Луций Апулей - «Метаморфозы» и другие сочинения
14. Как только они переступили порог, как двери встали в прежнее положение как ни в чем не бывало, петли заходили, створки стали одна к другой, болты легли в свои места. Я же как был, так и остался на полу простертый, бездыханный, голый, холодный, весь мокрый, словно только что появившийся из материнского чрева, или, вернее, полумертвый, переживший самого себя, как последыш или человек, обреченный на виселицу, — я произнес: — Что будет со мною, когда этот зарезанным обнаружится? Кто найдет мои слова правдоподобными, когда я буду говорить правду? Должен был бы звать на помощь, если такой мужчина не мог справиться с женщиной! На моих глазах режут человека, и ты молчишь! Почему же сам ты не погиб при таком разбое? Почему свирепая жестокость пощадила свидетеля преступления? Но хотя ты и избег смерти, теперь к товарищу присоединишься.
Подобные мысли приходили мне в голову; а ночь близилась к утру. Лучшим мне казалось до свету выбраться тайком и пуститься в путь, хотя бы ощупью. Беру свою сумку и, отодвинув задвижку, вставляю в скважину ключ. Но эти добрые и верные двери, что ночью сами собою раскрывались, только после долгой возни и трудов открыли мне проход.
15. Я закричал: — Эй, есть тут кто? Откройте мне дворовую калитку: до свету хочу выйти! — Привратник, поперек калитки на земле спавший, говорит спросонья: — Разве ты не знаешь, что дороги от разбойников неблагополучны! Как же ты так ночью в путь пускаешься? Если у тебя такой грех на душе, что ты помереть хочешь, так у нас-то головы не тыквы, чтобы из-за тебя умирать! — Не долго, — говорю, — до света. К тому же что могут отнять разбойники у такого нищего путника? Разве ты, дурак, не знаешь, что голого раздеть десяти силачам не удастся? — На это он, засыпая и повернувшись на другой бок, говорит: — Почем я знаю. Может быть, ты зарезал своего товарища, с которым вчера вечером пришел на ночлег, и думаешь спастись бегством?
16. При этих словах (до сих пор помню) показалось мне, что земля до самого Тартара расселась и голодный пес Цербер готов растерзать меня. Тогда я понял, что добрая Мерое не из жалости меня пощадила и не зарезала, а от жестокости для крестной казни сохранила. Итак, вернувшись в комнату, стал я раздумывать, каким способом лишить себя жизни. Но так как судьба никакого другого смертоносного оружия, кроме единственной моей кроватишки, не предоставила, то начал я: — Кроватка моя, кроватка, дорогая душе моей, ты со мной столько несчастий претерпела, ты по совести знаешь, что ночью свершилось, тебя одну в моем бедствии я могу назвать свидетельницей моей невиновности. Мне, в преисподнюю стремящемуся, облегчи туда дорогу! — Сказав это, я отдираю от нее лямку, которою она была обвита; закинув и прикрепив ее за край стропил, что выдавались над окном,166 на другом конце делаю крепкую петлю, влезаю на кровать и, приподнявшись, в петлю вкладываю голову. Но когда я ногой оттолкнул точку опоры, чтобы тяжестью тела петля сама затянулась и прекратила мое дыхание, внезапно веревка, сгнившая, да и старая уже, обрывается, и я валюсь с высоты на Сократа, что около меня лежал, рушусь и с ним вместе качусь на землю. Как раз в эту минуту врывается привратник, крича во все горло: — Где же ты? среди ночи приспичило тебе уходить, а теперь храпишь, закутавшись?
17. Тут Сократ, придя в себя, не знаю уж, от падения ли нашего или от этого крика, первым вскочил и говорит: — Недаром все постояльцы не терпят этих дворников! Этот нахал лезет сюда, наверное, чтобы стащить что-нибудь, и меня, усталого, разбудил от глубокого сна своим ораньем.
Я весело и бодро вскакиваю от неожиданного счастья.
— Вот, надежный привратник, мой товарищ, отец мой и брат! А ты с пьяных глаз болтал, что я его ночью убил! — С этими словами я, обняв Сократа, принялся его целовать. Но тот, услышав отвратительную вонь от жидкости, которою меня те ведьмы залили, грубо оттолкнул меня.
— Прочь! — говорит он, — несет как из отхожего места! — И начал меня шутя расспрашивать о причинах этого запаха. И я, несчастный, кое-как отшучиваясь, чтобы снова перевести его внимание на другой предмет, хлопнул его по плечу и говорю: — Пойдем-ка, воспользуемся утром для пути.
Я беру свою котомку, и, расплатившись за постой, мы пускаемся в путь.
