Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

1 Да хранит тебя Матери[185] взор, искоса брошенный,
обладающий прелестью пчел, в листьях мелькающих,
преумноженный в блеске своем искрами-пальцами
тетиву натянувшего вдруг бога лучистого!

2 Пляшущий в пламени гроз, льнущий в надежде к рукам и вдруг отвергаемый,
гладящий пряди волос, рвущий одежды края и с силой отринутый,
длинными каплями слез женщин Трипу́ры младых облитый в безвременье,
сердце пронзивший насквозь, — Шивы огонь да сожжет твои прегрешения![186]

3 Качанье легкое серег, волос рассыпанные пряди,
и тилак[187], что слегка поблек, размытый капельками пота,
и затуманенный твой взгляд, и всю тебя в последней дрожи —
глаза мои да сохранят! Зачем мне Вишну[188], Шива, Брахма?!

4 К любви зовущими, и томными, и ждущими ответа,
в полон берущими, глядящими то искоса, то прямо,
вовек не лгущими, огромными и нежными глазами,
о простодушная, о скромная, кому в глаза ты глянешь?..

10 «Из дома ушедший вернется, жена! Заране не стоит плакать,
взгляни, как измучена ты и бледна!» — я ей говорил с рыданьем.
Стыдясь, что пока еще жизни полна, и раня меня усмешкой,—
«Я сразу умру, — прошептала она, — когда ты меня покинешь!»[189]

11 Лишь он приблизился ко мне, глаза я долу опустила,
чтоб сладкой речи не внимать, покрепче я заткнула уши,
и дрожь пыталась я унять, но веришь, милая подруга,
моя одежда в сотне мест сама разорвалась мгновенно.

12 «Вернешься сразу же, не правда ли? Иль через час? Иль в полдень?
Быть может, вечером? Иль к полночи придешь домой,  любимый?» —
жена печальная промолвила, задерживая дома
в дорогу долгую, стодневную, собравшегося мужа.

13 Услышав тяжелые всхлипы дождя, что хлынул из тучи ночью,
великой тоской по жене изойдя в унылой разлуке длинной,
так громко рыдал он, себя бередя, что люди в селенье этом
отныне решили, покой свой щадя, чужим не давать приюта.

15 Едва я крикнула, притворщица: «Оставь! Уйди из спальни!» —
как он, безжалостный, — о, горе мне! — ушел на самом деле.
Как видно, разума и гордости лишилась я, подруга,
коль снова, грубого и черствого, его увидеть жажду.

16 Влюбленных супругов ночной разговор ручной попугай подслушал,
болтливым он был, все слова затвердил и днем повторил  при старших;
зарделась жена, и потупила взгляд, смущенья полна и гнева,
и в клюв болтуна запихала гранат — под видом зерна граната.

18 Его приближенья она не ждала, заране с поклоном встала;
и сразу же бетель[190] готовить пошла, объятий его избегнув;
беседы с возлюбленным не завела, приказы давая слугам,—
так в ярости душу она отвела, ему оказав почтенье.

19 Увидев двух возлюбленных своих, хитрец подкрался сзади,
одной глаза руками он закрыл, как будто бы играя,
другую — ловко шею изогнув — поцеловал он быстро в щеку,
и женщина вторая замерла, победу торжествуя.

23 Над ложем любви тишина разлита, влюбленные в ссоре ныне:
давно уж наскучила им немота, но нежность с гордыней спорит.
И вдруг приоткрылись в улыбке уста, во взоре блеснула радость,
в объятье слилась молодая чета, и смех разрушил молчанье.

28 Глаза мои радость таят в глубине, хоть брови я хмурю грозно,
и губы — в улыбке, и щеки — в огне, хоть голос звучит сурово,
мурашки бегут и бегут по спине, хоть сердцу велю быть твердым;
удастся ли гордой прикинуться мне, когда я его увижу?

29 Задетая в чувстве своем в первый раз, совета подруг не слыша,
не зная, как словом и жестом сейчас презренье выказать мужу,
жена молодая из лотосов-глаз слезу за слезой роняет,
и льется прозрачный поток по щекам меж влажных локонов темных.

31 Сверкая перстнями и перлами, украсившими шею,
в шелка одетая, браслетами позванивая тонко,
к нему ты шествуешь торжественно, как в громе барабанов.
Так что ж, наивная, пугливая, ты вся дрожишь от страха?

