Публий Назон - Метаморфозы
Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает
С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.
Черное платье она надевает, пустую гробницу
Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,
570 Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.
Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.
Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.
Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.
О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя
575 Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.
Вот по-дикарски она повесила ткани основу
И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —
О преступленье донос. Доткав, одному человеку
Передала и без слов отнести госпоже попросила.
580 Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.
Вот полотно развернула жена государя-злодея,
И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть,
И — удивительно все ж! — смолчала. Скована болью
Речь, языку негодующих слов недостало для жалоб.
585 Плакать себе не дает: безбожное с благочестивым
Перемешав, целиком погружается в умысел мести.
Время настало, когда тригодичные таинства Вакха
Славят ситонки[270] толпой; и ночь — соучастница таинств;
Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.
590 Ночью покинула дом свой царица, готовится богу
Честь по обряду воздать; при ней — орудья радений.
На голове — виноград, свисает с левого бока
Шкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.
Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,
595 Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —
Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,
И, завывая, вопит «эвоэ!», врывается в двери,
И похищает сестру; похищенной, Вакховы знаки
Ей надевает, лицо плющом ей закрыла зеленым
600 И, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.
Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,
Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.
Прокна же, место найдя, снимает служения знаки
И злополучной сестры застыдившийся лик открывает.
605 Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеет
Взора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.
Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,
Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,
Но лишь рука у нее, — нет голоса. И запылала
610 Прокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. Порицая
Слезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,
Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.
Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!
Факелы я разожгу, дворец запалю государев,
615 В самое пламя, в пожар искусника брошу. Терея,
Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнял
Стыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душу
Тысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —
И лишь в сомнении — что?» Пока она так говорила,
620 Итис к матери льнул — и ее надоумил, что может
Сделать она. Глядит та взором суровым и молвит:
«Как ты похож на отца!» И уже не прибавив ни слова,
Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.
Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветом
625 К матери, шею ее ручонками только нагнул он,
Стал лишь ее целовать и к ней по-ребячьи ласкаться,
Все же растрогалась мать, и гнев перебитый прервался,
И поневоле глаза увлажнились у Прокны слезами.
Но, лишь почуяв, что дух от прилившего чувства слабеет,
630 Снова от сына она на сестру свой взор переводит.
И на обоих смотря очередно: «О, тронет ли лаской
Он, — говорит, — коль она молчит, языка не имея?
«Мать» — называет меня, но ты назовешь ли «сестрою»?
В браке с супругом каким, посмотри ты, дочь Пандиона!
635 Ты унижаешь свой род: преступленье — быть доброй к Терею!»
Миг — и сына влечет, как гигантская тащит тигрица
Нежный оленихи плод и в темные чащи уносит.
В доме высоком найдя отдаленное место, — меж тем как
Ручки протягивал он и, уже свою гибель предвидя, —
640 «Мама! Мама!» — кричал и хватал материнскую шею, —
Прокна ударом меча поразила младенца под ребра,
Не отвратив и лица. Для него хоть достаточно было
Раны одной, — Филомела мечом ему горло вспорола.
Члены, живые еще, где души сохранялась толика,
645 Режут они. Вот часть в котлах закипает, другая
На вертелах уж шипит: и в сгустках крови покои.
Вот к какому столу жена пригласила Терея!
И, сочинив, что таков обряд ее родины, в коем
Муж лишь участник один, удалила рабов и придворных,
650 Сам же Терей, высоко восседая на дедовском кресле,
Ест с удовольствием, сам свою плоть набивая в утробу.
Ночь души такова, что, — «Пошлите за Итисом!» — молвит.
Доле не в силах скрывать ликованья жестокого Прокна, —
Вестницей жаждет она объявиться своей же утраты, —
655 «То, что зовешь ты, внутри у тебя!» — говорит. Огляделся
Царь, вопрошает, где он. Вновь кличет, и вновь вопрошает.
Но, как была, — волоса разметав, — при безумном убийстве,
Вдруг Филомела внеслась и кровавую голову сына
Кинула зятю в лицо: вовек она так не хотела
660 Заговорить и раскрыть ликованье достойною речью!
И отодвинул свой стол с ужасающим криком фракиец.
И змеевласых сестер[271] зовет из стигийского дола.
Он из наполненных недр — о, ежели мог бы он! — тщится
Выгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и плачет,
665 И называет себя злополучной сына могилой!
Меч обнажив, он преследовать стал дочерей Пандиона.
Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли.
Вправду — крылаты они! Одна устремляется в рощи,
В дом другая, — под кров. И поныне знаки убийства
670 С грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью.
Он же и в скорби своей, и в жажде возмездия быстрой
Птицею стал, у которой стоит гребешок на макушке,
Клюв же, чрезмерной длины, торчит как длинное древко;
Птицы названье — удод. Он выглядит вооруженным.
675 Это несчастье, не дав Пандиону познать долголетье,
Раньше срока свело несчастливца к аидовым теням,
Принял тогда Эрехтей управленье делами и скипетр,
И неизвестно, — славней справедливостью был он иль войском.
Он четырех породил сыновей и столько же рода
680 Женского; были из них две дочери равны красою.
Кефал Эолов,[272] тебя, о Прокрида, назвавши супругой,
Счастье узнал. А Борею — Терей и фракийцы мешали;
Бог был долго лишен любезной ему Орифии,
Просьбам пока предпочесть не желал применение силы.
685 Но, как ни в чем не успел, надеясь на мягкость, в ужасный
Гнев пришел, что и так чрезмерно свойствен Борею.
«И поделом! — он сказал, — для чего отложил я оружье,
Ярость и силы свои, и гнев и лихие угрозы,
К просьбам прибег для чего, когда не пристали мне просьбы?
690 Сила под стать мне. Гоню облака я унылые — силой,
Силой колеблю моря и кручу узловатые дубы,
И укрепляю снега, и градом поля побиваю.
Тот же я, если своих настигну братьев под небом, —
Ибо там поприще мне, — с таким побораю усильем,
695 Что небеса до глубин от наших грохочут сражений
И грозовые огни из туч исторгаются полых.
Тот же, когда я вношусь в подземные узкие щели,
В ярости спину свою под своды пещер подставляю,
Мир весь земной и Аид тревожу великим трясеньем.
700 Вот чем должен я был домогаться невесты и тестя,
