Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1
— Для чего отвращаете вы от меня свой взор? — пеняет он ей, потеряв надежду ее утешить. — Постарайтесь привыкнуть к мысли, что наша случайная встреча предопределена судьбой. Вы не можете быть вовсе не сведущи в делах мирских. Не пытайтесь уверить меня в противном.
— О, когда б ваше сердце открылось мне раньше, чем определилась моя злосчастная судьба! — отвечает женщина. — Тогда, быть может, я и стала бы тешить себя пустыми надеждами — мол, «увидимся после…» (15). Но теперь… Поверьте, одна лишь мысль об этой мимолетной, случайной встрече повергает меня в безысходное отчаяние. Постарайтесь же не обмолвиться никому, что «в доме бывали моем…» (16).
Грустно глядит она, но может ли быть иначе?
Нетрудно представить себе, сколько ласковых слов нашел Гэндзи, дабы утешить ее, сколько пылких клятв произнесли его уста…
Но вот прокричал петух, и в доме начали просыпаться. Слышно, как переговариваются спутники Гэндзи:
— Да, заспались мы сегодня. Пора подавать карету господину. Выходит и правитель Кии:
— Вы так спешите, будто у вашего господина любовное свидание… Взгляните, ведь совсем еще темно.
«Увы, такого случая в другой раз не дождешься, — вздыхает Гэндзи. — Разве смогу я приехать к ней без всякого повода? Даже писать и то бессмысленно…»- И сердце его больно сжимается.
Тут из внутренних покоев появляется госпожа Тюдзё, вид у нее крайне растерянный. Отпустив было женщину, Гэндзи снова удерживает ее.
— Как же мне писать к вам? Ваша невиданная холодность и моя пылкость в равной степени достойны того, чтобы память об этой ночи навсегда осталась в сердцах, — говорит он, и как же прекрасно его мокрое от слез лицо! Снова и снова кричит петух, и Гэндзи торопливо произносит:
— Я не кончил еще
Пенять тебе за суровость,
Как забрезжил рассвет,
И крик петуха внезапно
Прервал наш недолгий сон.
Но женщина все еще робеет, полагая себя недостойной внимания столь знатной особы, и самые пылкие клятвы оставляют ее безучастной. Перед ее глазами неотступно стоит правитель Иё, которого она всегда презирала, считая грубым мужланом, и несчастная содрогается от ужаса, представляя себе, что будет, если хотя бы во сне откроется ему ее тайна.
Не успела еще
Я судьбы своей горькой оплакать,
Ночь к концу подошла.
И даже петух не сможет
Рыданья мои заглушить.
Быстро светало, и Гэндзи проводил женщину до входа в ее покои. В доме и на дворе уже шумели люди, когда, расставшись с ней, он тихонько задвинул дверцу. На сердце у него было неизъяснимо тяжело, словно он и в самом деле увидел «разделившую их заставу» (17).
Облекшись в носи, Гэндзи подошел к южным перилам и некоторое время стоял там, любуясь садом. С западной стороны поспешно приподняли решетки — наверное, кто-то наблюдал за ним оттуда. Скорее всего это были легкомысленные молодые прислужницы, восхищенные красотой его лица, смутно белевшего в утренней мгле над небольшим экраном, установленным посредине галереи.
В начинающем светлеть небе еще виднелась луна, сияние ее поблекло, но очертания вырисовывались вполне отчетливо. Право, как часто на рассвете она бывает прекраснее, чем ночью! В такие мгновения даже бесстрастное небо, отражая настроения и чувства того, кто глядит на него, может казаться одному исполненным очарования, другому — печали…
Покидая дом правителя Кии, Гэндзи то и дело оглядывался. Грудь его сжималась мучительной тоской: увы, даже писать к ней он вряд ли сможет…
Вернувшись в дом Левого министра, Гэндзи сразу же прошел в опочивальню, но сон не шел к нему. Надежды на новую встречу у него не было, и это приводило его в отчаяние. Мысли беспрестанно устремлялись к супруге правителя Иё, и сердце тоскливо сжималось: «Что она чувствует теперь?» Наружность у нее самая обыкновенная, и вместе с тем есть в ней что-то удивительно милое. А ведь она-то как раз и принадлежит к среднему состоянию… Да, прав был всеведущий знаток женских сердец».
Теперь большую часть времени Гэндзи проводил в доме Левого министра. С грустью вспоминал он супругу правителя Иё, и с каждым днем все тревожнее становилось у него на душе: «Что может подумать она не имея от него вестей?» И наконец, совершенно измученный, Гэндзи послал за правителем Кии.
— Не пришлете ли вы ко мне того мальчика, сына Эмон-но ками? — говорит он. — Он произвел на меня весьма приятное впечатление. Он будет прислуживать мне лично, а со временем я сам попробую определить его на придворную службу.
