Эсхил - Античная драма

Старик, вы все стреляете в меня,
Как в цель стрелки; и в прорицаньях даже
Я вами не забыт; своей родней же
Давно и оценен я и распродан.
Торгуйте, наживайтесь, коль хотите,
Электром сардским[108] иль индийским златом, —
Его в могилу вам не положить.
Нет, если б даже Зевсовы орлы:
Ему тащили эту падаль в пищу,
Я и тогда, той скверны не боясь,
Не допустил бы похорон: я знаю —
Не человеку бога осквернить.
Но и мудрейшие, старик Тиресий,
Позорно гибнут, если злые мысли
Для выгоды словами украшают.

Увы!
Да разве мыслит кто иль полагает…

Что ж? Истину ходячую расскажешь?

Насколько разум выше всех богатств…

Настолько ж нам безумье — враг великий!

А ты уже недугом этим тронут.

Гадателю я дерзко не отвечу!

Дерзишь, пророчество считая ложью!

Пророки все всегда любили деньги.

Тираны ж все корыстны, как известно,

Ты, видно, позабыл, что я правитель?

Нет, но через меня спасал ты Фивы.

Хоть прорицатель ты, а любишь зло.

Ты страшную открыть принудишь тайну!

Скажи ее! Но только не для денег!

Нет, не скажу: ведь это про тебя.

Знай, ты моих решений не изменишь.

Тогда узнай и помни, что немного
Ристаний кони Солнца[109] совершат,
Как ты дитя, рожденное тобою
От чресл твоих, отдашь, — за трупы труп;
Затем что ты безжалостно загнал
Живую душу в темную гробницу;
А сам берешь, отнявши у Подземных,
Прах обесчещенный, не погребенный;
На это права нет ни у тебя,
Ни у богов, и их противно воле.
За это ждут тебя богини мщенья,
Эринии Аида и богов,
Чтоб и тебя постигли те же беды.
Подкупленный ли говорю с тобою,
Смотри уж сам: раздастся скоро, скоро
Вопль женщин и мужей в дому твоем.
Гнев на тебя вздымают города,
По чьим сынам обряды совершали
Псы, звери, птицы; их нечистой пищей
Все в граде алтари осквернены.
Такие стрелы я в тебя, как лучник,
Направил в гневе, вызванном тобой.
И стрелы верны, не уйдешь от них.
Домой пойдем, мой мальчик. Пусть на тех,
Кто помоложе, гнев он вымещает.
Пусть учится он сдерживать язык
И более ума иметь, чем ныне.

Царь, он ушел с пророчеством ужасным.
С тех пор как волосы главы моей
Из черных стали белыми, я знаю —
Пророком ложным никогда он не был.

Я также это знаю и смущен.
Мне тяжко уступать, но тяжки беды,
Которые стрясутся над упрямым.

Тебе совет, сын Менекея, нужен.

Что ж должно делать? Я приму совет.

Ступай, веди невесту из пещеры;
И оскверненный прах похорони.

По-твоему, я должен уступить?

Да, царь, и поскорей: ведь боги быстро
Напастью дни безумцев пресекают.

Увы, мне тяжко, но свое решенье
Я отменю: с судьбой нельзя сражаться.

Иди же, делай и не жди других.

Не медля я пойду. Сюда, эй, слуги!
Все поскорей с собой кирки берите.
Бегите к месту, что отсюда видно.
А я, раз это решено, пойду
Ту выпустить, которую связал я.
Я понял: надо жить, до смерти чтя
От века установленный закон.

Многоименный, слава девы кадмейской,[110]
Зевса, гремящего грозно, сын!
Стражем стоящий Италии славной,
В гостеприимных долинах царящий
Элевсинской Деметры, о Вакх!
Ты, проживающий в Фивах,
Матери-граде вакханок,
Около струй Исмена,
Там, где был сев посеян Злого Дракона!

Там тебя видят, там, где факелов пламя
Светит с вершин двуглавой горы.
Где корикийские нимфы[111] пляской
Служат тебе — твои вакханки,
Там, где струится Кастальский ключ![112]
Ты приходишь со склонов
Нисы, плющом увитых[113]
И вином изобильных;
Ты, богами прославлен,
К Фивам приходишь!

