Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Что-то в этом духе. А поскольку Канэиэ прислал свои стихи с посыльным, с ним же я послала стихи:
Если вдруг ее бросает
Тот, к кому привязана она,
Кобыла из Митиноку
Полагает —
Вот он, конец.
Не знаю, что он подумал, но на это пришел ответ:
Когда б я назывался
Жеребенком из Обути[25],
Не привязался бы
К тому, кто близок мне…
Но я — не он.
И снова я ответила ему:
Я предпочла бы,
Чтобы ты и вправду
Был жеребенком тем.
Тебя я приручила б
И попросила приходить.
Опять его ответ:
С тех пор, как задержали
Жеребенка
У заставы
Сиракава,
Прошло уж много дней.
«Послезавтра у нас будет Афусака, Застава Склона встреч», — известил меня Канэиэ. Это происходило в пятый день седьмой луны. Канэиэ как раз был в затворничестве по случаю длительного воздержания[26], и, получив от него весточку, я отправила ему ответное послание:
Ужели хочешь ты договориться,
Чтобы теперь встречаться нам
Лишь раз в году, седьмого,
Подле Реки Небесной,
Как те звезды?![27]
Наверное, он подумал: есть в этом правда, и мои слова, как будто бы, запали ему в душу. Так прошло сколько-то месяцев. Я была спокойна, когда услышала, что женщина, которая пресытила взор Канэиэ, теперь стала куда более активной. Что же с тем делом, которое продолжалось издавна? Как ни трудно все это было вынести, но то, что я жила, постоянно сокрушаясь, было, видимо, предопределено в моих прежних жизнях.
Канэиэ, начав с младшего секретаря, сделался особой четвертого ранга[28], прекратил службу во дворце Чистой прохлады, а на церемонии возглашения чиновников был назван старшим служащим в каком-то ведомстве, вызывавшем у него большое раздражение. Ему это ведомство представлялось настолько неприятным, что он, вместо службы, стал гулять там и сям, и мы подчас весьма безмятежно проводили с ним дня по два-три.
И вот от принца, главы того ведомства, к которому Канэиэ проявил такое равнодушие, доставили послание:
В один моток
Попали
Спутанные нитки.
Так отчего они
Встречаться перестали?
Канэиэ ответил ему:
Когда Вы говорите: «Перестали», —
Мне делается очень грустно.
Как видно, это потому,
Что я вхожу напрасно
В моток, что Вами скручен.
С обратной почтой опять принесли письмо:
Ах, эти нитки летние!
Не правда ли,
Пока заходим
Мы к женам двум иль даже трем,
Ан, время и уходит.
Ответ Канэиэ:
Пусть семь их у меня,
Тех летних нитей, —
Минуты нет свободной
Ни для одной жены,
И ни для двух.
И опять от принца принесли стихи:
Белая нить
Между мною и Вами —
Что с нею будет?
Пока неприятности ею не связаны,
Надо бы нить порвать.
Там было еще сказано: «Насчет двух-трех дней я действительно написал немного лишнего. Сейчас писать перестаю, потому что у меня наступает период затворничества».
Получив это письмо, Канэиэ сейчас же ответил и дал мне этот ответ услышать:
Хоть годы идут,
Но вот думаю я,
Что в тех отношениях,
Которые связаны клятвой,
Главнейшая нитка той связки заключена.
В это самое время, в двадцатых числах пятой луны, мы также начали затворничество продолжительностью в сорок пять дней, и для этого переехали в дом моего отца — скитальца по уездам, который был отделен от дома, где жил тогда принц, одним только забором. Когда наступила шестая луна, пошли сильные дожди[29], и все должны были из-за дождей затвориться у себя. Дом у нас был неухоженным, мы тревожились оттого, что он протекал, и тут принц прислал нам весточку, которая показалась тогда очень странной:
В этих долгих дождях,
Ничем не дающих заняться,
Среди струй водяных,
Торопливых
Тоже кроется смысл.
Ответ был такой:
Такое время, что повсюду
Все хлещут долгие дожди.
Но вряд ли путнику
В пустынном мире
Среди дождя уютно…
И снова принц пожаловал нас посланием: «Разве я сказал, что люди не чувствуют себя свободно?
