Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Цзиньлянь позвала Чуньмэй:
– Ступай взгляни еще, не идет ли батюшка. Да быстрей возвращайся!
Чуньмэй вышла.
– Матушка! – немного погодя обратилась она к хозяйке. – Вы думаете, он не пришел? Да он давным-давно дома. У матушки Шестой преспокойно пирует.
Не услышь такого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут ее будто ножом по сердцу полоснули.
– Ах он, изменник проклятый! – выругалась она, и у нее градом полились слезы.
Цзиньлянь громче обычного заиграла на цитре и запела:
Суд убийцу дерзкого порой прощает,
Сердце девичье измен не забывает,
Бог поправшего любовь да покарает!
Все мне прошлое вокруг напоминает…
Я люблю его безмерно и бессильно,
Сердцу нежному одна тоски причина,
Лишь одна его снедает грусть-кручина,
Слез уже не удержать – текут обильно!
Я зову тебя, бандит и шаромыжник!
Для тебя солена, для тебя остра я,
Хочешь – сладким сахаром во рту растаю?
Что б ты мог разнообразьем насладиться
Буду хрупкой, словно черепица,
А назавтра – толстой, как булыжник.
Но ты меня оставил, блудодей,
Персик сладкий, сочный позабыл,
Крутишься с другою, что ни день –
Финик сморщенный тебя пленил.
Я ошиблась, обнаживши грудь,
Но теперь меня не обмануть!
Припев:
Ночь бездонна, сердцу не забыть его,
Зря моя весна ушла стремительно.
И начало прячется в тумане,
И конец – в бессмысленном обмане.
И далее:
Да, бабой лучше не родись –
В чужих руках судьба и жизнь.
Глупо каюсь я в слезах,
Что любимый – вертопрах.
«С первой встречи нашей, милый,
Будем вместе до могилы», –
Так мечтаем мы, дурехи,
Бабьи головы, ой, плохи!
Скрыли тучи горы Чу,[547]
Смыли волны Синий мост,[548]
Я к тебе в мечтах лечу,
Встреча, как сиянье звезд,
Далека. Моря и реки
Пики гор и города
Разделили нас навеки
Мириадами преград.
Были рядом, и тогда
В том единстве было скучно
Разлученным жизнью душам.
Мост сметен – кругом вода!
Разобщились берега.
И ручьев соленых сток
Унесла волна в песок.
Писем нет, и мой бессмыслен крик,
Кому мне про любовь свою сказать,
Напрасно вновь стремлюсь на Янский пик[549] –
Земля черства, а Небо – не достать!
Душа во мне затрепетала вдруг…
Постой! Я знаю – в этот самый миг,
Мой искуситель дорогой, мой друг,
В чужое лоно страсти ты проник.
Припев:
Ночь бездонна, сердцу не забыть его,
Зря моя весна ушла стремительно.
И начало прячется в тумане,
И конец – в бессмысленном обмане.
Пируя с Пинъэр, Симэнь услыхал игру на цитре и спросил:
– Кто это играет?
– Матушка Пятая, – ответила Инчунь.
– Она, оказывается, еще не спит? – удивилась Пинъэр. – Сючунь, ступай, позови матушку Пятую. Скажи, матушка, мол, приглашает.
Сючунь удалилась, а Пинъэр велела Инчунь приготовить ей за столом место, поставить чарку и припасти палочки.
Наконец появилась Сючунь.
– Матушка Пятая уж и волосы распустила, не придет, – объявила она.
– Инчунь! Пойди теперь ты позови, – не унималась Пинъэр. – Скажи, матушка с батюшкой приглашают.
– Калитка заперта, и огня нет, – сказала вернувшаяся Инчунь. – Спать, наверное, легла.
– Не верю я этой негоднице! – заявил Симэнь. – Пойдем вместе и приведем сюда. В шашки сыграем.
И они с Пинъэр пошли вместе. Долго стучали в садовую калитку, пока им не открыла Чуньмэй. Симэнь повел за руку Пинъэр прямо в спальню Цзиньлянь. Она сидела, прижавшись к пологу. Рядом лежала цитра.
– Ах ты, негодница! – заговорил Симэнь. – Сколько раз тебя звали? Почему не идешь?
Цзиньлянь не шелохнулась. Вид у нее был мрачный.
– Несчастная я, – наконец прошептала она. – Сперва в холодной комнате бросил, живи как хочешь, а теперь пристаешь? Что обо мне беспокоиться? Лучше других развлекай.
– Вот чудная! – недоумевал Симэнь. – И зубы проела, да губы остались – болтать есть чем. Сколько сестрица Ли тебя звала в шашки играть, а ты уперлась.
– Что же это с тобой, сестрица? – вмешалась Пинъэр. – Я и шашки достала. Пойдем со скуки на чарку вина сыграем, а?
– Идите играйте, сестрица, – отказывалась Цзиньлянь. – А я и непричесанна. Нездоровится мне. Я лягу. Вам хорошо, вы и веселитесь, а у меня в чем душа держится. Ладно, если воды глоток за день пропустишь. Как погляжу на себя – что от меня осталось?!