Чтишь ты их выше всех городов,
Как сраженная молнией мать![114]
И теперь, когда тяжкий недуг
Поражает весь город наш,
О, направь свой целительный шаг
К нам с Парнаса, над пенным морем!

О водитель огненных звезд!
Господин ночных голосов!
Сын возлюбленный Зевса, — царь,
Нам со свитой Фиад[115] предстань,
Что всю долгую ночь тебя,
Благ подателя, славят Иакха![116]

Жильцы домов Амфиона[117] и Кадма!
Нет в жизни, до конца ее, поры,
Какую я хвалил иль порицал бы.
Возносит счастье и свергает счастье
Счастливых, а равно и несчастливых,
И рока не откроет нам никто.
Креонт казался всем благословенным;
И землю Кадма спас он от врагов,
И, властелином полным став над нею,
Царил, детьми обильно окружен.
И все пропало. Если радость в жизни
Кто потерял — тот для меня не жив:
Его живым я называю трупом.
Копи себе богатства, если хочешь,
Живи, как царь; но если счастья нет —
То не отдам я даже тени дыма
За это все, со счастием сравнив.

Какую скорбь царю несешь ты снова?

Смерть. И живые в смерти виноваты.

Но кто убийца, кто, скажи, убит?

Пал Гемон, и не от руки чужой.

Рукой отца убит он иль своей?

Своею, в гневе на отца за деву.

Как верны, о пророк, твои вещанья!

Так шло; надо вам о том размыслить.

Вот из дворца выходит Эвридика,
Несчастная жена Креонта; знает
Про сына весть или случайно вышла?

О граждане! Когда во храм богини
Паллады направляюсь я молиться,
Какую слышу между вами речь?
Засов дверной я отпирала; весть
О бедствии до слуха моего
Дошла, — и на руки моих служанок
Упала я без чувств, поражена.
Но повторите мне известья эти:
Хочу я слышать, о несчастье знать.

О госпожа, скажу я все, что видел,
Ни слова правды я не утаю.
Зачем тебя мне утешать словами?
Чтоб стать лжецом? Нет, правды путь верней.
Провел, я мужа твоего на край
Долины, где безжалостно был брошен
Труп Полиника, весь истерзан псами.
Плутону помолясь и придорожной
Богине[118], чтоб они свой гнев смирили,
Омыли мы священным омовеньем
Останки и сожгли на ветвях свежих.
Насыпав из земли родимой холм,
Пошли мы к брачному покою девы,
Где ложе из камней, — к жилищу смерти.
И вот один из нас услышал громкий
Стон, несшийся из терема невесты,
И прибежал сказать царю Креонту.
Тот ближе подошел и горьких жалоб
Услышал вопль и, застонав от муки,
Воскликнул так: «О злополучный я!
Я сам беду накликал! Нет сомненья,
Иду я верной гибели тропой!
Я слышу сына милого. Бегите
Скорее, слуги, вверх и, став у склепа,
Взгляните через брешь, где камень снят,
В глубь подземелья — Гемона ли голос
Я слышу — иль обманут я богами».
Как повелел нам в ужасе владыка,
Мы глянули — и в склепе, в глубине,
Повесившейся деву увидали
На туго перекрученном холсте;
А рядом он, ее обнявши труп,
Лил слезы о погибели невесты,
Отца деяньях и любви несчастной.
Отец, его увидя, с диким стоном:
Сбегает вниз и так зовет, вопя:
«Несчастный, что ты сделал? Что замыслил?
Какой бедой твой разум помутился?
О, выйди, сын! Прошу, молю тебя!»
Но юноша тогда, взглянувши дико,
Ни слова не сказал, извлек свой меч
Двуострый. В ужасе бежит отец —
И промахнулся он. Тогда, во гневе
Сам на себя, всем телом он на меч:
Налег — и в бок всадил до половины.
Еще в сознанье, деву обнял он
И, задыхаясь, ток последний крови
На бледные ланиты пролил ей.
И труп лежит на трупе, тайны брака
Узнав не здесь — в Аидовом дому, —
Показывая людям, что безумье
Есть худшее из зол для человека.