Корнелий Непот. - О знаменитых иноземных полководцах
5. Был у него дядюшка Кв. Цецилий, римский всадник, приятель Л. Лукулла[279] — богач с тяжелым характером. Грубость его он переносил столь уважительно, что человек этот, невыносимый для всех, до глубокой старости сохранил к нему нерушимое благоволение. Почтительность принесла свои плоды, ибо Цецилий перед смертью усыновил племянника и оставил ему 3/4 своего наследства, с которого тот получил около 100 тыс. сестерциев. Сестра Аттика была замужем за Кв. Туллием Цицероном[280], а устроил этот брак М. Цицерон, закадычный друг Аттика со школьных лет, более близкий ему, чем Квинт; отношения их позволяют прийти к выводу, что в дружбе сходство характеров важнее родства. Близок он был также и с Кв. Гортензием[281], занимавшим первое место среди ораторов того времени, и нельзя было понять, кто любит его больше — Цицерон или Гортензий. Ему удалось добиться самого трудного — того, что эти двое соперничая между собой в славе, не завидовали друг другу, а он служил связующим звеном между этими великими мужами.
6. Подвизаясь на гражданском поприще, он всегда и был и считался приверженцем партии оптиматов[282], но не погружался в общественные течения, полагая, что люди, окунувшиеся в эти дела, располагают собой не более, чем пловцы, носимые морскими волнами. Должностей он не искал, хотя легко мог получить их благодаря своему влиянию или положению; ведь было уже невозможно ни добиваться магистратуры по обычаю предков, ни получить ее без нарушения законов при распространившихся злоупотреблениях и подкупе, ни исполнять ее, не подвергаясь опасности при царящем в государстве падении нравов. Публичные торги он никогда не посещал и ни разу не выступал в качестве поручителя или откупщика. Никого не привлекал он к ответу от своего имени или вместе с другими обвинителями, никогда не искал защиты в суде и ни с кем не судился. Принимая поручения многих консулов и преторов, никого из них не сопровождал он в провинцию, удовлетворяясь оказанной честью и не заботясь о прибылях. Так, например, он не пожелал отправиться в Азию с Кв. Цицероном, хотя мог получить у него место легата, ибо считал, что стыдно ему, пренебрегшему претурой, быть нахлебником претора. Поступая таким образом, он сохранял не только достоинство свое, но и покой, избегая поводов к обвинениям. Такая щепетильность его была всем весьма по душе, ибо видели, что соблюдается она ради долга, а не из страха или расчета[283].
7. Ему было около 60-ти лет, когда началась Цезарева гражданская война[284]. Пользуясь преимуществом своего возраста, он никуда не уехал из города, друзей же своих, отправившихся к Помпею, снабдил всем, в чем они нуждались. Не обидел он и самого Помпея, дружески к нему расположенного, ибо не имел от него никакой корысти, в отличие от прочих приятелей, получавших из его рук почести или богатства; некоторые из этих людей неохотно присоединились к войску Помпея, а иные остались дома, нанеся ему тем самым тягчайшую обиду. Цезарю же миролюбие Аттика было настолько по душе, что после победы, письменно требуя у частных лиц денег, он не только не обеспокоил этого человека, но даже помиловал из уважения к нему сына его сестры и Кв. Цицерона, подвизавшегося в лагере Помпея. Так, старинные жизненные правила Аттика избавили его от бедствий нового времени.
8. Такой же тактики придерживался он и после убийства Цезаря, когда казалось, что государство находится во власти Брутов и Кассия, и было похоже, что все граждане приняли их сторону[285]. С Марком Брутом у него были такие хорошие отношения, что этот молодой человек предпочитал старого Аттика всем своим сверстникам, так что тот занимал у него первое место и на пиру, и в совете. И вот пришла кому-то в голову мысль, чтобы римские всадники учредили особую казну для убийц Цезаря. Полагали, что план этот легко осуществится, если столпы всаднического сословия внесут свои средства. Тогда Г. Флавий, приятель Брута, попросил Аттика возглавить это дело. Но тот, считавший, что следует оказывать друзьям только беспартийные услуги и всегда уклонявшийся от подобных замыслов, ответил: если Брут захочет воспользоваться его имуществом, то возьмет столько, сколько будет возможно из него взять; что до предложения, то он не станет ни обсуждать его, ни вступать с кем бы то ни было в соглашение. Так и распалась эта кампания единомышленников из-за того, что ее осудил один Аттик. Вскоре после этого победа начала клониться на сторону Антония, а Брут и Кассий, покинув свои провинции, данные им для вида консулом… при отчаянных обстоятельствах удалились в изгнание[286]. И тут Аттик, отказавшийся примкнуть к тем, кто хотел предоставить деньги их партии в период ее процветания, теперь, когда сломленный духом Брут покидал Италию, послал ему в дар 100 тыс. сестерциев, заочно приказав выдать ему же в Эпире еще 300 тыс. Так, не заискивая перед усилившимся Антонием, не покинул он и тех, кто был на краю гибели.