— О, ваше предложение — большая честь для нас, — отвечает правитель Кии. — Я сообщу об этом его сестре…
Сердце Гэндзи радостно забилось, но, как ни в чем не бывало, он продолжает:
— Верно, она — я имею в виду его сестру — уже подарила вам младшего брата?
— Пока нет. Всего два года прошло с тех пор, как стала она супругой Иё-но сукэ, и все кручинится, что нарушила завет родителей. Похоже, такая жизнь ей не по душе.
— Ах, бедняжка! А ведь о ней в свое время весьма благосклонно отзывались в свете. Она и в самом деле так хороша? — спрашивает Гэндзи.
— Возможно, и недурна. Отношения у нас не слишком короткие. Вы ведь знаете, люди, связанные подобными узами, чаще всего остаются друг другу чужими.
Прошло еще пять или шесть дней, и правитель Кии привел к Гэндзи мальчика. Сложения тот был весьма хрупкого и более, чем красотой, привлекал нежной приятностью черт и благородством манер. Подозвав мальчика к себе, Гэндзи принялся ласково беседовать с ним.
«Как же он прекрасен! Мог ли я мечтать о таком счастье!» — простодушно радовался мальчик.
Гэндзи с пристрастием расспрашивал его о сестре, но тот отвечал с церемонной краткостью, смущаясь и робея, и выведать у него что-нибудь было весьма трудно. Тем не менее Гэндзи довольно быстро удалось ему объяснить…
«Вот оно что…» — отметил про себя мальчик. Открытие должно было бы поразить его, но, увы, юность беспечна, и, не утруждая себя размышлениями, он отправился к сестре.
Увидев его с письмом, супруга Иё-но сукэ затрепетала, и глаза ее наполнились слезами. С трудом скрывая смущение: «Что может подумать это дитя?» — она все-таки развернула письмо, держа его перед собой, дабы никто не увидел ее лица. Письмо оказалось весьма длинным.
«Вздыхаю в тоске:
Приснится ль когда-нибудь снова
Мельком виденный сон?
Но такая настала пора —
Глаз ни на миг не смыкаю…
Так, теперь и ночами… (18)»
— вот что было написано там среди всего прочего.
Столь прекрасного почерка она и не видывала никогда, но слезы туманили взор, мешая проникать в смысл написанного. Всю ночь пролежала она без сна, размышляя о своей жизни, которой непостижимая судьба ниспослала новое испытание.
На следующий день Гэндзи прислал за Когими, и тот, поспешно собравшись, зашел к сестре за ответом.
— Передай своему господину, что в нашем доме нет никого, к кому бы могло быть обращено его письмо, — сказала она. Он же ответил, улыбнувшись:
— Возможно ли? Господин изволил выразить свое желание вполне определенно…
Услыхав это, супруга Иё-но сукэ окончательно лишилась покоя. «Видно, он рассказал ему все, ничего не утаил», — решила она, и отчаянию ее не было границ.
— Тебе еще слишком мало лет, чтобы говорить об этом. Будет лучше, если ты вообще больше не пойдешь туда, — сердито сказала она брату.
— Но господин прислал за мной, могу ли я ослушаться? — ответил тот и ушел.
А надо сказать, что правитель Кии, отличавшийся весьма ветреным нравом, стал с некоторых пор проявлять изрядный интерес к своей мачехе и не упускал случая услужить ей, а потому ласкал ее брата и всюду брал его с собой.
Призвав к себе мальчика, Гэндзи принялся ему выговаривать:
— Вчера я прождал тебя весь день, а ты… Увы, видно, и в тебе не встречает отклика мое чувство.
Слушая его упреки, Когими только краснел.
— Так где же ответ? — спросил Гэндзи, и слово за слово мальчик поведал ему о том, что произошло.
— Стыдись, ты недостоин моего доверия. — И Гэндзи вручил ему новое письмо.
— Тебе, наверное, неизвестно, что я начал встречаться с твоей сестрой гораздо раньше, чем этот старец из Иё, — сказал он, — однако, полагая меня человеком слишком ветреным и ненадежным, она отвернулась от меня, предпочтя заручиться покровительством более важной особы. Так останься со мной хоть ты и будь мне сыном. Ведь тому, кто ныне опорой ей служит, не так уж долго предстоит идти по жизни.
«Вот оно что… Печально!» — подумал Когими, и Гэндзи невольно за любовался им: «Какое милое дитя!» Он не отпускал мальчика ни на шаг и, даже во Дворец отправляясь, брал его с собой. Служительницы покоев Высочайшего Ларца[74] в доме Гэндзи получили распоряжение сшить для Когими полный придворный наряд — словом, Гэндзи и в самом деле опекал мальчика, как родного сына.
