Ашвагхоша - Жизнь Будды
Кто — в мире, тот печется о богатстве,
А к вере равнодушен он.
Но бедным быть, с пренебреженьем к вере,—
Какой тут может быть восторг?
Когда же троекратностью владеешь,
Разумно пользуяся всем,
Поистине тогда назваться можешь
Владыкой достоверным ты.
Не дозволяй же телу, что Судьбою
Щедротно так одарено,
Отвергнуть всю лучистость доброй жертвы
И отказаться от наград.
Мандгари Чакравартин был монархом,
Четыре царства знал мирских,
И с Сакрой разделял престол он царский,
Но править Небом он не мог.
А ты с своею силой мощно-грозной
Две власти можешь ухватить,
Ты можешь править Небом и Землею,
Два света сочетав в один.
На царскую я власть не опираюсь,
Тебя здесь силой не держу,
Но, видя лик красивый измененным,
Узрев отшельника наряд,
Тебя весьма я чту за добродетель,
Но человека жаль в тебе:
Как милостыни, здесь ты просишь пищи,
Тебе даю я всю страну.
Пока ты юн и одержим страстями,
Используй это, усладись,
А в зрелый возраст собери богатство,—
Когда же старость подойдет,
Когда твои способности созреют
И будешь ты как спелый сноп,
Перед тобою время развернется,
Дабы молитвенность блюсти.
Благоговейный жар в младые лета
Ключи желанья пепелит.
Когда же стар и дух желанья меньше,
Час одиночества искать.
Желать богатства в дни, когда стал старым,
То стыд, и срама мы бежим,
Но в юности, когда подвижно сердце,
Час наслажденья разделять.
Дни юности в товариществе тратить,
Исчерпать светлый разговор.
Когда ж, скопляясь, годы наползают,
Тогда молитвенность блюсти.
Тогда гасить горящих пять желаний
И в сердце радость умножать,—
Не это ль есть закон царей издревле,
Благоговейности устав?
Не это ли есть путь царей старинных,
Что на драконовой спине,
Лелея в сердце тихость ликованья,
Дошли превыспренних жилищ?
Божественные эти самодержцы,
Сияя личной красотой,
Достойно соблюли благоговейность
И в Небе взяли свой удел».
Так Бимбисара Раджа все исчерпал,
Все убеждения привел,
Но, как гора верховная Сумеру,
Царевич был неколебим.
11. ОТВЕТ
Благопристойно Бимбисара Раджа
И кротко-миротворческою речью
К царевичу ходатайство направил,
И он ответ почтительно держал.
Глубокими, волнующими сердце,
Словами так ответствовал царевич:
«Преславный и всему известный миру,
На разум речь твоя не восстает.
Так говорить велит благоговенье,
Нет в мире обеспеченного места
Для благости,— когда ж слабеет благость,
Высокое как имя сохранить!
Достоинство, в котором достоверность,
В связи прямой находится со дружбой,—
Коль верный друг богатства не жалеет,
Сокровищем зовется он тогда.
Но быстро расточается богатство,
В любой стране он» непостоянно,
А что дают кому из милосердья,
Удвоенным вернется этот дар.
Так милосердье друг есть достоверный,
Хоть расточает, нет в том сожаленья,
Ты щедр и добр, как ведомо, и, встретясь,
Беседуем с приятственностью мы.
Рожденья, смерти, старости, болезни
Боюсь,— к свободе путь найти хочу я,
Я устранил семейственные чувства,—
Так как же я могу вернуться в мир,
К пяти желаньям, и не опасаться,
Что ядовитый змей разбужен будет,
И льдяный град посыплется свирепо,
И в лютом буду вновь сожжен огне.
Боюсь многопредметного хотенья,
Водовороты взвихривают сердце,
И пять желаний — шаткие то воры,
Что заприметят, тотчас нет того.
Сокровища любимые воруют,
И вот они, неверные, как тени,
И вот они скользят, как привиденья,
Действительность становится как сон.
Кто поглядит, на миг он это видит,
Но прочно ум схватить они не могут.
Итак, они — великие препоны,
К спокойствию испорчен ими путь.
Коль радости Небес иметь не стоит,
Что ж о людских нам говорить желаньях,
Любви безумной в них гнездится жажда,
Ты в сладости, пока не истощен:
Так дикий ветер мечет пламя выше,
Пока топливо вовсе не иссякнет,—
Нет более неправого в сем мире,
Как эти пять желаний с царством их.
Всяк, кто уступит мощности хотенья,
Усладой взят, и мертв он для рассудка.
