Плутарх - Застольные беседы
Вопрос VI
О тех, кто с опозданием является на обед; а также о названиях трапез
Участники беседы: сыновья Теона, сыновья Плутарха, Плутарх, Соклар, Теон, Ламприй и другие
1. Два мои младших сына задержались в театре и явились на обед с опозданием. Сыновья Теона стали по этому поводу шутить, называя их «обедозадержниками» и «темноужинателямп»[833]. Те отвечали шутникам прозвищем «обедобежцев». Тут кто-то из старших заметил, что обедобежец — это, скорее, тот, кто опаздывает на обед и бежит, чтобы при его появлении все видели, как он торопился. Напомнил он и шуточное прозвище «обедожелателей», которое балагур Цезаря Габба[834] дал тем, кто из любви к обедам не решается отклонить приглашения, хотя у него нет возможности явиться в назначенное время, и приходит с опозданием.
2. Я добавил, что афинский демагог Полихарм, заканчивая отчет о своей деятельности, с которым он выступал в народном собрании, сказал:
«Таковы мои дела, афинские граждане. А кроме того, скажу, что никогда я, получив приглашение, не приходил на обед последним». Такое поведение считается демократичным, а темп, кто опаздывает на обед, заставляя других дожидаться, люди тяготятся как неприятными и настроенными олигархически.
3. За моих сыновей заступился Соклар. «Но Алкей, — сказал он, — не потому назвал Питтака темноужинателем, что тот поздно обедал, а потому, что он находил приятным общество дурных и бесславных собутыльников: ведь в старину слишком ранняя трапеза считалась предосудительной и потому название раннего завтрака α̉κράτισμα объясняют как происшедшее от слова α̉κρασία «невоздержность»».[835]
4. Ему тут же возразил Теон. «Это не так, — сказал он, — если придать веру свидетельствам об образе жизни древних[836]. Передают, что они были трудолюбивы и воздержны и по утрам довольствовались хлебом, смоченным в несмешанном вине ('άκρατος) без какой-либо другой приправы; от слова 'άκρατος и происходит название утренней трапезы α̉κράτισμα, а пища, приготовляемая на обед, носит название 'όφον «приправа», которое происходит от слова ο̉φέ «поздно»: ибо обедали поздно, закончив все дневные труды».
Отсюда перешли к вопросам о происхождении слов δει̃πνον «обед» и 'άριστον «завтрак». Было признано, что 'άριστον — это то же самое, что α̉κράτισμα, как показывает стих Гомера, где говорится, как Эвмей с гостями
С ложа восстав на заре, себе приготовили завтрак ('άριστον).
Собеседники нашли убедительным, что название 'άριστον связано со словом α'ύρα «утренний ветерок» и α'ύριον «завтра»; а название обеда δει̃πνον означает, что обед прерывает διαπαύει — труды: ведь обедают закончив работу или делая в ней перерыв, как можно заключить из стиха Гомера
В час же, как муж дровосек начинает обед свой готовить…[837]
Если только не предпочесть другое объяснение: завтрак — это еда, имеющаяся наготове, легко получаемая из того, что найдется под руками, и его название 'άριστον — это видоизмененное ρ̉α̃στον «легчайшее»; а обед как трапеза, требующая особого приготовления, получил название δει̃πνον от слова διαπεπονημένον «выработанное».
5. Тут мой брат Ламприй, прирожденный задира и насмешник, заявил, что если пуститься в столь безудержную болтовню, то можно показать и в языке римлян еще в тысячу раз более обоснованные названия трапез[838], чем в греческом: «Обед» получил название κη̃να от слова κοινωνία «общение», потому что завтракали древние римляне без гостей, а обедали в общении с друзьями. Название завтрака πράνδιον указывает на его час — 'ένδιον «полдень», откуда и ευ̉διάζειν «проводить полуденный отдых». Или же обозначает раннюю — πρωινή — еду, или же пищу, которой пользуются прежде, чем в ней окажется недостаток — πρὶν ε̉νδεει̃ς γενέσθαι. Не говоря уже о таких словах, как στρω̃μα «скатерть», οι̃νος «вино», μέλι «мед», 'έλαιον «елей», γεύσασθαι «вкусить», προπιει̃ν «выпить здравицу» и множество других, явно воспроизводимых римлянами в пх языке; кто возразит против того, что κωμισσάρι «гулять» восходит к греческому κω̃μος «праздничное шествие», μισκη̃ρε «смешивать» соответствует слову 'έμισγε «смешала» в гомеровском стихе:
Третья смешала в кратере серебряном воду с медвяным
Сладким вином…[839]
что μη̃νσα («стол») получила свое название, как находящаяся ε̉ν μέσω «посредине»; πα̃νις «хлеб» — как утоляющий πει̃να «голод», κορω̃να «венок» — от κάρα «голова», наподобие того, как Гомер употребил слово στεφάνη «ободок» в значении κράνος «шлем»[840], и что слово 'έδερε «есть» — от 'έδειν, а δεντης «зубы»-от ο̉δόντες, а λάβρα «губы» происходит от λαβει̃ν «взять» и βορά «еда»? Надо или без смеха принимать все эти домыслы, или вообще отказаться от объяснения слов путем произвольного толкования насильственно выхваченных из них частей.[841]
Вопрос VII
О пифагорейских наставлениях, предписывающих не допускать в доме присутствия ласточек, и поднявшись с постели, убирать ее
Участники беседы: Сулла, Луки и, Плутарх, Филин
1. Когда я после продолжительного отсутствия вернулся в Рим, карфагенянин Сулла по римскому обычаю дал в ознаменование моего возвращения званый обед[842], на который был приглашен в числе немногих других товарищей ученик пифагорейца Модерата по имени Лукий, родом из Этрурии. Он заметил, что мой друг Филин воздерживается от мясной пищи[843], как бы по убеждению, и это было для него поводом повести речь о Пифагоре. Он сказал, что хотя Пифагор и не был этруском по происхождению, как некоторые полагают, но родился в Этрурии[844] и там же получил воспитание и образование. Подтверждается это тем, говорил Лукий, что только в Этрурии тщательно соблюдают на деле наставления, хранимые и в устной передаче и в писаниях пифагорейской школы:[845] поднявшись с ложа, убирать постель; не оставлять на золе следов снятого горшка, а сглаживать ее; не допускать в доме присутствия ласточек; не переступать через метлу; не содержать в доме птиц с кривыми когтями.
