Сборник Сборник - Китайский эрос (сборник)
— А вы что тут делаете? — спросил он.
— Гуйцзе твой кабинет поглядеть захотелось, — сказала Цзиньлянь, вот мы ее и повели.
Симэнь принялся играть с Гуаньгэ, которого держала Гуйцзе.
— Дядя Ин пришел, — сказал появившийся на пороге слуга Хуатун.
Женщины поспешили уйти в покои Пинъэр. Ин Боцзюэ повстречался в сосновой аллее с Гуйцзе, на руках у которой сидел Гуаньгэ.
— А, Гуйцзе! — протянул он. — И ты здесь? Давно пришла? — не без ехидства спросил он.
— Хватит! — оборвала его певица, не останавливаясь. — Какое твое дело, Попрошайка? Чего выпытываешь?
— Ах ты, потаскушка эдакая!
— не унимался Ин Боцзюэ. — Не мое, говоришь, дело, да? А ну, поцелуй меня.
Он обнял Гуйцзе и хотел было поцеловать, но она отстранила его рукой.
— Вот разбойник надоедный!
— заругалась она. — Лезет с ножом к горлу. Боюсь, ребенка испугаешь, а то б я тебе дала веером.
Вышел Симэнь. Заметив Ин Боцзюэ, он отвел Гуйцзе в сторону.
— Сукин сын! — крикнул он. — Гляди, ребенка не испугай! — Симэнь кликнул Шутуна: — Отнеси младенца к матери.
Шутун взял Гуаньгэ. Кормилица Жуй ждала его у поворота сосновой аллеи.
Боцзюэ между тем стоял рядом с Гуйцзе.
— Ну, как твои дела? — спросил он.
— Батюшке надо спасибо говорить, сжалился. Лайбао в столицу отправил.
— Ну и хорошо! Значит, можешь быть спокойна.
Гуйцзе пошла.
— Поди-ка сюда, потаскушка! — задержал ее Боцзюэ. — Поди, я тебе что скажу.
— Потом скажешь! — она направилась к Пинъэр.
Ин Боцзюэ и Симэнь обменялись приветствиями и сели на веранде.
— Вчера, когда я был на пиру у Ся Лунси, — начал Симэнь, — цензор Сун прислал мне подарки. Между прочим и свиную тушу, совсем свежую. Я уж сегодня велел повару разделать, а то испортится. Голова с перцем и специями будет, так что не уходи. Надо будет и Се Цзычуня позвать. В двойную шестерку сыграем и полакомимся.
— Симэнь кликнул Циньтуна: — Ступай дядю Се пригласи, Дядя Ин, скажи, уже пришел.
— Есть! — ответил Циньтун и ушел.
— Ну как? — спросил Боцзюэ. — Вернул Сюй серебро?
— Ох уж этот негодяй, собачья кость! — заругался Симэнь. — Вот только что двести пятьдесят лянов вернул. Скажи им, пусть послезавтра приходят.
— Ну и прекрасно! — воскликнул Боцзюэ. — Мне кажется, брат, они тебе сегодня подарки принесут.
— Ну к чему им тратиться? — возразил Симэнь. — Да! Ну, а как Сунь и Рябой Чжу?
— Как их у Гуйцзе забрали, они ночь в уездной тюрьме пробыли, — рассказывал Боцзюэ, — а на другой день их заковали в одну цепь и препроводили в столицу. А оттуда, известно, так просто не выпустят. Ну скажи! Целыми днями пили-ели да гуляли, и на тебе, такую пилюлю проглотить, а?! Достанется им теперь. В такую-то жару да в цепях, в кармане ни гроша… И за что?
— Чудной ты, сукин сын! — засмеялся Симэнь. — Если каторги испугались, не надо было бы им с лоботрясом Ваном шататься. Чего искали, то и нашли!
— А ты прав, брат, — поддержал его тут же Боцзюэ. — Будь яйцо целое, никакая муха не залезет, это верно. Почему они со мной, скажем, или с Се Цзычунем не дружили, а? Свояк свояка видит издалека, вся муть на дно оседает.
Появился Се Сида и после приветствий уселся, усиленно обмахиваясь веером.
— Что это ты весь в поту? — спросил Симэнь.
— И не говори, брат! — воскликнул Се. — Даже к тебе опоздал. То меня дома не было, а только я из ворот, как ее принесло. Ни с того, ни с сего наскочила, из себя вывела.
— Это ты о ком же, брат? — спросил Боцзюэ.
— Да о старой Сунь, — объяснил Се. — Как же, с раннего утра пожаловала. Из-за тебя, говорит, моего мужа угнали. И откуда она это взяла, глупая баба? Твой же старик целыми днями гуляет, пьет да ест, деньгами швыряет, говорю. Что, спрашиваю, ты с того света, что ли, явилась? Ты, говорю, сама с вышибалы зарабатывала. Чего же теперь возмущаешься? Отчитал я ее, ушла. Тут меня слуга твой позвал.
— А я о чем говорю! — вставил Боцзюэ. — Вот взять хотя бы вино. Если оно чистое, так чистое и есть, а муть, так вся на дно оседает. Сколько я их предупреждал! Не доведут, говорю, вас до добра пирушки с этим Ваном. Вот и попали в ловушку. Некого теперь винить!
