Луций Апулей - «Метаморфозы» и другие сочинения
10. Другая подхватила: — А мне какого мужа терпеть приходится? Скрюченный, сгорбленный от подагры и по этой причине крайне редко в любви со мной находящийся; большую часть времени порчу я эти тонкие руки растиранием его искривленных, затвердевших, как камень, пальцев вонючими лекарствами, грязными тряпками, зловонными припарками, словно я не законная супруга, а сиделка работящая. И видишь, сестра, я говорю свободно, что чувствую, с рабским ли терпением перенесу я все это? Что касается до меня, так я не могу больше выдержать, что такая блаженная судьба досталась на долю недостойной. Вспомни только, как гордо, как вызывающе она нам все показывала, самое хвастовство это доказывало ее чванство; потом от таких несметных богатств скрепя сердце бросила нам крошку и, сразу утомившись нашим присутствием, приказала удалить нас, выдуть, выставить. Будь я не женщиной, перестань я дышать, если не свергну ее с вершины такого богатства. Если и тебя, что вполне естественно, коснется это оскорбление, давай обе вместе посоветуемся, что нам делать. Но подарки, которые мы принесли с собою, не будем показывать ни родителям, ни кому другому, также совсем не будем поминать, что нам известно что-либо о ее спасении. Довольно того, что мы сами видели, чего бы лучше и не видели, а не то чтобы нашим родителям и всему народу разглашать о ее благополучии. Неполно счастье тех, богатство которых никому неведомо. Пусть знает, что не служанки мы, а старшие сестры. Теперь же отправимся к супругам и бедным, но вполне честным, очагам нашим; не спеша и тщательно все обдумав, мы более окрепшими вернемся для наказания гордыни.
11. Сошел за хороший злодейский план двум злодейкам; итак, спрятав все богатые подарки, распустив волосы и царапая себе лицо, как будто они этого заслуживали, притворно возобновляют они плач. Затем, быстро покинув родителей, рана которых снова открылась, полные безумия, отправляются по своим домам, строя преступление поистине отцеубийственное, замысел против невинной своей сестры.
Меж тем невидимый Психее супруг ее, возобновив ночные свои беседы, так ее убеждает: — Видишь ли, какой опасности ты подвергаешься? Судьба издалека начала бой, и если крепких ты не примешь мер предосторожности, лицом к лицу с тобой сразится. Коварные волчицы всеми силами готовят против тебя гибельные козни, и главная их цель уговорить тебя узнать мои черты, которые, как я тебя уже не раз предупреждал, увидавши, не увидишь больше. Итак, когда через некоторое время ведьмы эти негодные, полные злостных планов, придут сюда, — а они придут, знаю это, — то ничего с ними не разговаривай. Если же, по прирожденной простоте твоей и по нежности душевной, сделать этого ты не сможешь, то по крайней мере не слушай никаких речей про своего мужа и не отвечай на них. Ведь скоро семья наша увеличится, и детское еще чрево твое носит в себе новое дитя для нас, божественное, если молчанием скроешь нашу тайну, если нарушишь секрет — смертное.
12. Психея при вести этой от радости расцвела, и утешению божественного отпрыска возликовала, и славе будущего плода своего возвеселилась, и почтенному имени матери возрадовалась. В нетерпении считает она, как идут дни и протекают ночи, дивится непривычному, неведомому грузу и постепенному росту от столь кратковременного укола плодоносного чрева. А те две заразы, две фурии гнуснейшие, источая змеиный яд, торопились снова пуститься в плаванье с преступной поспешностью. И снова на краткое время появляющийся супруг убеждает свою Психею: — Вот последний день, крайний случай; зловредный пол и кровный враг взялся за оружие, выступил в лагерь, ряды выстроил, и труба уже звучит перед боем; уже с обнаженным мечом преступные сестры твои подступают к твоему горлу. Увы, какие бедствия грозят нам, Психея нежнейшая! Пожалей себя, пожалей нас и святою воздержанностью отклони несчастье грозящей гибели от дома, от мужа, от себя самой и нашего младенца. О, если бы тебе негодных женщин этих, которых после смертоубийственной ненависти к тебе, после попранной кровной связи непозволительно называть сестрами, не пришлось ни слышать, ни видеть, когда они, наподобие сирен, с высокого утеса будут оглашать скалы своими зловещими голосами.
