Автор неизвестен - Античная лирика

Менит из Дикта в храме сложил свои доспехи
И молвил: «Вот, Серапис, тебе мой лук с колчаном;
Прими их в дар. А стрелы остались в гесперитах».

Четверо стало харит, ибо к трем сопричислена прежним
Новая; миррой еще каплет она и сейчас.
То — Вереника, всех прочих своим превзошедшая блеском
И без которой теперь сами хариты ничто.

Пусть и тебе так же спится, Конопион, как на холодном
Этом пороге ты спать здесь заставляешь меня!
Пусть и тебе так же спится, жестокая, как уложила
Друга ты! Даже во сне жалости нет у тебя.
Чувствуют жалость соседи, тебе ж и не снится. Но скоро,
Скоро, смотри, седина это припомнит тебе.

Счастлив был древний Орест, что, при всем его прочем
безумстве,
Все-таки бредом моим не был так мучим, Левкар, —
Не подвергал искушенью он друга факидского, с целью
Дружбу его испытать, делу же только учил.
Иначе скоро, пожалуй, товарища он потерял бы.
И у меня уже нет многих Пиладов моих.

Ищет везде, Эпикид, по горам с увлеченьем охотник
Зайца иль серны следов. Инею, снегу он рад…
Если б, однако, сказали ему: «Видишь, раненный
насмерть
Зверь здесь лежит», он такой легкой, добычи б
не взял.
Так и любовь моя: рада гоняться она за бегущим,
Что же доступно, того вовсе не хочет она.

Не выношу я поэмы киклической, скучно дорогой
Той мне идти, где снует в разные стороны люд;
Ласк, расточаемых всем, избегаю я, брезгаю воду
Пить из колодца: претит общедоступное мне.

Кто-то сказал мне о смерти твоей, Гераклит, и заставил
Тем меня слезы пролить. Вспомнилось мне, как
с тобой
Часто в беседе мы солнца закат провожали. Теперь же
Прахом ты стал уж давно, галикарнасский мой друг!
Но еще живы твои соловьиные песни: жестокий,
Все уносящий Аид рук не наложит на них.

Труд Креофила, в чьем доме божественный принят
когда-то
Был песнопевец, скорблю я об Эврита судьбе,
О златокудрой пою Иолее. Поэмой Гомера
Даже слыву. Велика честь Креофилу, о Зевс!

Эти стихи Архилоха, его полнозвучные ямбы, —
Яд беспощадной хулы, гнева кипучего яд…

Баттова сына могилу проходишь ты, путник. Умел он
Песни слагать, а подчас и за вином не скучать.

Кто бы ты ни был, прохожий, узнай: Каллимах из Кирены
Был мой родитель, и сын есть у меня Каллимах.
Знай и о них: мой отец начальником нашего войска,
Сын же искусством певца зависть умел побеждать.
Не удивляйся — кто был еще мальчиком музам приятен,
Тот и седым стариком их сохраняет любовь.

Кто ты, скиталец, погибший в волнах? Твое тело Леонтих,
На побережье найдя, в этой могиле зарыл,
Плача о собственной доле, — и сам ведь, не зная покоя,
Чайкою всю свою жизнь носится он по морям.

Здесь почивает Саон, сын Дикона, аканфиец родом.
Сон добродетельных свят — мертвыми их не зови.

Немногословен был друг-чужеземец, и стих мой таков же:
Сын Аристея, Ферид, с Крита, был стадиодром.

Девушки Самоса часто душою скорбят по Крефиде,
Знавшей так много о чем порассказать, пошутить,
Словоохотливой милой подруге. Теперь почивает
В этой могиле она сном, неизбежным для всех.

Пасшего коз Астакида на Крите похитила нимфа
Ближней горы, и с тех пор стал он святой Астакид.
В песнях своих под дубами диктейскими уж не Дафниса,
А Астакида теперь будем мы петь, пастухи.

Солнцу сказавши «прости», Клеомброт-амбракиец
внезапно
Кинулся вниз со стены прямо в Аид. Он не знал
Горя такого, что смерти желать бы его заставляло:
Только Платона прочел он диалог о душе.

— Тимон, ты умер, — что ж, лучше тебе или хуже в Аиде?
— Хуже! Аид ведь куда больше людьми заселен.

— Здесь погребен Харидант? — Если сына киренца
Аримны
Ищешь, то здесь. — Харидант, что там, скажи,
под землей?
— Очень темно тут. — А есть ли пути, выводящие к небу?
— Нет, это ложь. — А Плутон? — Сказка.
— О, горе же нам!

Новой дорогой пошел Феэтет. И пускай ему этим
Новым путем до сих пор, Вакх, не дается твой плющ,
Пусть на короткое время других восхваляет глашатай, —
Гений его прославлять будет Эллада всегда.

Если ты в Кизик придешь, то сразу отыщешь Гиппака,
Как и Дидиму: ведь их в городе знает любой.
Вестником горя ты будешь для них, но скажи, не скрывая,
Что подо мной погребен Критий, любимый их сын.

Если бы не было быстрых судов, то теперь не пришлось бы
Нам горевать по тебе, сын Диоклида, Сопол.
Носится где-то твой труп по волнам, а могила пустая,
Мимо которой идем, носит лишь имя твое.

Может ли кто наверное знать наш завтрашний жребий?
Только вчера мы тебя видели с нами, Хармид.
С плачем сегодня тебя мы земле предаем. Тяжелее
Здесь Диофонту-отцу уже не изведать беды.

Пьяницу Эрасиксена винные чаши сгубили:
Выпил несмешанным он сразу две чаши вина.

Здесь, Артемида, тебе эта статуя — дар Филераты;
Ты же, подарок приняв, деве защитницей будь.

В этой могиле Феон, сладкозвучный флейтист, обитает.
Радостью мимов он был и украшеньем фимел.
Умер, ослепнув под старость, он, Скирпалов сын. Еще
в детстве,
Славя рожденье его, Скирпал прозванье ему
Дал Эвпалама и этим прозваньем на дар от природы —
Ловкость ручную его, предугадав, указал.
Песенки Главки, шутливой внушенные музой, играл он,
Милого пьяницу он, Баттала, пел за вином,
Котала, Панкала славил… Почтите же словом привета
Память флейтиста-певца, молвите: «Здравствуй,
Феон!»

Сила предательских кубков вина и любовь Никагора
К ложу успели вчера Аглаонику склонить.
Нынче приносится ею Киприде дар девичьей страсти,
Влажный еще и сейчас от благовонных мастей:
Пара сандалий, грудные повязки — свидетели первых,
Острых мучений любви, и наслажденья, и сна.

Выпьем! Быть может, какую-нибудь еще новую песню,
Нежную, слаще, чем мед, песню найдем мы в вине.
Лей же хиосское, лей его кубками мне, повторяя:
«Пей и будь весел, Гедил!» Жизнь мне пуста
без вина.

Тихо, венки мои, здесь на двустворчатой двери висите,
Не торопитесь с себя сбрасывать на пол листки,
Каплями слез залитые, — слезливы у любящих очи! —
Но лишь появится он здесь, на пороге дверей,
Сразу же капли стряхните дождем на него, чтоб обильно
Светлые кудри ему слезы омыли мои.

Трижды, трескучее пламя, тобою клялась Гераклея
Быть у меня — и нейдет. Пламя, коль ты божество,
То отвратись от неверной. Как только играть она станет
С милым, погасни тотчас и в темноте их оставь.

Если бы, крылья себе золотые достав и повесив
На белоснежном плече полный стрелами колчан,
Рядом с Эротом ты стал, то, Гермесом клянусь, не узнала б
И Афродита сама, кто из двоих ее сын.

Лука еще не носящий, не зрелый, а новорожденный,
К Пафии взоры свои мой поднимает Эрот
И, с золотою дощечкой в руке, ей лепечет о чарах
Как Филократа души, так и твоей, Антиген.

Страсти улика — вино. Никагора, скрывавшего долго
Чувства свои, за столом выдали чаши вина:
Он прослезился, потупил глаза и поник головою,
И на висках у него не удержался венок.

Прежде, бывало, в объятьях душил Археад меня; нынче ад
К бедной ко мне и шутя не обращается он.
Но не всегда и медовый Эрот нам бывает приятен, —
Часто, лишь боль причинив, сладок становится бог.

Снегом и градом осыпь меня, Зевс! Окружи темнотою,
Молнией жги, отряхай с неба все тучи свой!
Если убьешь, усмирюсь я; но если ты жить мне позволишь,
Бражничать стану опять, как бы ни гневался ты.
Бог мною движет сильнейший тебя: не ему ли послушный,
Сам ты дождем золотым в медный спускался чертог?