34 Она молода, но смущаюсь лишь я, как будто я стал девицей,
и груди ее, словно ноша моя, меня истомили тяжко,
и бедра ее, говорю не тая, мешают походке легкой,—
о, чудо! — как часть своего бытия, влачу я чужое бремя.[191]

36 Когда ты, желаньем хмельным обуян, гордячке кусаешь губы
и брови ее, словно плети лиан, в притворном сомкнулись гневе,
но очи подернул блаженства туман, — ты а́мриту, друг, вкушаешь;
а боги по глупости весь океан вспахтали для этой цели.

37 «Усни бестревожно, коль спит твой супруг!» — сказав мне, ушли подруги,
и я осторожным касанием губ уснувшего стала нежить,
но дрожью всей кожи он выдал мне вдруг, что в ложной затих он дреме,
и вмиг уничтожил мой стыд и испуг всем тем, чем на ложе можно.

38 Одним движением бровей я прежде гнев свой выражала,
стремясь простить тебя скорей, в улыбке открывала губы.
И что же? — стала я иной, когда любовь ушла из сердца:
ты на коленях предо мной, а гнев меня не покидает.

39 «О молчащая, смилуйся! Взгляни на молящего!
Никогда ты, о нежная, так сильно не гневалась!» —
он просил онемевшую, глаза опустившую,
на него не глядевшую, в слезах утопавшую.

40 Озноб ее кожу до боли обжег, объятием стиснуты груди,
любви изобильный живительный сок омыл ей нагие бедра.
«Довольно, о дерзкий… не будь так жесток…» — бессильно она лепечет.
То — явь?.. Или все — сновидений поток?.. Иль встреча души с душою?..

41 Одежд коснется муж — она лицо стыдливо опускает,
в объятьях он сожмет — она пугливо в сторону отпрянет,
услышит смех подруг — застынет вдруг и станет молчаливой;
терзает жгучий стыд супругу молодую после свадьбы.

43 Вся страсть его ушла; любимый, как чужой, проходит мимо;
бесценной я была, теперь я ничего уже не стою.
Я горю моему и днем и ночью предаюсь, подруга.
Не знаю, почему на сто частей не разорвется сердце!..

44 Им, встречу славящим, исплакавшим глаза в разлуке долгой,
таким заманчивым и благостным весь день казалось ложе,
но все же вечером не ласками супруги утешались,
а бесконечную и сладкую вели во тьме беседу.

50 «Скажи, почему ты тонка и бледна? Дрожишь и так слабо дышишь?
Быть может, больна? Ты белей полотна!» — пытает жену владыка.
«Моя худоба мне природой дана!» — худышка ему сказала
и — в страхе, что хлынет рыданий волна, — неслышно  ступая, вышла.

57 «Что значит, любимая, гневный твой взгляд?» — «О нет, я гляжу без гнева!»
«Мне больно… Не я ль пред тобой виноват?» — «Вины твоей нет, владыка».
«Так что ж ты рыдаешь все ночи подряд?» — «Кто видит мои рыданья?»
«Да я, твой любимый!» — «О, слов этих яд! Меня ты не любишь больше!»

69 Ты помнишь ли — давно у нас одно с тобою было сердце,
потом ты стал моим, а я возлюбленной твоею стала,
ты мой супруг сейчас, твоя супруга я — а дальше что же?
Тверда я, как алмаз, и радости мне больше не осталось…[192]

70 «В тебе хитроумия нет и следа, уж слишком ты простодушна;
с возлюбленным будь то горда, то тверда!» — простушке молвит подруга.
«Молчи, а не то приключится беда! — подружке та отвечает.—
Владыка мой, в сердце живущий всегда, подслушать может беседу».

71 «Ты куда так поспешно идешь, крутобедрая?»
«Поспешаю к любимому ночью кромешною».
«А не страшно ль одной в это время полночное?»
«Мне защитою стрелы цветочные Ма́даны!»[193]

73 «Пускай разгневается Мадана и разобьет мне сердце!
Клянусь, жестокого не надо мне, неверного и злого!» —
газелеокая со вздохами подруге говорила,
сама не ведая, что, сетуя, его искала взглядом.