13. Прерывая речь жалобными всхлипываниями, Психея отвечала: — Насколько знаю я, ты имел уже время убедиться в моей верности и неразговорчивости, теперь не меньшее доказательство дам я тебе душевной крепости. Отдай только приказание нашему Зефиру, да послушно его исполнит, и в замену отказанного мне лицезрения святейшего лика твоего позволь мне хоть с сестрами увидеться. Заклинаю тебя этими благовонными по обе стороны спадающими кудрями твоими, твоими нежными, округлыми, на мои похожими ланитами, грудью твоей, каким-то таинственным огнем наполненной, — когда-нибудь я хоть в нашем малютке узнаю черты твои, — в ответ на смиренные просьбы мольбы нетерпеливой, разреши мне обнять своих сестер и душу преданной тебе Психеи утешь этой радостью. Ни слова больше не скажу я о твоем лице, самый мрак мне уже не досаждает, так как при мне — свет твой.
Зачарованный речами этими и сладкими объятиями, супруг ее, отерев слезы ей своими волосами, обещал ей все исполнить и исчез, предупреждая свет наступающего дня.
14. Чета сестер, связанная заговором, не повидав даже родителей, прямо с кораблей проворно направляются к обрыву и, не дождавшись присутствия переносившего их ветра, с беспорядочной дерзостью бросаются в воздух. Но Зефир, памятуя царские приказы, принял их на свое лоно и легким дуновением опустил на землю. Они не мешкая, сейчас же поспешным шагом проникают в дом, обнимают жертву свою, ложно называясь сестрами, и, войдя вовнутрь казнохранилища, обращаются к ней со льстивою речью:
— Вот, Психея, теперь уже ты не прежняя девочка, сама скоро будешь матерью. Знаешь ли ты, сколько добра ты носишь для нас в этом пузечке? какой радостью все наше семейство обрадуешь? Для нас-то счастье какое, что будем нянчить это золотце! Если, как и следует ожидать, ребенок по красоте выйдет в родителей, наверно, Купидона ты на свет произведешь.
15. Так поддельною нежностью они овладевают душою сестры. Она сейчас же после того, как они отдохнули с дороги на креслах и освежились сырыми парами бани, угощает их в прекраснейшей столовой удивительными и совершенными кушаньями и закусками. Велит кифаре играть — звенит, флейте исполнять — звучит, хору вступить — поет. Всеми этими сладчайшими мелодиями невидимые музыканты смягчают души слушателей. Но преступность негодных женщин не успокоилась от мягкой нежности сладчайшего пения, но, направляя разговор к заранее обдуманной, обманной западне, принимаются они притворно расспрашивать, кто ее муж, откуда родом, чем занимается. Она же по крайней простоте своей, забыв, что она говорила прошлый раз, заново выдумывает и рассказывает, что муж ее из ближайшей провинции, ведет крупные торговые дела, человек уже средних лет с проседью. И, не задерживаясь на этом разговоре, снова наделяет их богатыми подарками и передает для отправления ветру.
16. Пока спокойный Зефир, подняв их в воздух, доставляет до дому, так они между собою переговариваются: — Что скажешь, сестрица, о явной лжи этой дурочки? То юноша, щеки которого покрыты первым пушком, то человек средних лет, у которого уже пробивается седина. Кто же он такой, что в такой короткий промежуток времени успел состариться? Не иначе, сестрица, как или негодница эта все наврала, или мужа в глаза не видела; что бы ни было правдой, прежде всего надо низвергнуть ее с высоты благополучия. Если муж ей не показывает своего лица, значит, она вышла за какого-нибудь бога и готовит произвести на свет божественного ребенка. Но верно то, что раньше, чем она услышит из уст божественного ребенка (да не будет) «мать», я на смертельной петле повешусь. Однако вернемся к родителям нашим и, как начало тех речей, с которыми к ней обратимся, сплетем подходящую ложь.
17. Так, воспаленные, поговорив надменно с родителями, усталые от бессонно проведенной ночи, ранним утром летят они к утесу и, оттуда с помощью обычного ветра снесенные вниз, выжимают на глаза себе слезы и с такой хитростью начинают свою речь к девушке: — Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе опасности, блаженная в неведении такой беды, а мы, всю ночь не смыкая глаз, продумали о твоих делах и горько мучаемся о предстоящих тебе бедствиях. Мы наверняка узнали и не можем скрыть от тебя, разделяя скорбь и горе твое, что тайным образом спит с тобою огромный ящер, извивающийся множеством петель, глаза у которого переполнены вместо крови губительным ядом и пасть разинута как бездна. Вспомни предсказание оракула, что провозвестил твой брак с диким чудовищем. К тому же многие крестьяне, охотники, поблизости охотившиеся, множество окрестных жителей видели, как он под вечер выползал из лугов и переплывал ближайшую реку.
