Абулькасим Фирдоуси - Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

Три дня стояло войско у ворот,
А на четвертый день, когда восход

Воителям явил свое пыланье,
Бахрам отправил Пармуде посланье:

«О шах, скажи, где ныне твой отец?
Где двор его, вельможи и венец?

Где гордые, блестящие надежды?
Где грозные военные одежды?

Где копья, где могучие слоны,
Где все его волхвы и колдуны?

Где рать его, как темный лес густая, —
Ответь мне, царь Турана и Китая?

Тебе подвластны были города, —
Из всех твоих владений, Пармуда,

Одна лишь у тебя осталась крепость:
Мироисканья понял ты нелепость?

Как женщина, ты скрылся за стеной
И в крепости рыдаешь ты степной.

Поверь мне, ты не выдержишь осады,
Открой ворота и проси пощады,

Проси, чтоб пред властителем моим
Предстал я покровителем твоим.

Пришли мне в дань динары и диргемы,
И жемчуга, и золотые шлемы:

Царю не следует беречь казну,
Когда он хочет сохранить страну.

Знай, Совашаха мертвого наследник:
Перед царем царей — я твой посредник,

Воителей Ирана я глава,
И примет шахиншах мои слова.

Увы, надежду втайне ты питаешь,
А в чем она, — ты от меня скрываешь.

Не будь строптив, смирись перед судьбой,
И замыслы свои ты мне открой.

Ты видишь, я тебя не обезглавил,
О царь, тебе я выбор предоставил,

Не то, ты был бы мертв, как твой отец,
А сын оплакивал бы твой конец.

Но если много у тебя динаров,
И не страшишься ты моих ударов,

На мощь свою надеешься вполне, —
Готовься ты к отмщению, к войне».

Был скорбен Пармуда, гонцу внимая,
Ответил царь Турана и Китая:

«Рожденный дерзким, посмотри вокруг:
Ты жаждал мук, — и ты добился мук.

Пока ты полон силы и дерзанья,
Не проникай ты в тайну мирозданья.

Ты молод, а вселенная стара.
От битв кровавых ты не жди добра.

Судьба, в круговращении великом,
Ко мне, быть может, повернется ликом.

Я тоже страх внушал богатырям, —
Не свойственно раскаянье царям.

Владел я городами, племенами,
Войсками, барабанами, слонами,

И вот я пред врагами распростерт.
Не будь же сердцем дерзок ты и горд.

Отец мой жаждал овладеть вселенной.
Его рабом был небосвод нетленный,

Сама земля была им пленена,
Тряслась, его завидев скакуна.

Но устремился он к безумной цели,
Неправедные мысли в нем созрели,

И вот покрыл его деянья мрак, —
Лишь издали над ним смеется враг.

Как ты, он был когда-то дерзок, молод,
Но был он жерновами жизни смолот.

Поболее, чем солнечных лучей,
Воинственных собрал он силачей,

Слонов — поболее, чем диких зерен,
Был Совашах, казалось, непоборен,

Кто сосчитал бы войск его число?
Но их пожрало времени жерло.

Тот, кто жестокие возглавил рати,
Пускай не забывает о расплате.

Такой могучий властелин угас, —
Когда-нибудь и твой наступит час.

Не мни, что можно кровь пролить впустую:
Своей заплатишь ты за пролитую.

Когда Туран повергнешь ты во прах, —
Огонь зажжешь ты в мстительных сердцах.

Беды я опасаюсь, дальнозорок.
Тебе не сдамся я без оговорок.

Ты — раб, я — царь, я — властелин земель,
Я не склонялся пред рабом досель.

Однако, воевать с тобой не буду:
Безумцем не хочу прослыть повсюду.

Мне лишь тогда не страшен будет стыд,
Когда твой шахиншах меня простит.

Вручу ему страну, казну, твердыни,
И твой закон пусть властвует отныне».

Бахрам увидел свет своей звезды,
Обрадован ответом Пармуды.

Затем глава богатырей Ирана
Послал письмо царю царей Ирана:

«Турана властелин со всех сторон
Победоносной ратью окружен,

Взывает о пощаде, смерть почуя.
Соизволенья твоего прошу я

Переговоры с Пармудой начать.
Твое согласье пусть скрепит печать.

То, что пощады он покорно просит,
Нас над его падением возносит.

От славы и венца отрекся он,
Да будет он царем царей прощен».

Возликовал Ормузд, прочтя посланье,
Призвал к себе высокое собранье,

Велел осыпать жемчугом чтеца,
И молвил так: «Благодарю творца!

Он увенчал меня небесным сводом,
Мой лик открыл он землям и народам,

Я — признан им: на поле боевом
Хакана сделал он моим рабом,

И славят нас, к престолу припадая,
Воители Турана и Китая.

Творца вселенной мне открыта цель:
Над всеми властелинами земель

Возвысит он меня, мои стремленья!
Как только сбудутся мои моленья,

Я древние сокровища раздам
Паломникам, больным и беднякам.

Вы также господу хвалу воздайте
И добрые поступки умножайте».

