасных,

Все остальное — суета сует!»
Бахрама рассмешил такой ответ,

Он бросил перстень в сторону провидца,
Сказав: «Пока по воздуху стремится

Мой перстень, — я владыка, а не раб.
Он упадет, — вновь жалок я и слаб.

Нам сладко обладанье шахской властью,
Завидуй, жалкий раб, такому счастью!»

Затем сказал он: «Безо всякой лжи,
Изадгушасп, мой славный лев, скажи:

Я шахиншахского венца достоин?»
Ответствовал Бахраму храбрый воин:

«Однажды в Рее говорил мобед:
«Тому, чей ум в сказаниях воспет,

Отрадней царствовать хотя б немного
И рано умереть по воле бога,

Чем долгий, горький век прожить рабом,
Завися от властителя во всем».

Писцу-богатырю сказал воитель:
«Открой уста и ты, благовеститель».

Задумчив был Хамдонгушасп — мудрец,
Сидел в печали витязь и писец.

Вздохнув, промолвил старец белоглавый:
«Тот, кто себе по силе ищет славы,

Найдет ее, затем, что широка,
Дарообильна времени рука.

Но будут все старания излишни,
Добиться большего, чем даст всевышний».

Сказал Хамдонгушаспу исполин:
«Высот прошел ты много и низин,

В лицо всю правду говоришь ты людям,
Тебя, обидясь, лгать мы не принудим.

Все доброе и все дурное взвесь,
И правду времени открой мне здесь».

Хамдонгушасп ответил словом внятным:
«О ты, кто дорог столь вельможам знатным,

Зачем тебя тревожит мысль о зле,
Которое пока еще во мгле?

Зачем венца ты жаждешь так несмело?
Молясь творцу, свое ты делай дело.

Хотя решенье принял ты, Бахрам,
Его боишься ты поведать нам,

А мы в покое пребывать не можем,
Затем, что смерть грозит твоим вельможам.

Запомни, что без помощи вельмож
Ты счастья и покоя не найдешь».

Меж тем сестра Бахрама молодая,
На том совете уст не раскрывая,

Сидела от заката дотемна,
Ответами вельмож огорчена.

«Что думаешь ты, чистое созданье,
О том, что ты услышала в собранье?»

Спросил Бахрам, смущением объят.
Ответа не был удостоен брат,

Но дряхлому писцу сказала дева,
Исполненная горечи и гнева:

«О злобный муж, о хитрый старый волк!
Не думай, что легко нарушить долг.

Манила многих венценосца участь, —
Кто не познал желаний этих жгучесть?

Но если от тебя мы узнаем,
Что легче быть владыкой, чем рабом,

То мы тебя жалеем и стыдимся.
Давай к векам прошедшим обратимся,

Вернемся вновь к делам былых царей,
К словам людей, что были нас мудрей.

Не раз такие времена бывали,
Когда царей престолы пустовали,

Но защищал слуга державы честь,
Не помышляя на престол воссесть,

Не помышляя, во дворец нагрянув,
На голову надеть венец Каянов.

Нет, верный раб, усердием горя,
Смиренно ждал награды от царя,

Внимая сердцем царскому глаголу,
Он сердцем не был чужд венцу, престолу,

Свое величье видя лишь в одном:
Служа, возвыситься перед царем.

Начну с Ковуса. Властелин державный,
Уже предчувствовал конец бесславный,

Но витязи его — Гударз, Рустам
Не предавались дерзостным мечтам.

Когда Ковус, пройдя моря и степи,
В Хамоваране был закован в цепи,

Никто не думал захватить престол.
Все плакали: «Удел царя тяжел!»

Когда ж вельможи, вспомнив о Рустаме,
Пришли с поклоном: царствуй, мол, над нами, —

Он зарычал: «Как мне надеть венец,
Приблизив тем властителя конец?

Того, кто хочет изменить присяге,
Сгною живьем я в тесном саркофаге!»

Двенадцать тысяч выбрал он стрелков,
Пошел — и спас Ковуса от оков.

Возрадовался шах. Душой воспрянув,
Воссел он снова на престол Каянов,

Рустама день и ночь благодаря,
Любовью окружил богатыря.

Другого я напомню вам героя —
Из черни вышедшего Суфароя.

Когда венца восстановил он честь,
Когда распространилась эта весть,

Пришли вельможи, чтоб его поздравить,
Чтоб над собой царем его поставить,

И вот услышали его слова:
«Не стоит волку жить в берлоге льва,

Пусть царствует у нас царя потомок,
А не боец, что вышел из потемок.

Хотя Кобад пока еще дитя,
Он станет шахом, зрелость обретя».

Был долго Суфарой опорой царства,
Но пал он жертвой зависти, коварства

Затем, что был он славою богат.
Мужчиной став, убил его Кобад.

