Гелиодор - Эфиопика
А Теаген на это:
– Но почему же не бой на мечах и во всеоружии, чтобы мне совершить великий подвиг, испытать великую опасность и этим поразить Хариклею, которая все еще до сих пор хранит молчание обо мне и в конце концов, видимо, отреклась от меня?
А Гидасп:
– Что ты хочешь сказать, когда приплетаешь имя Хариклеи, – ведомо только тебе одному. Бороться, а не на мечах биться тебе надо, потому что не дозволено видеть пролитие крови перед началом жертвоприношений.
Понял тогда Теаген, что Гидасп боится за него, как бы его не убили до начала жертвоприношения.
– Ты правильно поступаешь, – сказал он, – что сохраняешь меня для богов, которые позаботятся о нас.
С этими словами Теаген взял немного пыли, посыпал ее себе на спину и руки, еще орошенные потом после гонки за быком, стряхнул не приставшую пыль, с силой вытянул обе руки, оперся поустойчивее в землю ступнями ног, согнул ноги в коленях, закруглил плечи и спину, слегка наклонил шею, сжался всем телом и стоял так, с нетерпеньем ожидая схватки в борьбе.
А эфиоп, как увидел его, улыбнулся, оскалив зубы, и насмешливыми знаками как будто хотел унизить своего противника. Потом вдруг, словно бревном, поразил рукою шею Теагена, так что гул пошел от этого удара, а сам снова принял надменный вид и пренебрежительно засмеялся.
Теаген, как человек с детства знакомый с упражнениями и маслом гимнасиев[162] и прошедший Гермесово искусство состязаний, решил сперва уступать, чтобы выяснить противопоставленную ему мощь, не бросаться сразу на такую чудовищную и дико разъяренную громаду, но уменьем перехитрить неуклюжую силу. Поэтому, хотя он был слегка только сбит с того места, где стоял, он сделал вид, будто страдает сильнее, чем это было, и, выставив другую часть шеи, подставил ее под удар. Когда эфиоп снова ударил, Теаген притворился, будто сломлен ударом, и едва не упал ничком.
Эфиоп, проникшийся презрением к нему и осмелевший, неосторожно бросился в третий раз и, снова подняв руку, готовился с силой опустить ее.
Теаген внезапно нагнулся и, отклонившись, избежал удара, а в то же время своей правой рукой вцепился в левую руку эфиопа и этим захватом дал сильный толчок противнику, которого и так уже повлек к земле удар, нанесенный его собственной рукой в пустоту. Теаген проскользнул у него под мышкой, прижался к его спине, с трудом опоясал руками толстый живот эфиопа, сильными и непрерывными ударами пяток ослабил лодыжки и суставы его ног и силою принудил упасть на колени. Затем обхватил его ногами и, направив ляжки ему в пах, выбил в сторону руки, опираясь на которые эфиоп поддерживал свою грудь, обвел узлом руки вокруг его висков, стал оттягивать его голову к спине и плечам и наконец заставил своего противника распластаться животом на земле.
Единый общий крик громче прежнего подняла при виде этого толпа. Сам царь не выдержал и соскочил со своего трона.
– Жестокая необходимость! – говорил он. – И такого-то человека принести в жертву предписывает закон!
Затем Гидасп обратился к Теагену.
– Юноша, – сказал он, – придется тебе потом быть увенчанным для принесения в жертву, как велит обычай. А пока увенчайся венком за славную, но бесполезную для тебя мимолетную победу. Хотя я не могу, несмотря на все желание, защитить тебя от назначенной тебе участи, однако все, что мне позволено, я сделаю для тебя. Если ты знаешь что-нибудь, что еще при жизни могло бы тебя порадовать, проси об этом.
С этими словами Гидасп возложил на Теагена золотой венок, украшенный драгоценными камнями, и не мог скрыть своих слез.
– Вот в чем моя просьба, – сказал Теаген, – и молю тебя, исполни, как обещал: если совершенно невозможно мне избежать заклания, то по крайней мере прикажи ныне обретенной тобою дочери принести меня в жертву.
Уязвленный этой речью Гидасп вспомнил подобное же требование Хариклеи, но не счел, однако, нужным в такое время подробно исследовать, в чем тут дело.
– Только о возможном, чужестранец, – сказал он, – я разрешил тебе просить и только это обещал тебе исполнить. Замужней должна быть совершительница заклания, а не девственницей – ясно гласит закон.
– Но ведь муж есть и у нее, – возразил Теаген.
– Бредовые и поистине предсмертные речи, – воскликнул Гидасп. – Ни брака, ни общения с мужем не ведает девушка, это доказано жертвенником. Если только ты не говоришь о Мероэбе, – не знаю, откуда ты узнал это, – но и его я, впрочем, назвал только еще нареченным, а не ее мужем.
