Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX.
– Не может быть, чтобы барышни украдкой ушли, – возразили Цуйлюй и Цзыцзюань. – Они где-нибудь гуляют! Может, пошли провожать старую госпожу! Мы поищем! Где барышня – там и чашка. Не суетись!
– Если чашка у барышни, то и в самом деле незачем суетиться, – ответила женщина. – Как бы то ни было, за чашкой я завтра приду!
С этими словами женщина ушла. А Цзыцзюань и Цуйлюй отправились к матушке Цзя. Но об этом мы рассказывать не будем.
Дайюй и Сянъюнь и не думали идти спать. Просто Дайюй заметила, что матушка Цзя вздыхает, что за столом почти пусто, а тут еще Баочай с сестрой ушли. Дайюй почувствовала себя совсем одинокой и всеми забытой, отошла в сторонку и, облокотившись о перила, заплакала.
Баоюй в тот день был рассеян и никого не замечал: все его мысли были обращены к Цинвэнь – ей стало хуже, болезнь обострилась. И как только госпожа Ван сказала, что можно идти спать, он поспешил к себе. У Таньчунь, расстроенной домашними неприятностями, тоже не было ни малейшего желания развлекаться. Только Инчунь и Сичунь все еще были здесь, но они никогда не дружили с Дайюй, и утешать ее принялась Сянъюнь.
– Ты умная девушка, а не бережешь себя, – сказала Сянъюнь с укором. – Получилось как-то нехорошо. Баочай и Баоцинь все время твердили, что нынешний праздник Середины осени мы проведем вместе, устроим собрание поэтического общества и будем сочинять стихи. Но потом они забыли о нас и сами ушли любоваться луной; никакого собрания не было, и никаких стихов мы не сочиняли. Все родственники – эгоисты. Недаром сунский Тайцзу[199] сказал: «Я не позволю кому-то спать у своей постели!» Ну и пусть они о нас забыли. Мы и вдвоем можем стихи сочинять, а завтра их пристыдим!
Дайюй, не желая огорчать подругу, сказала:
– Какие тут стихи, когда такой галдеж?!
Сянъюнь засмеялась.
– Любоваться луной с холма – хорошо, но еще лучше внизу, у воды. Знаешь, у подножия горки есть пруд, где у самой воды стоит павильон Кристальной впадины. Те, что вели работы в саду, отличались прекрасным вкусом. На этой горке самое высокое место назвали Лазоревым бугром, а самое низкое, у воды – Кристальной впадиной. Слова «бугор» и «впадина» и знаки, которыми они пишутся, редко употребляются, потому в названиях террасы и павильона создают впечатление чего-то нового, оригинального. Тот, кто их придумал, не пожелал следовать трафарету. Оба эти места – одно наверху, другое внизу, одно светлое, другое тенистое, одно на горке, другое у воды – словно созданы для того, чтобы любоваться луной. Кому нравятся высокие горы и бледная луна, подымаются наверх, кто предпочитает яркую луну и чистые волны, спускаются вниз. Хотя на байхуа слова «бугор» и «впадина» читаются и пишутся несколько по-иному, чем на вэньяне, все равно их считают грубыми. Слово «впадина» мне встретилось всего раз в стихотворении Лу Фанвэна, где есть строка: «Во впадине на тушечнице древней туши накопляется немало…» Ну разве не смешно, что поэта упрекали в банальности?
– Это слово встречается не только у Лу Фанвэна, но и у других поэтов и писателей древности, – возразила Дайюй. – Взять хотя бы «Оду о зеленом мхе» Цзян Яня[200], «Книгу о чудесах» Дунфан Шо[201], рассказ «Чжан Сэнъяо[202] расписывает кумирню». Люди нынешнего времени этого не знают и потому считают это слово простонародным. Скажу по правде: это я придумала такие названия павильону и террасе. Отец велел это сделать Баоюю, но он придумал неудачные. Тогда придумала я, записала и показала старшей сестре, а она велела их показать дяде, и дяде они понравились. Ну ладно, пошли в павильон.
Они спустились по склону, свернули за горку и очутились в Кристальной впадине. По берегу пруда и до самой дорожки, ведущей к павильону Благоухающего лотоса, тянулась бамбуковая ограда. Здесь по ночам дежурили две служанки. Но сейчас, к великой радости Дайюй и Сянъюнь, они спали, потому что в палатах Лазоревого бугра господа любовались луной.
– Как хорошо, что служанки спят! – сказала Дайюй. – Давай полюбуемся отражением луны в воде.
Девушки сели на бамбуковые пеньки под навесом.
Полная луна отражалась в пруду. В ее свете сверкала вода, и девушкам казалось, будто они попали в хрустальный дворец царя рыб. Налетел ветерок, и по зеркальной поверхности пруда побежали морщинки. От окружающей красоты на душе становилось светло и радостно.
– Будь я сейчас дома, непременно выпила бы вина и покаталась на лодке! – воскликнула Сянъюнь.