Брось свою девственность. Что тебе в ней? За порогом
Аида
Ты не найдешь никого, кто полюбил бы тебя.
Только живущим даны наслажденья любви; в Ахероне
После, о дева, лежать будем мы — кости и прах.

Сладок холодный напиток для жаждущих в летнюю пору:
После зимы морякам сладок весенний зефир;
Слаще, однако, влюбленным, когда, покрываясь одною
Хленон, на ложе вдвоем славят Киприду они.

Я наслаждался однажды игрою любви с Гермионой.
Пояс из разных цветов был, о Киприда, на ней.
И золотая была на нем надпись: «Люби меня вволю,
Но не тужи, если мной будет другой обладать»

Долгая ночь, середина зимы, и заходят Плеяды.
Я у порога брожу, вымокший весь под дождем,
Раненный жгучею страстью к обманщице этой… Киприда
Бросила мне не любовь — злую стрелу из огня.

Чары Дидимы пленили меня, и теперь я, несчастный,
Таю, как воск от огня, видя ее красоту.
Если черна она, что за беда? Ведь и уголья даже,
Стоит их только нагреть, рдеют, как чашечки роз.

Сбегай, Деметрий, на рынок к Аминту. Спроси три
главкиска,
Десять фикидий да две дюжины раков-кривуш.
Пересчитай непременно их сам! И, забравши покупки,
С ними сюда воротись. Да у Фавбория шесть
Розовых купишь венков. Поспешай! По пути за Триферой
Надо зайти и сказать, чтоб приходила скорей.

Нáннион и Биттó, обе с Самоса, храм Афродиты
Уж не хотят посещать узаконенным путем,
А перешли на другое, что гадко. Царица Киприда!
Взор отврати свой от них, кинувших ложе твое.

Археанасса, гетера, зарыта здесь, колофоиянка,
Даже в морщинах у ней сладкий ютился Эрот.
Вы же, любовники, первый срывавшие цвет ее жизни,
Можно представить, каким вас опалило огнем!

Двадцать два года прожить не успев, уж устал я от жизни.
Что вы томите, за что жжете, эроты, меня?
Если несчастье случится со мною, что станете делать?
В кости беспечно играть будете вы, как всегда.

Пей же, Асклепиад! Что с тобою? К чему эти слезы?
Не одного ведь тебя Пафия в сеть завлекла,
И не в тебя одного посылались жестоким Эротом
Стрелы из лука. Зачем в землю ложиться живым?
Чистого выпьем вина Дионисова! Утро коротко.
Станем ли лампы мы ждать, вестницы скорого сна?
Выпьем же, весело выпьем! Несчастный, конец уже близок,
Будем покоиться мы долгую, долгую ночь.

Вспять хоть на восемь локтей отступи, беспокойное море,
Там поднимись высоко, волны кидай и бушуй.
Если ж разроешь могилу Эвмара, добра никакого
В ней все равно не найдешь — кости увидишь и прах.

Здесь, у могилы Аянта, сижу я, несчастная Доблесть,
Кудри обрезав свои, с грустью великой в душе.
Тяжко скорблю я о том, что теперь у ахеян, как видно,
Ловкая, хитрая Ложь стала сильнее меня.

Полный отважности взор Александра и весь его облик
Вылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь!
Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье:
«Землю беру я себе, ты же Олимпом владей».

Изображенье Киприды здесь видим мы, не Вереники:
Трудно решить, на кого больше походит оно.

Музы тебя, Гесиод, увидали однажды пасущим
В полдень отару овец на каменистой горе
И, обступивши кругом всей толпою, тебе протянули
Лавра священного ветвь с пышною, свежей листвой.
Также воды из ключа геликонского дали, который
Прежде копытом своим конь их крылатый пробил:
Этой водою упившись, воспел ты работы и роды
Вечно блаженных богов, как и героев былых.

Лидой зовусь я и родом из Лидии. Но надо всеми
Внучками Кодра меня славой вознес Антимах.
Кто не поет обо мне? Кем теперь не читается «Лида» —
Книга, которую он с музами вместе писал?

Это Эринны пленительный труд, девятнадцатилетней
Девушки труд — оттого и невелик он; а все ж
Лучше он многих других. Если б смерть не пришла к ней
так рано,
Кто бы соперничать мог славою имени с ней?