– И прибавь, не будет он им никогда, – сказал Теаген, – если только я знаю сколько-нибудь образ мыслей Хариклеи и если по праву можно доверять мне, как прорицающей жертве!
Тут вмешался Мероэб.
– Но, милейший, – сказал он, – ведь не при жизни, а лишь после того, как их заколют и взрежут, жертвенные животные своими внутренностями дают откровения прорицателям. Ты прав, отец мой, когда считаешь, что чужестранец в смертном томлении сам не знает, что говорит. Прикажи только, пускай его отведут к алтарям, а ты сам, если остается еще сделать что-нибудь, поспеши и начни священнодействие.
Теагена повели, как было приказано, а Хариклея, немного было вздохнувшая после его победы и понадеявшаяся на лучший исход, начала горько рыдать, когда снова повели его. Персинна все время утешала ее.
– Может быть, и спасся бы юноша, – говорила она, – если бы ты захотела поведать мне точнее все подробности о себе.
Тогда Хариклея, через силу и видя, что обстоятельства уже не допускают отсрочки, приступила к более подробному рассказу.
Гидасп между тем спросил у докладчика, не осталось ли еще каких-нибудь послов.
– Одни только послы из Сиены, – отвечал Гармоний, – они привезли послание и дары Ороондата и только что прибыли.
– Пусть подойдут они, – приказал Гидасп. Послы подошли и вручили письмо. Царь развернул и прочитал его, а стояло там вот что:
«Царю эфиопов, человеколюбивому и блаженному Гидаспу – Ороондат, сатрап великого царя.
Победив в бою, ты еще в большей мере победил величием своего духа и по собственной воле предоставил мне всю мою сатрапию; поэтому я не удивлюсь, если ты ответишь согласием на краткую просьбу. Одна девушка, приведенная ко мне из Мемфиса, сделалась военной добычей.
И в качестве пленницы по твоему приказу послана в Эфиопию, как я узнал от лиц, бывших с нею и избегнувших опасностей тех дней. Ее-то я и прошу освободить, в виде дара для меня, так как я и сам хотел бы получить эту девушку, а еще больше желал бы спасти ее для ее отца, который, разыскивая свою дочь, прошел много земель и захвачен был во время войны в крепости Элефантине. Когда я затем производил смотр уцелевшим от войны, я увидел его там, и он попросил меня послать его к тебе, чтобы прибегнуть к твоей доброте. Перед тобой среди прочих послов и находится этот человек, который способен и нравом своим доказать свое благородство, и одним видом умолить тебя. Радостным отошли его мне обратно, царь, чтобы он не только называл себя отцом, но и стал им».
– Кто же из находящихся здесь разыскивает девушку? – спросил царь, прочитав письмо. Ему указали на одного старика.
– Чужестранец, – сказал ему Гидасп, – по просьбе Ороондата я готов все сделать. Но всего только десять девушек приказал я увести в плен. Об одной из них доказано, что она не твоя дочь, взгляни на остальных и, ее опознаешь и найдешь, бери ее себе.
Простершись ниц, старик поцеловал ему ноги. Оглядев приведенных девушек, он не нашел той, кого искал, и снова печально потупился.
– Ни одна из них не дочь мне, царь, – сказал он.
– Мое согласие ты получил, – отвечал Гидасп. – Упрекай судьбу, если ты не находишь той, кого ищешь. Ты можешь осмотреть все вокруг и убедиться, что другой девушки, кроме этих, не было уведено и нет во всем лагере.
Ударил себя по лбу старик, заплакал, поднял голову, оглядел стоявшую кругом толпу и вдруг как безумный бросился бежать и, приблизившись к алтарям, закрутил наподобие веревки край своего рубища – такая одежда была на нем, – набросил на шею Теагена и стал тянуть его, крича так, что все могли это слышать:
– Я захватил тебя, проклятый и ненавистный!
Стража прилагала все усилия, чтобы помешать старику и вырвать Теагена, но старик крепко держал его, словно прирос к нему, и наконец добился того, что его привели пред лицо Гидаспа и всего совета.
– Царь, – воскликнул тогда старик, – вот тот, кто украл дочь мою. Вот тот, кто превратил дом мой в бездетную пустыню и от самых алтарей Пифийского бога похитил мою душу. А теперь, словно он чист от преступлений, восседает он у алтарей богов!
Потрясены были происходящим все до единого. Речам старика удивлялись те, кто их понимал, зрелищу – все остальные.
Гидасп велел точнее объяснить, чего он хочет. Старик – а это был Харикл – не открыл всей правды о происхождении Хариклеи из опасения навлечь на себя гнев со стороны ее истинных родителей в том случае, если она исчезла при побеге в глубь страны: он изложил вкратце лишь то, что не могло ему повредить, и сказал так:
![Юлия ВАРИУН - ВСЕ БЕДЫ ОТ ЖЕНЩИН, или Приключения Странника[СИ]](/uploads/posts/books/44384/44384.jpg)
