Фукидид - История
50. Необычность этой болезни, превышающая любые средства выражения, проявлялась не только в том, что болезнь поражала людей с такой силой, которую не могла вынести человеческая природа, но и в том, что, в отличие от всего наблюдавшегося ранее, птицы и четвероногие животные, питающиеся человеческими трупами, вовсе не касались трупов (хотя много покойников оставалось непогребенными) или, прикоснувшись к ним, погибали. Это видно из того, что подобные птицы совершенно исчезли: их вообще нигде не было видно, а не только возле непогребенных трупов. На собаках же еще яснее обнаруживалось действие болезни, так как они живут вместе с людьми.
51. Таковы были в общем основные признаки этой болезни, если не говорить о некоторых отклонениях в отдельных случаях. Никаких других обычных заболеваний в то время не было. Лишь только появлялась какая-нибудь другая болезнь, в конце концов она переходила в эту. Люди умирали одинаково как при отсутствии ухода, так и в том случае, когда их хорошо лечили. Против этой болезни не помогали никакие средства: то, что одним приносило пользу, другим вредило. Недуг поражал всех, как сильных, так и слабых, без различия в образе жизни. Однако самым страшным во всем этом бедствии был упадок духа: как только кто-нибудь чувствовал недомогание, то большей частью впадал в полное уныние и, уже более не сопротивляясь, становился жертвой болезни; поэтому люди умирали, как овцы, заражаясь друг от друга. И эта чрезвычайная заразность болезни и была как раз главной причиной повальной смертности. Когда люди из боязни заразы избегали посещать больных, то те умирали в полном одиночестве (и действительно, люди вымирали целыми домами, так как никто не ухаживал за ними). А если кто навещал больных, то сам заболевал: находились все же люди, которые, не щадя себя из чувства чести, посещали больных, когда даже родственники, истомленные непрерывным оплакиванием умирающих, под конец совершенно отчаивались и отступали перед ужасным несчастьем. Больше всего проявляли участие к больным и умирающим люди, сами уже перенесшие болезнь, так как им было известно ее течение, и они считали себя в безопасности от вторичного заражения. Действительно, вторично болезнь никого не поражала. Поэтому выздоровевших превозносили, как счастливцев, и у них самих радость выздоровления порождала надежду, что теперь никакая другая болезнь не будет для них смертельной.
52. Это постигшее афинян бедствие отягчалось еще наплывом беженцев из всей страны, и особенно страдали от болезни вновь прибывшие. Жилищ не хватало: летом приходилось жить в душных временных лачугах, отчего люди умирали при полном беспорядке. Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов, так как люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог. Иные при этом даже доходили до бесстыдства, за неимением средств (так как им уже раньше приходилось хоронить многих родственников). Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их, прежде чем люди, поставившие костры, успевали подойти; другие же наваливали принесенные с собой тела поверх уже горевших костров, а сами уходили.
53. И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою1 ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висел над головой, и, пока он еще не свершился, человек, естественно, желал, по крайней мере, как-то насладиться жизнью.
54. Таково было бедствие, угнетавшее афинян: в стенах города народ погибал от болезни, а землю разоряли неприятели. Неудивительно, что в такой беде старики вспомнили о стихе, который, по их словам, в древности возвестил оракул: Грянет дорийская брань, и мор воспоследствует с нею. / Тогда среди афинян начались споры о том, не стояло ли в древнем предсказании вместо loimoz, (мор, чума) слово limoz (голод). В тогдашних обстоятельствах, как и следовало ожидать, верх одержало мнение, что в стихе значилось loimoz (мор, чума). Ведь люди старались приспособить воспоминания к переживаемым бедствиям. Мне думается, что если после этой войны случится какая-нибудь другая дорийская война и при этом наступит голод, то люди, вероятно, будут толковать этот стих именно в таком смысле. Другие же вспоминали также ответ оракула лакедемонянам1 на вопрос, следует ли им воевать: «Если они будут вести войну всеми силами, то одержат победу, и бог сам им поможет», И вот тогда пришли к выводу, что предсказание оракула оправдалось в ходе событий. Ведь чума появилась как раз после вторжения пелопоннесцев, но не проникла в Пелопоннес (по крайней мере, там вспышка ее была очень слабой). Главным же образом болезнь распространилась в Афинах, а затем и в других густонаселенных местах2. Вот что пришлось сказать о чуме.
55. Между тем пелопоннесцы, опустошив равнину, проникли в так называемую Паралийскую область до горы Лавриона1, где находились серебряные рудники афинян. Сначала неприятель разорил часть побережья против Пелопоннеса, а затем сторону, лежащую напротив Евбеи и Андроса2. Перикл же (который и в этом году еще был стратегом) оставался при том мнении, что афинянам (как и при первом вторжении) не следует вступать в бой с врагом3.
56. Вражеское войско еще находилось на равнине и не успело проникнуть в Паралийскую область, когда Перикл велел снарядить 100 кораблей в плавание к Пелопоннесу и после окончания приготовлений вышел в море. На борту кораблей было 4000 афинских гоплитов и, кроме того, 300 всадников на транспортных судах (впервые1 тогда переделанных из старых кораблей для перевозки лошадей). В походе приняли участие также хиосцы и лесбосцы на 50 кораблях. Когда эта афинская эскадра отплыла, она оставила Паралийскую область на разорение пелопоннесцам. Прибыв в Эпидавр2 в Пелопоннесе, афиняне опустошили большую часть страны и напали на город, надеясь захватить его; однако им это не удалось. От Эпидавра они поплыли дальше и опустошили на побережье Пелопоннеса Трезенскую область3, Галиаду и Гермиониду. Отплыв оттуда, афиняне прибыли в лаконский приморский город Прасии4, разорили часть страны, захватили и разрушили сам город. После этого афиняне возвратились домой, но не застали в Аттике пелопоннесцев, которые уже покинули страну.
57. Все время, пока пелопоннесцы оставались на аттической земле и пока корабли афинян были в походе, чума свирепствовала как в афинском войске, так и в городе. Говорили даже, что пелопоннесцы скорее покинули Аттику в страхе перед чумой (о появлении которой в Афинах они слышали от перебежчиков1 и могли узнать по дыму погребальных костров). Впрочем, при этом вторжении неприятель дольше всего — около 40 дней — оставался в Аттике и опустошил всю страну.
58. В это же лето Гагнон, сын Никия1, и Клеопомп, сын Клиния2, бывшие стратегами вместе с Периклом, приняли командование над его войском и эскадрой и тотчас отплыли к фракийскому побережью против халкидян и Потидеи, которая все еще была в осаде. По прибытии они подвели осадные машины к стенам Потидеи и всячески пытались овладеть городом. Однако афинянам не удалось ни овладеть городом, ни вообще добиться успеха, сколько-нибудь соответствующего их приготовлениям и усилиям. Ведь вспыхнувшая здесь болезнь довела афинян до крайней опасности: она косила ряды афинского войска, так что заболели и воины, посланные прежде осаждать Потидею, до той поры здоровые, заразившись от воинов Гагнона. Формиона с его 1600 гоплитов тогда уже не было в Халкидике. Так Гагнону пришлось на своих кораблях возвратиться в Афины, потеряв от болезни за 40 дней из 4000 гоплитов 1500 человек. Прежнее же войско осталось в страну и продолжало осаду Потидеи.