Затем призвал посланца шахиншах,
Велел преподнести ему кушак,

И золотом, и серебром расшитый,
Тугой кошель, динарами набитый,

Халат вельможи, вихря-скакуна,
Чья грива жемчугами убрана.

Затем призвал писца, чтоб о хакане
Он начертал приказ на тонкой ткани:

«Пока мне другом будет Пармуда,
Он будет в безопасности всегда.

Порукой в том — печать и вседержитель,
Мы — только слуги, бог — наш повелитель».

Затем Бахраму он послал слова
Надежды, и любви, и торжества.

Он так писал: «С почетною охраной
Доставь ты в мой дворец главу Турана:

Пусть по-хорошему придет ко мне!
Сокровища добыл ты на войне, —

Еще ты постарайся в этом деле,
Чтобы чертоги наши не скудели.

Пройди места, где есть еще враги.
Возьми их в плен, жилища их сожги:

Мне надобна еще твоя отвага.
Да будет бог с тобой — податель блага.

А если мало у тебя стрелков, —
Потребуй, сколько хочешь ты полков,

Пришли письмо, — число я увеличу
Иранцев, твоему послушных кличу.

Героев имена в письмо впиши,
Тех, с кем ты связан нитями души.

Войскам, вступившим за меня в сраженье,
Край пограничный дам я во владенье,

Тебя возвышу пред своим лицом,
Твое чело украшу я венцом».

Когда посланье прибыло к вельможе,
Душа Бахрама сделалась моложе.

К себе призвать велел он поскорей
Своих прославленных богатырей.

Едва он им прочел слова владыки,
Как раздались ликующие клики,

В такой восторг военный стан пришел,
Что ты подумал бы: трясется дол!

Бахрам, внимая радостному стану,
Письмо о мире отослал хакану.

Когда посланье Пармуда прочел,
Покинул он и крепость, и престол,

Иранского властителя восславил,
Бахраму он сокровища отправил.

Сей гордый муж, величие храня,
Вскочил, пылинки легче, на коня

И поскакал из крепости старинной,
Сопровождаемый своей дружиной,

И на Бахрама даже не взглянул,
Лишь конь его сухую пыль взметнул.

Военачальник задрожал невольно:
Бахраму стало горько так и больно,

Как будто был он побежден врагом.
Велел он Пармуду вернуть пешком.

Вернули, перед воинством толкая,
Властителя Турана и Китая.

Бахрам промолвил, гневом обуян:
«Ужели у тебя в стране, хакан,

Не знают вежливого обхожденья,
И ты пустился в путь без разрешенья?»

Хакан ответил: «Жребий мой жесток.
Я был на всех собраниях высок,

А ныне впал в ничтожество позорно,
А ныне мира я прошу покорно.

Не вижу твоего величья в том,
Что сделал ты мой день печальным днем.

Теперь я получил посланье мира,
И вот я поспешил к владыке мира:

Меня освободит он от забот,
Своим, быть может, братом назовет.

Я власть свою вручил тебе всецело,
Мне до тебя нет никакого дела».

Воитель вспыхнул, кровь его зажглась,
И молнии посыпались из глаз.

Бахрам забылся в гневе, и с размаха
Горячей плетью он ударил шаха, —

Такой поступок — низости предел, —
Связать владыке ноги он велел

И заточить в шатре холодном, темном.
Узнав об этом деле вероломном,

Так порешил тогда Харрод Бурзин:
«С умом враждует этот исполин».

Сказал он главному писцу в тревоге:
«Богатый силой, разумом убогий,

Бахрам во зло употребляет власть:
От вспыльчивости — всякая напасть».

Они пришли к Бахраму, среброкудры,
Их лица желты, а советы мудры:

«Ты свел на нет свой подвиг боевой,
Плох богатырь с горячей головой».

Услышав их, воитель устыдился,
Руками за голову он схватился,

Сквозь землю провалиться был готов,
Освободил хакана от оков,

И, проклиная свой поступок низкий,
Ему коня послал он, меч индийский,

Украшенный алмазами чепрак,
Чтоб разогнать его обиды мрак.

К властителю Турана и Китая
Он прискакал, в смущеньи ожидая,

Пока он препояшется мечом,
Усядется на скакуна верхом.

Скакал он долго с Пармудой рядом,
Но тот его не удостоил взглядом.

Сказал Бахрам, гордыню одолев:
«Я вижу, на меня таишь ты гнев.

Царю царей пожаловаться можешь, —
Своей отрады этим не умножишь».

Хакан ответил: «Рок неотвратим,
И от него уйти мы не хотим.

Противны мне поклепы, наговоры, —
Я не из тех, кто ищет в них опоры.

Когда о происшедшем царь царей
Не будет знать без помощи моей,

Он не достоин своего величья.
Пусть бездну горя вынужден постичь я, —

Я не скажу, хотя в борьбе ослаб,
Что причинил мне зло какой-то раб».

Бахрам поник и сжался весь от боли,
Но ярость поборол он поневоле.