Из тех, кто в тревоге
Время проводит под этим дождем,
Кого ни возьми, —
Разве он не намокнет,
Когда разольется вода?»
Ответ был такой:
В любую эпоху
Тот, кто любимую ожидает,
Знает, что никогда
Высушить слезы любви
Времени не хватает.
И опять от принца принесли стихи:
Но это лишь у Вас
Настолько намокают рукава,
А у живущих в постоянном месте
Даже тропы любовной
Не бывает.
— Однако, какой-то он все-таки странный, наш господин, — такими словами сопровождали мы совместное чтение этих стихов.
Наступил перерыв в дождях, и в надлежащий день Канэиэ отправился в свою обычную поездку, как вдруг принесли очередное послание от принца. И хотя я сказала: «Он изволит отсутствовать», — мне вручили это послание, заявив: «Велено отдать в любом случае». Я взглянула в бумагу, там было:
«От вчерашней любви
Ища утешенья,
С гвоздикой в руке
Стоял я у вашей стены.
Вы так и не знали?
Но поскольку это было бесполезно, я ушел прочь».
Канэиэ вернулся через два дня. Когда я показала ему это письмо со словами:
— Вот, еще это было, — он посмотрел его и сказал:
— Время уже прошло, сейчас не годится посылать ответ, — и только отправил человека справиться, отчего в эти дни нам не было известий от его светлости. Получили ответ:
«Когда прибывает вода
На прибрежном песке
У залива,
Быть может, смывает она
Отпечатки птичьих следов?
Посмотрите внимательно, Ваша обида не имеет под собою оснований. Не правда ли, что сами Вы пожалуете ко мне?» — было там написано женским почерком[30].
Ответ написали трудным мужским почерком:
Сокрытые водой следы
Чтобы увидеть,
Придется ждать
Отлив на берегу.
Не правда ли, найти их нелегко.
И снова от принца было послание:
«Следы того письма,
В котором не было
Второго смысла,
Найдите непременно, подождав,
Когда отлив от берега уйдет.
Так я полагаю, и тем не менее меж нами нет понимания».
Тем временем миновала уже пора очистительных обрядов, а назавтра, как будто бы, подходило время праздника Пастуха и Ткачихи. Миновало лишь сорок дней нашего затворничества. Самочувствие у меня в ту пору было неважное, меня мучил сильный кашель, появилось что-то вроде одержимости злым духом, против которой надо было бы попробовать заклинания, и с приходом невыносимой жары в то тесное жилище, где мы укрывались, я и Канэиэ уехали в горный буддийский храм, в котором я уже бывала. Когда же наступило пятнадцатое и шестнадцатое число, пришел День поминовения усопших[31]. Мы вместе с Канэиэ стали разглядывать удивительные картины того, как, собравшись разнообразными группами, люди несли подношения — это было то печально, то смешно. Мое самочувствие к тому времени уже не внушало тревоги, затворничество завершилось, и мы спокойно выехали в столицу. Осень и зима прошли без заметных происшествий.
Сменился год и ничего особенного не произошло. Сердце у Канэиэ, в отличие от обычного времени, во всем было полно благорасположения ко мне. С началом этого года он опять был допущен ко двору.
В день очищения перед празднеством Камо[32] тот же принц известил Канэиэ: «После того, как посмотрим на церемонию, поедем в одной карете». На краешке его письма было написано стихотворение «Мои лета».
Принца тогда не оказалось в обычной его усадьбе. Подумав, не пошел ли он на боковую улочку, Канэиэ сам направился туда и стал спрашивать о нем, и ему сказали, что принц «изволит находиться здесь». Попросив тушечницу, Канэиэ написал ему:
На южной стороне,
Где Вы остановились,
Уж появилась запоздалая весна.
Ее сюда
Сейчас мы попросили.
И Канэиэ с принцем выехали оттуда вместе.
Когда прошли те сезонные праздники, принц снова переехал в свой постоянный дворец, и Канэиэ навестил его там. Он увидел те же самые, что видел в прошлом году, красивые цветы и густые заросли травы сусуки[33], теперь очень коротко постриженной, и сказал его высочеству:
