Средневековая литература - Повесть о прекрасной Отикубо
От Митиери прибыло письмо:
«Чем кончилось дело с одеждой, которую вы шили вчера вечером? Удалось ли взбесить вашу мачеху? Мне не терпится услышать все подробности. Я забыл у вас свою флейту, передайте ее моему посланцу. Сегодня я должен играть на ней в императорском дворце».
И в самом деле, возле изголовья лежала забытая им флейта, пропитанная чудесным ароматом. Отикубо завернула ее в кусок ткани и отдала посланцу вместе с письмом. Вот что говорилось в нем:
«Нарочно сердить матушку непростительно. Что, если люди это услышат! Прошу вас, не говорите так! Матушка с утра приятно улыбается. Возвращаю вам вашу флейту. Так, значит, вы легко забываете даже то, что любите больше всего на свете! Ах, скажешь невольно:
Лейтесь, лейтесь, о слезы!
Непрочен союз с тобой
На этой бамбуковой флейте
Любил ты играть каждый вечер,
И – позабыл ее!»
Прочитав это письмо, Митиери почувствовал глубокую жалость к Отикубо и поспешил написать в ответ:
Ужели непостоянным
Ты считаешь меня?
На этой бамбуковой флейте
Играть я хотел бы вечно
Песню моей любви.
В это самое утро, как раз тогда, когда Митиери прощался с возлюбленной, Китаноката явилась к своему мужу с жалобой:
– Я давно уже подозревала неладное. Твоя дочь Отикубо осрамила нас на весь свет своим позорным поведением. Будь бы еще она нам чужая, дело можно было бы кое-как уладить без шума, а тут об этом нечего и думать.
Тюнагон изумился:
– Что такое?
– Я до сих пор слышала от других и сама думала, что один из слуг нашего зятя куродо, меченосец Корэнари, с недавних пор стал мужем Акоги, но вдруг он изменил ей ради Отикубо. Меченосец – парень глуповатый, засунул ее любовное письмо к себе за пазуху, да и выронил его перед нашим зятем куродо. А зять наш приметлив на разные мелочи, поднял письмо и начал допрашивать Корэнари: «От кого это письмо?» Тот не утаил: «Вот, мол, от кого…» Куродо сказал мне по этому поводу много язвительных слов: «Нечего сказать, прекрасный зять вошел в нашу семью! Есть чем гордиться! Позор какой, нельзя будет людям на глаза показаться». И сурово потребовал: «Гоните эту девицу вон из дома».
Тюнагон щелкнул пальцами с силой, неожиданной для такого старика.
– На какое гнусное дело она решилась, негодница! Живет в моем доме, все знают, что моя дочь, а кого она взяла себе в любовники? Простого меченосца! Хоть он и шестого ранга [28], а не имеет даже звания куродо. Таким и в императорский дворец нет доступа. Лет ему от силы двадцать, и собой он не слишком хорош: можно сказать, коротышка, от пола вершок. Связаться с таким ничтожеством! А я-то думал: сделаю вид, будто ничего не знаю, и тайком выдам ее замуж за какого-нибудь провинциального чиновника…
– Досадное получилось дело, – вздохнула Китаноката. – Надо поскорее, пока никто еще ничего не знает, запереть ее в какой-нибудь кладовой и хорошенько сторожить. Она ведь так влюблена в этого Корэнари, что непременно будет потихоньку с ним встречаться. А пройдет время, и можно будет что-нибудь придумать.
– Отличная мысль. Немедленно вытащить ее из дома и запереть в северной кладовой! И не давать еды! Заморить голодной смертью!
Тюнагон уже потерял от старости разум, не был способен здраво судить о вещах и потому отдал такой бесчеловечный приказ. Китаноката в душе очень обрадовалась, подобрала повыше подол платья, отправилась в комнату Отикубо и, тяжело опустившись на циновку, начала:
– Ты совершила позорный проступок. Отец твой в страшном гневе на тебя за то, что ты запятнала своим бесчестьем добрую славу других его дочерей. Он велел выгнать тебя из твоей комнаты и запереть в кладовой. «Я сам ее буду сторожить», – сказал он и поручил мне немедленно гнать тебя отсюда. Ну же, ступай вон немедленно!
Пораженная неожиданностью, Отикубо могла только горько плакать. Что услышал о ней ее отец? Что сказали ему? При этой мысли ей казалось, что она расстается с жизнью.
Акоги в смятении вбежала в комнату:
– Что вы говорите? Как? Ведь за ней нет ни малейшей провинности!
– А-а, не мешай, когда подул попутный ветер! Отикубо все от меня скрыла, да муж мой услышал от чужих людей. Твоя госпожа, не задумываясь, творит беззаконие, а ты ставишь ее выше моей драгоценной, обожаемой дочери Саннокими! Отикубо выгнали, и в твоих услугах тоже не нуждаемся. Чтобы больше твоей ноги не было в нашем доме! Ну же, ступай вон, Отикубо! Слушайся приказания отца!