Сказал: «Открылся я тебе, скорбя,
Но ждал добра напрасно от тебя.

Ты милостью меня не осчастливил,
Но истину из слов твоих я вывел:

Никто из нас не должен сеять зло,
Чтоб семя зла в душе не проросло.

Зачем твои сокрыл я злодеянья,
Прося у шаха мирного посланья!»

Сказал хакан: «Что было, то прошло.
Я позабыл, что ты мне сделал зло.

Ты уничтожил зло в себе. Вернее,
Твое добро зла твоего сильнее.

Мы, как слепцы, порой к добру идем, —
Ты сделался моим поводырем.

Война приносит нам позор и горе,
Но мир их в благо превращает вскоре,

А если ты равняешь мир с войной,
То разум унижаешь пред собой.

Тот предводитель встретится с бедою,
Кто разума не шествует стезею.

Когда плохое на ветер ушло,
Пусть будет в сердце мирно и светло.

Теперь иди, творца благословляя,
Всё темное из сердца удаляя».

«Случившееся, — отвечал Бахрам, —
Скрыть от Ормузда не удастся нам.

Все, что захочешь, можешь властелину
Ты говорить, а я теперь накину

На гнев его покров небытия:
Наветов не боится мощь моя».

Сказал хакан: «Тот властелин державный,
Что зло и благо мерит мерой равной,

Молчит, когда его преступный раб
Свирепствует, — безумен или слаб.

И если в эту бездну беззаконий
Хоть издали заглянет посторонний, —

Будь он благожелательный иль злой, —
О шахе отзовется он с хулой.

Он скажет: «Легкомыслен повелитель,
Невежествен и глуп его воитель…»

От гнева пожелтел Бахрама лик,
И этот гнев настолько был велик,

Что порешил Харрод: «Сейчас хакана
В пыль превратит глава бойцов Ирана!»

Он молвил полководцу: «Гнев забудь,
Вступи, Бахрам, на справедливый путь

И подави в гортани злое слово:
Оно подчас причина дела злого».

Бахрам воскликнул: «Лжец и сын лжеца,
Восстановить он хочет мощь отца!»

Сказал хакан: «Так дурно ты не думай,
Пусть без отца дано мне век угрюмый

Дожить, и пусть престол отцовский пуст, —
Я не боюсь: поможет мне Ормузд.

Он мудр, и родовит, и осторожен:
Возвышен буду я иль уничтожен,

Об этом знать не надлежит рабу:
Лишь царь меняет царскую судьбу.

Не раб, дорогой зла пришедший к славе,
А царь судить о государе вправе.

Клянусь я повелителем твоим:
Пыль в голове твоей, а в сердце дым.

Увы, неправильна твоя дорога,
Ты разговариваешь зло и много,

Обрушиваешь дерзкие слова,
Не выслушав противника сперва».

Воитель спину показал хакану,
Коня направил к воинскому стану.

Он приказал Харроду и писцу
Посланье мудрое вручить гонцу,

Уведомить царя царей державных
О тайных разговорах и о явных.

Затем сказал, свирепый, как гроза:
«Ступайте оба в крепость Овоза

И соберите, мудрецы седые,
Все деньги, все изделья золотые…»

Еще с тех пор, когда Афросиаб
Бежал от войск Арджаспа, словно раб, —

Все то, что море нам дарует щедро,
Все то, чем славятся земные недра,

Все то, что посылают небеса,
Хранила гордо крепость Овоза.

Здесь находились, в сундуках покоясь,
И Сиавуша первый шахский пояс,

Расшитый жемчугом и бирюзой,
И серьги, ослеплявшие красой.

Такого в мире не было владыки, —
Будь это малый царь или великий, —

Который не желал бы тех даров!
Лухраспу отдал серьги Кай-Хосров,

Лухрасп — Гуштаспу. Спрятал их в твердыне
Арджасп, и вот никто не помнит ныне,

Кто обладал богатством и когда,
Увы, ушло былое, как вода.

Составив список золотых изделий,
Вельможи поразились: в самом деле, —

Визирь мудрейший или звездочет
Не знали б, как вести богатствам счет!

Бахрам велел собрать на поле брани
Все из камней, динаров, одеяний.

Среди добычи были две серьги,
В алмазах дорогие сапоги,

Мешок, червонным золотом расшитый
И жемчугами доверху набитый,

Тяжелых два йеменских кошеля
Сверкали златом, душу веселя.

Воитель смелый был прельщен добычей
И благородства он забыл обычай:

И пару знаменитую серег,
И кошели он для себя сберег.

От взора утаил он их чужого,
Вельможам не сказал о них ни слова.

Потом Изадгушаспу дал приказ,
Чтоб выбрал он из воинства сейчас

Бойцов отважных, десять сотен счетом,
И с ними к шахским поскакал воротам.

Исчезли вскоре всадники вдали,
Сокровища в отчизну повезли.

Вдоль быстрых рек, среди степных барханов,
Сто двигалось верблюжьих караванов.

Бойцы скакали с радостью в Иран,
А впереди, со свитою, — хакан.