9. Вслед за тем произошла Мутинская война[287]. Если я скажу, что в это время он вел себя благоразумно, то похвала моя окажется слишком слабой, ибо он явил поистине божественную прозорливость, если можно назвать таковой постоянное врожденное благомыслие, не изменяющее себе ни при каких обстоятельствах. Антоний был объявлен врагом отечества и покинул Италию, не имея никакой надежды на возвращение. Не только многочисленные и могущественные враги его, но и примкнувшие к ним гонители, надеявшиеся извлечь из травли Антония ту или иную пользу, преследовали его домочадцев, стремились дочиста ограбить жену его Фульвию, а детей были готовы даже убить. Аттик же, ближайший друг Цицерона и Брута, не только не присоединился к обидчикам Антония, но поступил противоположным образом, укрыв, по мере сил, его близких, бежавших из города, и оказав им помощь в их нуждах. Например, П. Волумния[288] он оделил столь щедро, что родной отец не мог бы дать ему большего. Самой же Фульвии, которая была завалена тяжбами и пребывала в великих тревогах, он столь доброжелательно предложил свои услуги, что в суд она ходила только с ним, и он был поручителем во всех ее делах. А еще случилось так, что в благополучные времена она купила в рассрочку поместье, а после того, как разразилась беда, не могла занять денег, и тогда подоспел Аттик, давший ей заем без процентов и без расписки. Величайшим своим прибытком считал он возможность выказать себя человеком благодарным и заботливым, доказывая одновременно, что всегда дружит с людьми, а не с их удачей. И когда он совершал все эти поступки, никто не мог заподозрить, что он приноравливается к обстоятельствам, ибо никому не приходило в голову, что Антоний станет хозяином положения. Впрочем, некоторые оптиматы исподволь осуждали его за недостаточную, как им казалось, враждебность к дурным гражданам, он же предпочитал делать то, что считал нужным, а не то, за что его похвалят другие.
10. Вдруг судьба перевернулась. Когда Антоний возвратился в Италию, не было человека, который не счел бы, что Аттику грозит большая беда из-за дружбы его с Цицероном и Брутом. Поэтому незадолго до прибытия полководцев он покинул Форум, страшась проскрипции, и укрылся у П. Волумния, которому, как сказано выше, незадолго до того оказал помощь — так переменчивы были в то время обстоятельства, что сегодня одни, а завтра другие люди оказывались или на вершине счастья, или в пучине бедствий. При Аттике находился Кв. Геллий Кан, сверстник его, во всем на него похожий. В отношениях их тоже проявилась сердечность Аттика, ибо, познакомившись еще в школе, они неразлучно прожили всю жизнь, причем дружба их крепла до глубокой старости. Что до Антония, то он, люто ненавидя Цицерона, пылал враждою не только к нему, но и ко всем его друзьям, которых намеревался подвергнуть проскрипции; поддавшись, однако, уговорам многих защитников, принял во внимание услуги Аттика и, разведав его убежище, написал ему своею рукой, чтобы он, не страшась, тотчас явился к нему, так как он, Антоний, вычеркнул из проскрипционного списка как его, так и помилованного ради него Кана. А поскольку дело происходило ночью, он послал ему охрану, дабы не приключилось какой беды. Так, в случае величайшей опасности Аттик защитил не только себя, но и того, кто был ему всех дороже. Ни у кого не просил он помощи и для спасения себя одного, доказав, что не хочет иметь участи, отличной от судьбы друга. Итак, если всячески превозносят кормчего, спасшего корабль от шторма средь морских скал, то можно ли не оценить несравненное благоразумие того, кто сумел уцелеть в столь частых и тяжких гражданских бурях?
11. Избавившись от этих бед, он только и делал, что помогал многим по мере сил. Когда чернь, соблазненная наградами триумвиров, охотилась за проскрибированными, не было среди тех человека, который, добравшись до Эпира, испытал бы в чем-нибудь нужду или не получил бы разрешения задержаться там сколь угодно долго[289]. А после битвы при Филиппах, когда погибли Г. Кассий и М. Брут, он начал опекать претория Л. Юлия Моцилла, сына его Авла Торквата и прочих их товарищей по несчастью, приказав доставлять им из Эпира на Самофракию все необходимое[290]. Трудно, да и не столь уж необходимо перечислять все его благодеяния. Мне хотелось бы только, чтобы все поняли, что щедрость его была постоянной и бескорыстной. Сами дела и обстоятельства свидетельствуют об этом, ибо не благополучным людям оказывал он услуги, но приходил на помощь несчастным. Например, о Сервилии, матери Брута[291], он заботился после смерти сына нисколько не меньше, чем в счастливые ее времена. При таком великодушии он не нажил себе ни единого врага, поскольку сам никого не задевал, а если терпел от кого-нибудь обиду, то предпочитал забывать, а не мстить. Оказанные ему услуги он запоминал навсегда, а те, что оказывал сам, помнил до тех пор, пока сохранял благодарность тот, кто их принял. На нем как бы оправдывалась поговорка: нрав человека образует его судьбу. Впрочем, он образовывал скорее самого себя, чем свою судьбу, опасаясь заслужить какой-нибудь справедливый упрек.