– Да ты все такая же! Ничего с тобой не случилось! – уверял ее Симэнь. – А не по себе, давно б сказала. Я доктора приглашу.
– Не веришь? Вели Чуньмэй зеркало подать. За эти дни я на себя не похожа стала.
Чуньмэй подала ей зеркало. Она подошла к светильнику и посмотрелась.
Да,
Я в зеркало глядеть стыжусь –
Краса без милого иссякла.
От ласк запрусь и откажусь,
Но как одной в постели зябко!
Симэнь взял у нее зеркало и тоже погляделся.
– Почему же я не худею? – спрашивал он.
– Сравнил себя со мною! Ты ешь и пьешь сколько влезет. Вон до чего разъелся. Тебе б только над другими издеваться.
Симэнь Цин, ни слова не говоря, подсел к ней на постель, обнял и поцеловал. Он проник рукой к ней под одеяло, но Цзиньлянь была одета.
– А ты и правда похудела, – сказал он, касаясь ее талии.
– Ишь, негодник! – вскрикнула она. – Я и так замерзла, а ты лезешь холодной рукой. Думал, я притворяюсь?
Да,
Выдохся яблони нежный цветок,
Стан исхудал, и повис поясок.
Лишь сказала:
Покатились слезинки-жемчужинки
По лицу моему изможденному.
Как страдаю одна, как мне нужен ты,
Сердце путает слезы со стонами.
Постарела, слегла, стала жалкая,
Жемчуг слез весь до капли исплакав я.
И опять повторила припев:
Ночь бездонна, сердцу не забыть его,
Зря моя весна ушла стремительно.
И начало прячется в тумане,
И конец – в бессмысленном обмане.
Как она ни упиралась, Симэнь все-таки увел ее к Пинъэр, где они сыграли в шашки и выпили по нескольку чарок вина. Когда Цзиньлянь собиралась уходить, Пинъэр заметила недовольство на ее лице и подговорила Симэня пойти к ней.
Да, насколько ж:
Я иссохла – даже сестры
сострадают мне.
Тем заметней слез истоки,
чем разлука злей.
Тому свидетельством стихи:
Мы расстались, и я почернела в разлуке,
Все не сплю по ночам от тоски да от скуки.
Но Пинъэр совершила прекрасное дело –
Вновь Сян-вана увидит Ушаньская дева.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
СИМЭНЬ ЦИН ЗАКАЗЫВАЕТ МОЛЕБЕН В МОНАСТЫРЕ НЕФРИТОВОГО ВЛАДЫКИ
У ЮЭНЯН СЛУШАЕТ БУДДИЙСКИЙ ПРОПОВЕДИ
Ханьский У-ди постился[550] – он встарь
сам по ночам воздвигал алтарь,
Сам по сосудам вино разливал,
сам же к бессмертным мольбы обращал.
Яшмовых дев пред дворцом караул
жертвенных столиков ряд развернул,
Златом кумиры блестят в облаках,
блюда с росою держат в руках.
Ночи во бденьях У-ди проводил,
только с рассветом ко сну отходил,
Только под утро и слуг отпускал.
Персик бессмертия где он сыскал?..
В роще Цветущей покоится он,
луки, мечи там с обеих сторон;[551]
Кони из камня сквозь дымку-туман
смотрят на чащу дрожащих лиан.[552]
Так вот, ночевал тогда Симэнь у Цзиньлянь. Надеясь завладеть сердцем мужа, она на все лады его ублажала и осыпала ласками, на какие только была способна. Утирая роскошным пологом слезы, она нежно шептала ему о своей преданности и любви. Ей и в голову не приходило, что Симэнь увлечен женою приказчика Ван Шестой.
Симэнь между тем купил своей зазнобе на Львиной, к востоку от Каменного моста, большой дом за сто двадцать лянов серебром. Две комнаты выходили на улицу, и четыре постройки уходили вглубь. Во второй постройке располагалась гостевая зала, в третьей, кроме молельни с жертвенниками Будде и предкам, находилась спальня с кроватью в нише и печью напротив. Искусно убранная спальня блистала чистотой. Четвертую постройку занимали кухня и кладовая для угля, а сзади к ней примыкала теплая туалетная комната, но говорить об этом подробно нет надобности.
Не успели они переехать в новый дом, а соседи уж знали, что хозяин служит приказчиком у Симэнь Цина. Хань Даого в шелках и парче прогуливался по улице вразвалку. Ван Шестая, разодетая, с блестящими украшениями на голове, целыми днями простаивала у ворот. Соседи, не мешкая, поднесли им по случаю новоселья кто коробку чая, кто еще какой-нибудь подарок. Те, что постарше, обращались к ним вежливо «брат Хань» и «сестрица Ван», молодые люди величали их дядюшкой и тетушкой. Как только появлялся в их доме Симэнь, Хань Даого шел ночевать в лавку, чтобы не мешать жене ухаживать за гостем. Дневал и ночевал у нее Симэнь, и знали об этом почти все соседи, но никто даже виду не подавал – боялись Симэня, человека богатого и всесильного. А посещал он Ван Шестую раза три или четыре в месяц. Страсть их разгоралась все сильнее, и все меньше напоминала Ван Шестая прежнюю жену приказчика.