– Правы были древние, говоря: «Когда сбываются все желания, исчезает радость надежды», – засмеялась Дайюй. – Нам и так хорошо – к чему еще лодка?
– Такова человеческая природа! – ответила Сянъюнь. – «Захватив княжество Лу, заришься на Шу»!
Вдруг до девушек донеслись жалобные звуки флейты.
– Это старая госпожа и госпожа развлекаются, – заметила с улыбкой Дайюй. – Флейта нам даст вдохновение. Давай сочинять пятисловные уставные стихи.
– На какую рифму? – спросила Сянъюнь.
– Сосчитаем палочки в этих перилах – отсюда и до сих пор; какая будет по счету последней, ту рифму и возьмем[203].
– Прекрасная мысль! – промолвила Сянъюнь.
И они принялись считать палочки. Оказалось тринадцать.
– Как назло, тринадцатая рифма! – произнесла Сянъюнь. – Она употребляется так редко, что вряд ли у нас получатся стихи. Ну, начинай!
– Ладно, посостязаемся, кто сильнее в стихосложении, – улыбнулась Дайюй. – Жаль только, нет бумаги и кисти, нельзя записать!
– Завтра запишем, – ответила Сянъюнь, – надеюсь, нас память не подведет.
– Ну, тогда слушай, – сказала Дайюй и прочла:
…Пятнадцатый день – это осень в своей середине[204].
Но день позади. Вот и вечер уже настает.
Сянъюнь на мгновение задумалась, но тут же подхватила:
Прозрачность и свежесть! Похоже, что наша прогулка
Совпала с весною, и мы перешли в новый год![205]
…Стрельца и Ковша засверкали извечные звезды,
Светилами ярко расцвечен ночной небосклон…
Дайюй, смеясь, продолжала:
…А здесь, на земле, перелив благозвучный свирели,
И флейты не молкнут, и слышится струн перезвон.
Пусть кубки с вином поднимают в разгаре веселья,
Чтоб ночь пролетела отрадно в пирушке хмельной…
– «Пусть кубки с вином поднимают…» – это хорошо, – улыбнулась Сянъюнь, – но парная строка должна быть еще лучше.
Она снова задумалась и прочла:
Сейчас у кого широко не распахнуты окна,
Чтоб, к ним подойдя, любоваться плывущей луной?
…Мороз… Но не сильный. Скорее – приятный морозец.
Но ветер подул – и как будто огнем обожгло…
– Неплохо! – отозвалась Дайюй. – Лучше, чем у меня. А подумай ты еще немного, получилось бы совсем замечательно.
– Стихов на эту тему мало, она трудная, поэтому можно использовать уже готовые строки, – сказала Сянъюнь. – Будь у меня что-то очень хорошее, я приберегла бы на конец.
– Посмотрим, что ты прочтешь в конце! – с напускной строгостью промолвила Дайюй. – Стыдно ведь будет, если ничего интересного не придумаешь! – И она прочла такие строки:
А ночь между тем все равно хороша при морозе:
Согрета душа, и на сердце светло и тепло.
…Коль тянешься жадно за тою же лунной лепешкой, —
Тебе не пристало Почтенного старца корить…[206]
– Про «лунную лепешку» никуда не годится! – засмеялась Сянъюнь. – Это ты нарочно придумала, чтобы поставить меня в тупик.
– Побольше надо читать, – возразила Дайюй. – Ведь выражение «Коль тянешься жадно за тою же лунной лепешкой» взято из старинной книги, «Истории династии Тан»…
– Ладно, у меня уже готова следующая строка, – объявила Сянъюнь.
Коль надо арбуз расчленить, чтобы стал он как лотос,
Тебе не пристало над юною девой трунить[207].
…Сколь свеж аромат при сияющем лунном восходе
Коричника лунного – яркого, словно нефрит…
– Вот это ты наверняка сама придумала! – воскликнула Дайюй.
– Завтра проверим, а сейчас незачем терять время, – заметила Сянъюнь.
– Ладно, – согласилась Дайюй, – и все же вторая строка у тебя неудачная. «Норичника лунного… нефрит» такой же избитый образ, как «золотая орхидея». Тебе не хотелось думать, вот ты и произнесла первое, что пришло в голову.
Сказав это, Дайюй прочла такое стихотворение:
Вот отблеск луны златоцвета умножил сиянье, —
И стал златоцвет и прекрасен и пышен на вид!
Свечей восковых ослепило сиянье, окрасив
Все пиршество в алые с яшмовым блеском тона…
– Да, «…златоцвета умножил сиянье» тебя выручило! – воскликнула Сянъюнь. – Тут долго думать не надо! Взяла готовую рифму, и только! За это тебя не похвалишь! Да и вторая строка придумана наспех.
– Я прочла в ответ на «яркого, словно нефрит» «алые, с яшмовым блеском тона…», – ответила Дайюй. – Без поэтических образов древних нам не передать всю эту красоту!
Сянъюнь ничего не оставалось, как произнести следующие строки:
