Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
– Благодарю за приглашение, – отвечала Юэнян. – Только мы сможем попозднее прийти.
– Нет, золовушка, возьмите паланкин да пораньше приходите, а обратно я вас провожу.
Юэнян наложила в одну коробку новогодних пирожков, в другую пампушек и велела Лайаню проводить госпожу У.
За ней откланялись и певицы во главе с Гуйцзе.
– А вы куда торопитесь? – спросила их Юэнян. – Обождите. Скоро батюшка придет. Он распорядился вас оставить. Может, у него до вас дело есть. Так что я вас не отпускаю.
– Но батюшка на пиру и не известно когда вернется! – возразила Гуйцзе. – Мы и так сколько ждали. Разрешите нам с У Иньэр пойти, а то мы сильно уж задержались у вас. Матушка нас, должно быть, совсем потеряла. Вон Юйчуань с Цзяоэр только что пришли, пусть они и подождут.
– Так уж и потеряла вас мамаша! – возразила Юэнян. – Не можете до утра остаться?!
– Простите, матушка, но у нас дома никого нет, – объясняла Гуйцзе. – И сестрицу мою гость взял к себе. Может, мы вам споем, а потом вы нас отпустите?
Пока шел этот разговор, вошел Чэнь Цзинцзи и передал остаток от чаевых.
– Десять узелков пошло носильщикам паланкинов, – отчитывался он. – Каждому по цяню, итого три ляна. Десять узелков осталось.
Юэнян убрала деньги.
– Прошу вас, дядюшка, будьте добры, поглядите, не прибыли ли наши паланкины, – вставила Гуйцзе.
– Вот их паланкины стоят, а ваших с Иньэр не видно, – отвечал Цзинцзи. – Не знаю, кто их отпускал.
– Может, вы, дядюшка, их отпустили, а? Скажите правду!
– Не веришь, пойди сама погляди, – посоветовал Цзинцзи. – Чего мне обманывать!
Не успел он договорить, как вошел Циньтун с ковром под мышкой.
– Батюшка вернулись! – доложил он.
– Вот видите! Хорошо, я вас задержала, – заметила певицам Юэнян.
Вскоре вошел Симэнь, пьяный, в шапке, и уселся посреди комнаты. Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань предстали перед ним и отвесили земные поклоны.
– Уже поздно, да? Все разошлись? – спросил Симэнь. – Так чего ж вы не поете?
– Они домой просились, – ответила Юэнян.
– Кончится праздник, тогда и пойдете, – сказал Симэнь, обращаясь к Гуйцзе и Иньэр. – А вы, – он обернулся к Юйчуань и Цзяоэр, – можете сегодня идти.
– Ну что! – подхватила Юэнян. – Я ж вам не зря говорила. Не верили?
Гуйцзе, понурив голову, молчала.
– Их паланкины здесь? – спросил Симэнь у Дайаня.
– Паланкины Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань у ворот стоят, – ответил слуга.
– Я пить больше не буду, – заметил хозяин. – Берите-ка инструменты и спойте цикл «Десятиактные узоры». Потом можете идти.
Гуйцзе заиграла на лютне, Иньэр – на цитре, Юйчуань – на арфе, а Цзяоэр отбивала такт в барабан. Их слушали У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. Первой запела на мотив «Овечки с горного склона» Гуйцзе:
Мой миленочек пригожий
Всех талантами затмил.
Повстречалась с ним в прихожей
И осталась с ним одним.
Но ушел дружок, и что же?
Я, ничтожная, грущу,
На своем остывшем ложе
Ненаглядного ищу.
Пусть вернется день погожий,
Нас укроют облака
На рассветный сад похожей
Станет хижина слегка.
Настал черед У Иньэр. Она пела на мотив «Золотые письмена»:
С кем же счастье ты встречаешь?
Над каким цветком паришь?
Терема ли посещаешь?
Или бродишь у перил?
Хань Юйчуань запела на мотив «Лечу на облаке»:
Стою я, локти на перила.
Как пагубно мое влеченье.
Я с хворью свыкнусь, но не в силах
Услышать птиц счастливых пенье.
Дальше продолжила Дун Цзяоэр:
Поблекли краса и румянец.
Ворота стоят взаперти.
Уж ветер восточный свистит,
И дождь моросит.
В сад заглянешь –
На лужах, в грязи – лепестки:
От сердца и от тоски.
Гуйцзе запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:
Пылится цитра – в руки не беру –
Не слушает он пылкую игру.
Он где-то рядом, где-то далеко,
А, горизонт приблизить нелегко!
Чуть одарив меня свеченья негой
Звезда покинула мой сектор неба.
На мотив «Туфелек алый узор» запела У Иньэр:
Пара уток – приливный улов —
Под крутым бережком свили шеи,
Но, увидев рыбачий челнок,
Разлетелись навек – вот крушенье.
Хань Юйчуань пропела на мотив «Резвится дитя»:
Худею и вяну с тех пор,
как ушел милый друг.
Ты смерти моей приговор,
неизбывный недуг.