2. Среди всех этих сообщенных Лукием наставлений наиболее странным показалось то, что ласточка, существо безобидное и дружественное человеку, изгоняется наравне с кривокогтными, то есть с хищными и кровожадными птицами. Некоторые из древних пытались объяснить это предписание тем, что толковали это требование как иносказательно направленное против клеветников и шептунов[846], вкравшихся в близость к дому; но и самого Лукия это толкование не удовлетворяло: ничего общего с нашептыванием у ласточек нет, а болтливость им свойственна не более, чем сорокам, куропаткам и курам. «Не предположить ли тогда, — сказал Сулла, — что чураться ласточек заставляет известный миф о детоубийстве?[847] Возможно, что пифагорейцы устрашают нас ужасными действиями Терея, его жены и свояченицы и постигшей их судьбой: ведь ласточек и поныне называют Давлидами. А софист Горгий[848], когда ласточка сбросила на него свой помет, посмотрев вверх, сказал: «Некрасиво это, о Филомела». Но, может быть, и такое объяснение — пустой вздор: ведь не изгоняют же соловья, столь же причастного к этим трагическим событиям»[849].
3. «Пожалуй, в этом все же есть смысл, Сулла, — сказал я. — Подумай, не отвергают ли они ласточку по той самой причине, по которой изгоняют и кривокогтных птиц: ведь она плотоядна и более всего истребляет и поедает цикад, освященных покровительством Муз[850]. Летает она и у самой земли, охотясь на мелких насекомых, как говорит Аристотель[851]. Кроме того, она одна изо всех живущих под нашей кровлей не возмещает это никакой приносимой нам пользой. Тогда как аист, не получая от нас ни крова, ни тепла, ни охраны, ни какой-либо иной помощи, платит за приют на крыше тем, что, расхаживая в окрестности, убивает враждебных человеку жаб и змей; ласточка, получив все перечисленное, как только выкормит и научит летать птенцов, улетает, проявляя себя неблагодарной и не заслуживающей доверия. Но хуже всего то, что из всех сожителей человека только они, да еще муха, не приручаются и избегают прикосновения человека и какого-либо общения с ним в деле или в забаве: муху постоянно прогоняют, и она боится попасть в беду; а ласточка от природы не любит человека[852], не доверяет ему и всегда остается дикой, недоступной и подозрительной. Итак, если рассматривать наставления Пифагора не в прямом, а в переносном смысле, применительно к тому, для чего они являются только образом, то пример ненадежной и неблагодарной ласточки не позволяет приближать к себе ищущих такого сближения ради временной выгоды и приобщать их к очагу, к дому и к тому, что является для нас священным».[853]
4. Своей речью я как бы открыл путь к общему обсуждению. Присутствующие стали смелее высказываться и об остальных наставлениях, влагая в них этическое содержание. Так, Филин предположил, что, требуя сглаживать отпечаток горшка на золе, пифагорейцы иносказательно поучают не оставлять в душе следов вскипевшего в ней гнева и, как только он остынет, искоренить всякое злопамятство. Требование, поднявшись с ложа, немедленно убрать постель многие нашли не заключающим в себе скрытого смысла, а прямо указывающим на то, что не подобает супругам оставлять на виду неубранным ложе, как бы напоминание о проведенной ночи. А Сулла предположил, что это наставление, скорее всего, направлено против дневного сна: утром следует тотчас устранить обстановку, располагающую ко сну; отдыхать надо ночью, а поднявшись утром, работать, не уподобляясь мертвому телу: ведь от спящего человека пользы не больше, чем от мертвеца[854]. Это подкреплялось и другим наставлением пифагорейцев, врагов всякой лени и бездеятельности: видя, что товарищ несет слишком тяжелый груз, помогать ему не советом оставить ношу на месте, а предложением разделить ее с ним.[855]
