Аристофан - Лисистрата

Разве ж это не насилье злое?
И чем дальше, тем все хуже, все растет их дерзость.
Так конец стыду положим, если мы еще сильны!
Наземь скинем мы рубашки, пусть мужчиной от мужчин
Пахнет прямо, пахнет честно, тут нам нечего скрывать.
Волчья стая, смело в бой,
Как в Липсидрий[58] по лугам,
Молодыми мчались мы.
Друга, час теперь настал былую юность вспоминать,
Кости старые размять,
Тело снова окрылить.

Если мы им поддадимся, если палец им дадим,
И с руками и с ногами к нам привяжутся они.
Корабли они построят, в море выйдут и на нас
Поплывут, как в дни былые Артемисия[59] плыла.
А не то – так в конском строе нападут, тогда беда.
Нет того, кто б пересилил женщин в верховой езде.
Из седла уж их не выбить. Амазонок вспомни рать,
На копях, мужей разящих, как их Микон[60] написал.
Нет, всего б надежней было всех в охапку уложить
И ввернуть в гнилые доски наш испытанный бурав.

Если злить меня не перестанешь,
Вот свинью моей отваги на тебя спущу я!
Почешу тебя! Соседей криком напугаешь ты.
Но и нам пора одежды наземь скинуть. Пусть от нас
Пахнет женщиной взбешенной и готовой укусить.
Тронь меня, коснись меня,
Луку уж не есть тебе,
Черных не видать бобов!
Слово мне сказать посмей, клокочет желчь, в тебя я,
Словно жук в орла, вцеплюсь[61]
Бабкой повивальной.

Не боюсь я вас нисколько! Ведь со мною Лампито
И Исмения, подружка беотийская моя.
Ты ж набрать попробуй войско. Прикажи хоть двадцать раз,
Не пойдут к тебе, негодный! Всем соседям гадок ты!
А когда Гекатин праздник справить захотелось мне
И товарища к детишкам от соседей пригласить,
Благонравного ребенка, беотийского угря, –
Нет! – сказали мне. В собранье так постановили вы.
От таких постановлений вас отучим мы, гляди,
Взяв за пятки и встряхнувши и затылок вам свернув.

Начальница великого деяния,
О, почему выходишь ты печальная?[62]

Постыдный нрав ваш женский, слабый разум ваш
Виной тому, что я брожу в раздумии.

Что сказала ты, что?

Ах, горькую правду!

Но в чем беда? Подругам расскажи своим!

Промолвить слово стыдно, тяжелей смолчать![63]

И все ж скажи, несчастья не скрывай от нас.

Взбесились по мужчинам наши женщины.

О Зевс! Зевс!

К чему взываешь к Зевсу? Ах, что есть, то есть!
Я не могу удерживать их более,
Они бегут, таятся, расползаются.
Одну едва от щели оттащила я,
Что под стеной у Панова святилища.[64]
Та по канату выбраться задумала,
Та просто убежала, та воробушком
Порхнуть решила к Орсилоху[65] в гнездышко, –
Ее едва я ухватила за косы.
Они изобретают сотни поводов,
Чтобы домой вернуться. Вот идет одна.
Эй, ты куда, остановись!

Домой иду.
Оставила я дома шерсть милетскую:[66]
Боюсь, чтоб моль не съела.

Что за моль еще?
Ступай обратно!

Возвращусь я скоренько.
Немножко на лежанке поваляю…

Нет!
Не поваляешь! Никуда не выйдешь ты!

Так шерсть моя пропала?

Пропади она!

Ой, горе, ой, несчастье, полотно мое
Некатанное дома!

Вот еще одна
Спешит домой, за полотном некатанным!
Назад! назад!

Клянусь тебе владычицей,
Чуть-чуть лишь покатаю и назад приду.

Катать тебе тут нечего. Одной позволь –
За то же все сейчас возьмутся женщины.

Молю, богиня, роды задержи мои,
Пока дойду до места подходящего.

А ты куда?

Сейчас рожу, сейчас рожу!

Вчера ты вовсе не была беременной!

Зато сегодня! Отпусти, Лисистрата!
Найти позволь мне бабку повивальную.

А это что так твердо?

Мальчик, милая!

Клянусь Кипридой, странно! Что-то медное
И звонкое. Сейчас посмотрим, что это.
Негодная! Ты шлем себе подсунула,
А говоришь: беременна.

Беременна!

При чем же шлем?

Когда бы здесь же в крепости
Родить пришлось мне, я бы в шлем ребеночка
Тогда родила, как голубка в гнездышко.

Все выдумки пустые. Дело ясное!
На именины шлема оставайся здесь!

Нет, спать я больше не согласна в крепости,
С тех пор как змея в капище увидела.[67]

А вот меня сживают совы со свету:
Кричат, пугают, стонут, не дают уснуть.

Оставьте небылицы! Ах вы, дурочки!
Вам без мужей тоскливо? А мужья по вас
Не сохнут разве? О, поверьте, черные
Они проводят ночи! Потерпите же!
Еще немножко продержитесь, милые!
Когда не разойдемся, обещает нам
Победу прорицанье; так гласит оно.

Прочти нам прорицанье!

Помолчите же!

«В день, когда ласточки стаей слетятся в единое место,
Грубых удодов оставив, удодовых ласк избегая,
В бедах спасенье дарует и низшее сделает высшим
Зевс-громовержец!..»

Мой бог, значит, сверху лежать нам придется!

«… Если же, крылья раскинув, от сени священного храма
Ласточки врозь разлетятся, тогда прослывут эти птицы
Между пернатых презренной и самою падкою тварью».

Все ясно, Зевс свидетель!

Так не станем же,
Подружки, расходиться в малодушии.
Вернемся в крепость! Ведь постыдно было бы
Не соблюсти священное пророчество.

Сказку
Расскажу вам в назиданье; эту сказку
Слышал я в детстве.
Жил на свете молодой Миланион.
Женской ласки он боялся как огня.
В дебри он жить ушел.
Сети, капканы плел,
Зайцев, лисиц ловил,
Другом собаку взял.
И домой не возвращался,
И не примирился.
Вот что!
Так он женщин ненавидел,
Вот и мы ничуть не меньше,
И Миланиона мы
Не глупей.