18. Мы уже несколько отошли, и восходящее солнце все освещало. Я с любопытством смотрел на шею своего товарища, на то место, куда вонзили, как я сам видел, меч. И подумал про себя: как это так напился, что мне привиделись такие странности! Вот Сократ: цел, жив и невредим. Где рана? где губка? и где, наконец, язва, такая глубокая и такая свежая? Потом, обращаясь к нему, говорю: — Недаром врачи опытные тяжелые и страшные сны приписывают невоздержанному питью!167 Вот я вчера не считал бокалов, так ночью мне снились ужасные и жестокие вещи, так что до сих пор мне кажется, что я весь залит человеческой кровью!
На это он, улыбнувшись, заметил: — Не кровью, а мочой! А впрочем, мне и самому приснилось, будто меня зарезали. И горло болело, и сердце, казалось, вырывали: даже теперь дух замирает, колени трясутся, шаг нетверд и хочется для подкрепления съесть чего-нибудь.
— Вот, — отвечаю, — готов тебе завтрак! — С этими словами я снимаю с плеч свою сумку и протягиваю ему хлеб с сыром. — Сядем, — говорю, — у этого платана.
19. После чего и сам собираюсь приняться за еду. Смотрю я несколько минут внимательно, как он с жадностью ест, и вдруг замечаю, что, смертельно побледнев, он лишается чувств; живые краски в его лице так изменились, что мне показалось, что снова приближаются к нам ночные фурии,168 и кусочек хлеба, который я откусил, как ни мал он был, застрял у меня в горле и не мог ни вверх подняться, ни вниз опуститься. При виде частых прохожих я еще больше впадал в ужас. Кто же поверит, что убийство одного из двух путников произошло без участия другого? Между тем Сократ, достаточно насытившись, стал томиться несносной жаждой. Ведь он сожрал добрую половину превосходного сыра. Невдалеке от подножья платана протекала медленная река, вроде стоячего болота, цветом и блеском похожая на серебро или стекло. — Вот, — говорю, — воспользуйся молочным источником. — Он поднялся и, найдя удобное на берегу местечко, встал на колени и жадно потянулся к чаше. Но едва только концами губ он верхнего слоя воды прикоснулся, как рана на шее его широко открылась, губка снова из нее выпадает, и вместе с нею несколько капель крови. Бездыханное тело упало бы в воду вниз головой, если бы я его, удержав за ногу, не вытянул с трудом на высокий берег, где, наскоро оплакав несчастного спутника, песчаной землею около реки навеки его я засыпал. Сам же, трепеща за свою безопасность, в страхе, разными окольными и пустынными путями, я убегаю, словно действительно имея на совести убийство, я отказался от родины и родимого дома, взяв на себя добровольное изгнание. Теперь, снова женившись, я живу в Этолии.169
Вот что рассказал Аристомен.
20. Но спутник его, который с начала рассказа упорствовал в недоверии, промолвил: — Нет ничего баснословнее этих басен, нелепее этого вранья! — Потом, обратившись ко мне: — И ты, по внешности и манерам образованный человек, веришь таким басням?
Я, со своей стороны, отвечаю: — Ничего не считаю невозможным, и все, что решено судьбою, со смертными и совершается. И со мною ведь, и с тобою, и со всяким часто случаются странные и удивительные вещи, которым никто не поверит, если рассказать их неиспытавшему. Этому человеку я верю и благодарен уже за то, что приятностью интересной истории он нас позабавил; я без труда и скуки скоротал тяжелую и длинную дорогу. Кажется, даже лошадь моя радуется такому благодеянию: ведь до самых городских ворот я доехал, не утруждая ее, скорее на своих ушах, слушая повесть, чем на ее спине.
21. Тут пришел конец нашему пути и вместе с тем разговорам, потому что оба моих спутника направились налево к ближайшим домам. Я же подъехал к первой от ворот гостинице, попавшейся мне на глаза, и расспрашиваю пожилую хозяйку: — Не Гипата ли, — говорю, этот город? — Подтвердила. — Не знаешь ли Милона, одного из первых здесь людей? — Рассмеялась. — И вправду, — говорит, — первейший человек Милон, его владения даже за городские стены простираются. — Шутки в сторону, добрая тетушка, какой он такой и где обитает? — Видишь, — говорит, — крайние окна, что выходят на улицу, а вход в переулок с другой стороны? Тут этот Милон и обитает, набит деньгами, страшный богатей, но скуп донельзя, и всем известен как человек преподлый, больше всего ростовщичеством занимается, золото и серебро дает под большие проценты; сам живет в чулане с женой, такою же как и он, сапог сапогу пара. Только одну служаночку держат,170 и ходит всегда что нищий.
На это я, рассмеявшись, подумал: вот славную мой Демея дал мне для дороги рекомендацию. К такому человеку послал, в гостеприимном доме которого нечего бояться ни чада, ни кухонной вони.