Тогда Кобад закован был в оковы, —
Решили: пусть придет властитель новый.

Но не могли найти богатыря,
В чьих жилах бы струилась кровь царя.

Средь царских слуг вельможи обретались,
Но завладеть престолом не пытались.

Вновь на престол был возведен Кобад
И царствовал, не ведая преград.

С войною Совашах пришел недавно,
Чтоб нами управлять самодержавно.

Владыка мира пред лицом небес
Всем сердцем жаждал, чтобы враг исчез.

Был во главе дружин Бахрам поставлен,
Был Совашах его рукой раздавлен, —

Кто властью пожелал ее облечь?
Вложил властитель в эту руку меч!

Бахрам, престола ты возжаждал ныне,
Но, вверх стремясь, погибнешь ты в пучине.

Ты мыслишь: стоит лишь Ялонсине
Помчаться, словно буря, на коне,

И ты, Бахрам, Гушаспа сын почтенный,
Окажешься владыкою вселенной!

Отец Ормузда, мудрый Нуширван,
Гроза румийцев и аравитян,

Недаром умер смертью властелина:
Он мощью препоясал старость сына!

С Ормуздом дружит всей державы знать, —
Рабами должно тех друзей назвать.

В иранском войске — триста тысяч конных
Богатырей, Ормузду подчиненных.

Как раб, Ормузду каждый подчинен,
Его приказ для каждого — закон.

Возвышен ты по воле господина,
Он, только он, — твоих побед причина.

Ужели жадность разум твой сожгла?
Кто зло творит, погибнет сам от зла.

О милый брат, забудь в своей гордыне,
Что женщина дает совет мужчине,

Что старше ты меня на много лет,
О милый брат, запомни мой совет:

Властителя цени расположенье,
Иначе горьким будет сожаленье!»

Она вельмож поставила в тупик,
Воитель прикусил себе язык,

Он правду, слушая сестру, увидел,
Стезю, ведущую к добру, увидел.

«О госпожа, — сказал Ялонсина, —
Твоя печаль вельможам не страшна:

Ормузда жизнь склоняется к закату,
Престол он твоему уступит брату.

Твердишь: «Ормузд силен в своих делах!»
Но если так, Бахрам — иранский шах:

Не может сильным быть властитель жалкий,
Что одарил рубахой нас и прялкой!

Речей довольно: пусть Ормузд умрет,
Погибнет пусть его проклятый род.

Ты с Кай-Кобада счет ведешь владыкам.
Увы, в круговращении великом

Тысячелетия прошли с тех пор,
О мертвых нам не нужен разговор!

Запомни: кто к лицу Ормузда близок,
Тот пред Бахрамом будет мал и низок.

Стрелки, Бахрама услыхав приказ,
Ормузда в цепи закуют тотчас!»

Ответствовала Гурдия в печали:
«Вас дивы черные околдовали,

Вы сами устремились к ним в силки
И разуму, и чести вопреки.

Ялонсина, ты нас толкаешь в яму,
Всю душу взбаламутил ты Бахраму,

В тебе я лишь бахвальство нахожу,
Ты весь наш род приводишь к мятежу.

Отец наш был простой правитель в Рее:
Ужели сын храбрее и мудрее?

Ужели должен жаждать он венца,
Развеять имя доброе отца?

Ты нас погубишь, низкий простолюдин!
Но если брат мой разуменьем скуден,

Веди его по темному пути
И наш покой крамолой возмути».

Сказав, она слезами разразилась,
И посреди молчанья удалилась,

И сердцем брату сделалась чужда,
И витязи подумали тогда:

«Она мудра, чиста, красноречива,
Подобно книге речь ее красива,

Тускнеет перед нею похвала,
Она Джамаспа в знаньях превзошла!»

Разгневали слова сестры Бахрама.
О царском троне думал он упрямо,

Сверкал пред ним венец во всей красе…
Вздохнув, сказал он: «Счастья ищут все,

Находят лишь печаль в чертогах мира!»
Он приказал накрыть столы для пира,

Потребовал вина для храбрецов,
Потребовал танцовщиц и певцов.

Искусней всех певцов был самый юный.
Ему сказал: «Настрой сегодня струны

Не для того, чтоб плакать о любви.
Семь подвигов Рустама оживи,

Поведай также об Исфандиоре,
Как в крепость он попал врагам на горе,

Как стен высоких рассекал он медь…
Мы будем пить, а ты нам будешь петь».

Питомцы боя осушили кубки:
«Пусть будут наши мысли и поступки

Достойны памяти богатырей,
Пусть не померкнет славный город Рей,

Пусть в господе Бахрам найдет опору
И уподобится Исфандиору!»

Так пили все, а ночь была темна,
И мысли омрачились от вина.