— Да что он из себя представляет, этот Ван? — говорил Симэнь.
— Так, молокосос! Усы не отросли, а уж тоже мне, за девками ухаживает. Разве ему с нами равняться! Небось, не знает, что к чему. Стыд и смех!
— Да что он знает? — поддержал Боцзюэ. — Где ему, брат, с тобой равняться! Ему про тебя сказать, так он умрет со страху.
Слуга подал чай.
— Вы пока в двойную шестерку поиграйте, — предложил Симэнь, — а я пойду скажу, чтобы лапшу подавали. У нас сегодня лапшу делали.
Вскоре появился Циньтун и накрыл стол. Хуатун принес на квадратном подносе четыре блюда закусок, а к ним ароматный соус из баклажанов, сою, подливки из душистого перца и сладкого чеснока, а также три блюдца чесночного соуса. Когда все расставили на столе, подали большое блюдо солонины с серебряным половником и три пары палочек из слоновой кости.
Появился Симэнь и сел рядом с друзьями.
Потом подали три тарелки лапши, и все принялись за солонину, подливая к ней чесночный соус и специи. Ин Боцзюэ и Се Сида, вооружившись палочками, вмиг опорожнили по чашке лапши, а немного погодя уплели по семи чашек, тогда как Симэнь доедал вторую.
— Ну и глотка же у вас, дети мои! — воскликнул он.
— Скажи, брат, какая сестрица готовила лапшу, а? — спросил Боцзюэ. Вот мастерица! Пальчики оближешь!
— А соусы с подливками чем плохи?! — подхватил Се Сида. — Жаль, я только что дома пообедал, а то бы еще с удовольствием чашку пропустил.
Оба раскраснелись и сняли халаты, повесив их на спинки своих стульев. Циньтун убирал пустую посуду.
— Принеси-ка воды, — попросил Боцзюэ. — Рот прополоскать не мешает.
— А можно и чаю, — уточнил Сида. — Горячий чай чесночный запах отбивает.
Немного погодя Хуатун подал чай. После чаю они вышли на сосновую аллею и прошлись до цветочных клумб. Тем временем Хуан Нин прислал четыре коробки с подарками. Их внес Пиньань и показал Симэню. В одной коробке были водяные орехи, в другой — каштаны, в третьей — четыре крупных мороженых пузанка и в четвертой — мушмула.
— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ, заглядывая в коробки. — И где только такие редкости откопали? Дай-ка хоть орешек попробовать.
Боцзюэ загреб целую пригоршню каштанов и протянул несколько штук Се Сида.
— Другой ведь до седых волос доживет, а то и на тот свет уйдет, да так и не отведает таких вот яств, — говорил он.
— Будде, сукин сын, не поднес, а уж сам хватаешь, — заметил Симэнь.
— А к чему Будде-то, когда они мне по вкусу? — возразил Боцзюэ.
Симэнь распорядился отнести подарки в задние покои.
— Попроси матушку выдать три цяня, — наказал он слуге.
— А кто же принес-то, Ли Чжи или Хуан Нин? — спросил Боцзюэ.
— Хуан Нин, — ответил Пиньань.
— Повезло сукину сыну, — заметил Боцзюэ. — Еще и три цяня получит.
Но не будем говорить, как Симэнь наблюдал за игрою Боцзюэ и Се Сида. Перейдем пока в покои Юэнян.
После обеда она с Гуйцзе, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и падчерицей вышла из залы. Они сидели в галерее, когда из-за ширмы показалась голова цирюльника Чжоу.
— А, Чжоу! — воскликнула Пинъэр. — Кстати явился. Заходи. У малыша волосы отросли. Постричь надо.
Чжоу поспешно отвесил земной поклон.
— Мне и батюшка наказывал постричь наследника, — сказал он.
— Сестрица! — обратилась к Пинъэр хозяйка. — Принеси календарь. Погляди, подходящий ли нынче день.
— Сяоюй! — крикнула Цзиньлянь. — Ступай, принеси календарь.
Цзиньлянь раскрыла календарь и сказала:
— Сегодня у нас двадцать первое число четвертой луны. День под знаками гэн-сюй. Металл водворился в созвездии Лоу. Сторожит металлический пес /4/. День молитв, служебных выездов, шитья, купания, стрижки и закладки постройки. Наиболее благоприятное времяполдень.
— Раз счастливый день, — заключила Юэнян, — пусть нагревают воду. Надо будет потом ему голову вымыть. — Юэнян обернулась к цирюльнику: — А ты стриги потихоньку да забавляй его пока чем-нибудь.
Сяоюй встала рядом с платком, куда собирала волосы. Не успел цирюльник начать стрижку, как Гуаньгэ разразился громким плачем. Чжоу спешил стричь, а младенец тем временем так закатился, что и голоса лишился. Личико его налилось кровью. Перепуганная Пинъэр не знала, что и делать.
— Брось! — крикнула она. — Хватит!
Цирюльник с испугу бросил инструменты и опрометью выбежал наружу.
— Я же говорила: ребенок слабый, — заметила Юэнян. — Самим надо стричь, а не звать кого-то… Одно беспокойство.