Весны занялась карусель,
ты душою иссяк.
И вот, снова осень – гусей
потянулся косяк.
На мотив «У туалетного столика» запела Дун Цзяоэр:
С горя лопнули струны у лютни.
Больше некому звукам внимать.
Распустились цветы. Он не любит,
Не придет ароматы вдыхать.
Гуйцзе подхватила на мотив «Застряла в решетке южная ветка»:
Уж месяц горит за окошком,
Я слезы глотаю тайком.
Мы вместе-то были немножко,
Но чувство мое велико.
У Иньэр запела на мотив «Пахнет ветка корицы»:
Легковесен, как ивовый цвет,
Его ветер беспечный кружит.
Он с улыбкой мне лгал столько лет,
Я ж служила ему от души.
На мотив «Овечка с горного склона» запела Хань Юйчуань:
Нефрит ты мой твёрдый.
Я – нежная яшма.
Под пологом ражих
причуд торжество.
В руках второсортных
забыл ласки наши,
кудрей моих крону —
под скудной листвой.
Забыл, что я краше,
забыл, что я – яшма,
ты обезображен —
булыжником стал…
Растаять мне страшно
в солёных потоках.
Тебя – как глоток бы
сожженным устам.
Дун Цзяоэр запела на мотив «Золотые письмена»:
Мой платок в слезах промок.
Запад – я, а ты – восток.
Посреди бурлит поток.
Ли Гуйцзе запела на мотив «Лечу на облаке»:
Я тушь любовью размочу,
Письмом сама к тебе лечу,
Я трону сердце гордеца,
Не будет радости конца!
У Иньэр запела на мотив «Воды реки»:
Что благовонья возжигать —
сама я тлею, как сандал.
Что шёлком полог вышивать —
иглой в моих сосудах стал
любимый. Оскудела кровь,
погибель не прощу ему!
Чу! – иволги трезвонят вновь…
Я шторы лучше подниму.
Хань Юйчуань запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:
Помню теплые слова,
Жаркий шепот на подушке…
Нынче – словно лед сковал –
Ты ушел к другой подружке.
На мотив «Туфелек алый узор» запела Дун Цзяоэр:
Один улетел на восток,
На запад другого умчало.
Мечусь, будто утлый челнок,
Ищу в бурном море причала.
Ли Гуйцзе запела на мотив «Резвится дитя»:
Чье ложе тебя увлекло расписное?
Одна я, и слезы морскою волною.
Сгорела свеча, – ты забыл свой обет,
Дух Моря оставит во храме мой след.[642]
У Иньэр запела на мотив «У туалетного столика»:
С кем разопью кувшин вина?
Я, как пустой кувшин, сама,
Любимым выпита до дна
И брошена без сожаленья.
Мы из далеких звездных сфер,
Мы Орион и Люцифер[643] —
Восток и Запад, жизнь и смерть, —
Всё разобщат перерожденьях.
Жасмина куст давно пожух,
А я все брови подвожу,
Себя на пудру извожу
И жду небесного явленья.
На мотив «Застряла в решетке южная ветка» запела Хань Юйчуань:
Терзал то один, то другой.
Но ветер развеял туманы,
И ночь осветилась луной,
Мне снял поясок мой желанный…
Так кто ж виноват, дорогой?
Я – с теми была, ты – с другой.
Заключительную арию пропела Ли Гуйцзе:
Туфли – вышитые крошки
Увидал я ненароком,
И, припав к изящным ножкам,
Кончил жизнь свою до срока.
Пение кончилось, и Симэнь одарил Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр серебром. Певицы откланялись и направились домой, а Ли Гуйцзе и У Иньэр остались ночевать.
Вдруг спереди донесся шум. Послышались голоса Дайаня и Циньтуна, которые схватили служанку Ли Цзяоэр, Сяхуа.
– Только проводили мы певиц, – докладывали они Симэню, – идем с фонарями в конюшню лошадям сена задать. Глядим: за стойлом кто-то прячется. Испугались даже. А это, оказывается, Сяхуа, служанка матушки Второй. Чего тут делаешь, спрашиваем, а она молчит.
– Где она, рабское отродье? – спросил Симэнь. – Приведите!
Хозяин вышел в коридор перед гостиной и уселся в кресло. К нему привели служанку и, скрутив руки, поставили на колени.
– Что ты делала в конюшне? – допрашивал ее Симэнь.
Сяхуа молчала.
– Я ж тебя туда не посылала! – вставила стоявшая рядом Ли Цзяоэр. – К чему тебя в конюшню понесло, а?
Сяхуа дрожала со страху. Симэнь, желая дознаться в чем дело, велел слугам обыскать Сяхуа. Она запротивилась, и Циньтун повалил ее на пол. Вдруг около пояса что-то сверкнуло и послышался стук упавшего предмета.
– Что такое? – спросил Симэнь.
И представьте себе, Дайань поднял золотой браслет.
– Он самый – пропавший браслет! – воскликнул Симэнь, рассматривая при свете фонаря протянутую ему слугою вещь. – А! Так это ты, выходит, украла!