Кто мудр, желаний этих он боится,
Страшится он пути к неправоте.
Так царь, что правит четырьмя морями
И всем, что между них, желает больше;
Так Океан, не знающий предела,
Не ведает, где стать ему, когда.
Струило Небо желтый дождь из злата,
И Манга Чакравартин меж морями
Всем правил, но вздыхал он в возжеланьи
И тридцать три он неба восхотел.
Престол свой разделил с могучим Сакрой
И умер в силу властного хотенья.
Ниаса же чрез умерщвленье плоти
Жилищ небесных тридцать три приял.
Но силою хотенья стал он гордым,
Надменничал в блестящей колеснице,
И, развалясь с небрежностью, упал он
В змеиный кладезь, прямо в глубину.
Всемирный царь, кого зовем мы Яма,
По Небесам превыспренним блуждая,
Небесную жену избрал царицей
И встал у Риши злато вымогать,
А Риши в гневе наговор сказали,
Нагромоздив на чару чарованье,
И умер он. Нет в мире постоянства,
Хотя бы для властителя Небес.
Нет края достоверного, хотя бы,
Кто в нем живет, был с сильною рукою.
Но если кто оденется лишь в травы
И ягоды как пищу изберет,
И будет пить лишь из ручьев проточных,
И с волосами длинными, как волны,
Пребудет, как молчальник, без хотений,
В конце свое алканье он убьет.
Узнай, что потакать пяти желаньям,—
То льгота, что заведомый есть недруг
Благоговейных. И тысячерукий
Могучий царь — как победить его?
Погиб от страсти сильный Риши Рама,—
Сын Кшатрии, насколько же я должен
Сильней свои удерживать хотенья?
Лишь полелей одно мгновенье страсть,—
И, как дитя, она растет проворно.
Поэтому, кто мудр, ее не терпит:
Кто захотел бы в пищу взять отраву?
Лаская хоть свою, умножишь скорбь.
Коль страсти нет, коль хоть не понуждает,—
Истоков скорби нет, ни тока боли,
И, ведая всю горечь скорби, мудрый
В истоках скорбь вытаптывает прочь.
Что в мире называют добродетель,
Есть лик иной того же злополучья,
Хотение в пределах не удержишь,
Оплошность — тут, за ней — и вся беда.
Оплошностью нагромождают гибель,
Смерть стережет на этой злой дороге,—
Кто мудр, тот, осмотрительно провидя,
Что все — мечта, не жаждет ничего.
Кто видимого хочет, хочет скорби,
Любовью будет вновь уловлен в сети,
Не видя окончательной свободы,
Пойдет вперед от боли к боли вновь.
Такой в руке кто факел жгучий держит,
Тот руки жжет: кто мудр, того бежит он.
Безумец же, кто в этом усомнится,
Все будет сердце к зною торопить.
Алкание — змеиное то жало,
И ярый гнев — змеиная отрава,
Кто мудр, тот к скорби путь, как кость гнилую,
Отбросит прочь, чтоб зубы сохранить.
Ее ли будет пробовать и трогать?
Сыны земли за то гнилое мясо,
Как стаи птиц, готовы состязаться,—
И царь за тем пройдет через огонь?
Так мы должны смотреть и на богатства:
Мудрец, коли наполнит кладовые,
Не чувствует себя благополучным,
А день и ночь как будто ждет врага.
Как человек проходит с отвращеньем
Близ скотобойни на Восточном рынке
И издали базарный столб заметит,
Так веху страсти мудрый обойдет.
Кто путь свершает морем и горами,
При хлопотах, покоя знает мало,
Кто на верхушку дерева влезает,
Чтоб плод сорвать,— и шею сломит тот.
Так и желанье, с жадничаньем вечным:
Стараются, богатства накопляют,
Придумают мучительные ходы,
Сон громоздят,— и вдруг окончен сон.
Так ямы: есть огонь в них рдеет жарко,
Обманная над ямою поверхность,
Чуть тело проскользнет туда, пылает:
Кто мудр, тот в это пламя не пойдет.
Лик хоти — это мнимое виденье,
Лик страсти — как мясник с ножом кровавым,
Как Каурава, Нанда или Данта,
Сцепляющий и низко-рабский лик.
Кто мудр, тот с этим дела не имеет,
Скорей в огонь он бросится иль в воду
Иль свергнется с обрывного утеса,
Но не пойдет он к хоти в западню.
Искать услад небесных — есть не больше
Как содвигать в перемещеньи пытку.
Басундара и Сундара, два брата,
Друг с другом жили в ласковой любви,—
Но им затмила хоть алканья разум,