И схватив падчерицу за ворот платья, Госпожа из северных покоев вытолкала ее из дому.
Акоги зарыдала в голос. От сильного потрясения Отикубо, видимо, перестала сознавать, что с ней происходит. Мачеха пинками расшвыряла все ее вещи по полу и, схватив Отикубо за рукав, словно какую-нибудь беглянку, погнала ее перед собой.
Отикубо была одета в ненакрахмаленное платье светло-пурпурного цвета, – то самое старое платье, которое ей когда-то подарила мачеха. Поверх этого платья на ней было два хитоэ, одно простое белое, а другое узорчатое, с плеч Митиери.
Черные волосы, за которыми она последнее время стала бережно ухаживать, зыблясь волнами, красиво сбегали по ее плечам и шлейфом тянулись за ней по земле. Акоги проводила ее взглядом. Что с ней хотят сделать? В глазах у Акоги потемнело, хотелось топать ногами, кричать, рыдать, но она подавила свое горе и начала поспешно прибирать разбросанные по полу вещи.
Отикубо была почти в беспамятстве. Когда мачеха притащила ее к отцу и усадила перед ним на пол, она не могла удержаться и упала.
– Вот насилу-то, насилу привела! Если б я сама за ней не пришла, она бы и не подумала идти, – крикнула Китаноката.
– Сейчас же под замок! И видеть ее не хочу! – приказал тюнагон.
Китаноката снова схватила Отикубо и поволокла за собой в кладовую. Нет, не женское было у нее сердце! Так ужасен был вид мачехи, что душа Отикубо от страха чуть не рассталась с телом.
Кладовая с задвижной дверью на пазах была устроена позади дома под самым навесом крыши. В кладовой были нагромождены в беспорядке разные вещи и припасы: бочонки с уксусом и вином, сушеная рыба… Китаноката бросила тонкую циновку у входа.
– Вот что случится с каждым, кто пойдет против моей воли!
С этими словами она втолкнула полубесчувственную Отикубо в кладовую, сама задвинула дверь и навесила на нее огромный замок.
Понемногу Отикубо пришла в себя.
В кладовке был до того спертый воздух, что нечем было дышать. Отикубо словно оцепенела от горя, слезы иссякли в ее глазах, она не могла даже плакать. За какой грех она так безжалостно наказана? Ах, если бы увидеться с Акоги, но как?…
«Злосчастная моя судьба!» Отикубо задыхалась от рыданий.
Заперев падчерицу, Китаноката первым делом поспешила в ее комнату.
– Куда он подевался? Здесь стоял ларчик для гребней. Эта наглая Акоги всюду сует свой нос, наверно, успела его припрятать.
Мачеха угадала.
– Да, я его убрала вот сюда, – отозвалась Акоги.
Китаноката не решилась в ее присутствии взять ларчик и только сказала:
– Запрещаю тебе входить в эту комнату, пока я сама ее не открою, – и закрыла дверь на замок.
– Ловко я все устроила! – торжествовала Госпожа из северных покоев. – Теперь надо как можно скорее договориться с тэнъяку-но сукэ, но так, чтобы посторонние уши не слышали.
Акоги очень опечалилась тем, что ее прогнали со службы.
«Как же я уйду отсюда? – думала она. – Что станется с моей бедной госпожой? Каково-то ей теперь? Я должна ее увидеть, должна узнать, что с ней. Нет, я не могу уйти!» Она пошла в покои Саннокими и стала ее молить: – Ваша матушка сильно разгневалась на меня, а за что? Я и понятия не имею. Из дома меня прогнала. А мне так горько оставлять службу у вас! Прошу вас, замолвите, за меня словечко, попросите ее отпустить мою вину, хоть на этот один-единственный раз. Я ходила за вашей сестрой Отикубо с ее младенческих лет, а теперь нас разлучили. Я даже не знаю, что с ней сталось. О, как это грустно! Хоть бы еще один разок увидеться с нею! И потом – расстаться с вами после всех ваших милостей, покинуть службу у вас, моей дорогой госпожи… – так, рассыпаясь в уверениях, просила Акоги.
Саннокими пожалела ее, приняв все за чистую монету, и стала упрашивать мать:
– Почему вы так строго наказали даже Акоги? Она – ноя служанка, мне без нее трудно обойтись.
– Эта подлая баба вкралась к тебе в доверие, – досадливо отмахнулась Китаноката. – Она плутовка, каких свет не видел. Забрала себе в голову устроить судьбу Отикубо Та по своему почину не стала бы заниматься такими дела ми. У нее не заметно было склонности к любовным шашням.
– Простите Акоги на этот раз, матушка. Она так убивается, жаль ее, – просила Саннокими.
– Что ж, пусть будет по-твоему. Только не раздражая меня, не говори, что она тебе хорошо служит. Глупости какие! – сказала Китаноката с недовольным видом. Саннокими, понятное дело, была смущена словами матери и сейчас же вызвала к себе Акоги.