74 «В сандаловой пудре жестка простыня, а тело твое так нежно!» —
сказал и на грудь свою жарче огня меня возложил он ловко,
и, губы кусая, лаская, дразня, ногами стянул одежду
и делать, хитрющий, заставил меня все то, что ему пристало.

76 Глаза проглядела, тоской изошла, ждала у дороги мужа;
когда ж опустилась вечерняя мгла и заволокла окрестность,
тихонечко к дому она побрела, и вдруг обернулась, вздрогнув,
и взглядом дорогу опять обвела: «Быть может, любимый близко…»

77 Пылая, суля наслаждений дары супругу после разлуки,
в покои вошла, где до поздней поры сновали слуги без дела,
и с криком: «Да здесь же полно мошкары!» — взмахнула шелковым сари
и, гибкая, жаждя любовной игры, она задула светильник.

81 Цветной узор со щек ладонями стираешь ты упрямо,
и не медвяный сок, а горечь источают эти губы,
и льется слез поток, и грудь твоя вздымается в рыданье —
как видно, ныне стал не я, а гнев твоим любимым.

85 Взирала, испуганно очи подняв и руки сложив смиренно,
держала владыку потом за рукав, колена обняв, молила,
когда же, ни просьбам, ни ласкам не вняв, надменный ее покинул,
она, вдруг желание жить потеряв, с потерей любви смирилась.

90 Огонь светильника, бессильная, она задуть пыталась,
бросала лилии, стыдливая, и с бедер пояс падал,
и, всхлипнув тоненько, ладонями глаза закрыла мужу,
а он с улыбкою на гибкую глядел, не отрываясь.

97 В единую твердую черную нить сводить я умею брови,
улыбку любви научилась таить и стыть, немея сурово,—
я все подготовила, чтобы сразить супруга притворным гневом,
но строгость сумею ли изобразить, одной лишь судьбе известно.

99 Он знает, что тысячи гор и озер легли между ним и милой,
что взор его, будь он хоть трижды остер, ее отыскать не сможет,
но все-таки, — разуму наперекор, — на цыпочки встав упрямо,
он смотрит и смотрит в упор — сквозь простор — туда, где она осталась.

101 Узлы на одежде моей разошлись, когда он к постели склонился,
Скользнул поясок развязавшийся вниз, и бедра мои обнажились.
А после, когда мы сплелись и слились, не помню, что было со мною —
где он, и где я, и куда мы неслись, и чем под конец наслаждались…

103 С той, что в небо уставилась очами печальными,
обнимала колени мне с протяжным рыданием —
«Мы с тобою расстанемся!» — твердя в исступлении,—
что в разлуке с ней станется, словами не выразить.

106 Она не противится, если рывком он платье с нее снимает,
не хмурит бровей, не сжимается в ком от дерзкой и грубой ласки
и словно бы тает, когда он силком ее заключит в объятья,—
вот так она, тешась над мужем тайком, свой гнев выражает тонко.

107 Цветами алыми, сандаловой осыпавшейся пудрой,
крупицей пурпура и бурыми — от бетеля — следами,
алоэ пятнами и смятыми полотнищами простынь
влюбленной женщины движения показывает ложе.

114 От него не отпрянула с живостью в сторону,
не казнила речами обидными, гневными,
лишь в молчанье смотрела в упор, без игривости,
изучающе — словно на гостя случайного.

133 Если мил тебе гнев, о моя бессердечная,
то тягаться мне нечего с этим возлюбленным,
но отдай мне обратно все ласки бессчетные,
не считая, объятья верни многократные.

146 Когда ко мне он подойдет, пускай в тот миг мой взор затмится,
пусть жалкий пояс упадет и на груди одежда лопнет,
но все равно — клянусь! — с изменником я говорить не стану;
лишь одного боюсь — что от молчанья разорвется сердце.

149 Ты — как незрячая, но прячется внимание за этим,
стоишь в безмолвии, но полные подрагивают губы,
ты в созерцании, но ранена ознобом жгучим кожа…
Твой гнев показан мне! Наказанный прощенья просит робко!

150 Как ночью, когда они наги, близки и в страсти своей бесстыдны,
им любо, смыкая объятий тиски, на ложе блаженства глянуть,—
так утром, при старших, всему вопреки, им, радостноглазым, любо
все вспомнить и глянуть друг другу в зрачки, где пляшут искорки смеха.