Анакреонт - Стихотворения из сб. "Эллинские поэты"

Пред тобой, русокудрая
Артемида, дочь Зевсова,
Ланебойца, зверей гроза,
Я колени склоняю.
О явись и веселый взор
Брось на град у Лефея вод,[1]
Где живут люди мощные,
Брось и радуйся:
ты царишь Над людьми веледушными!

Ты, с кем Эрос властительный,
Афродита в багрянце,
Синеокие нимфы
Сообща забавляются
На вершинах высоких гор,
На коленях молю тебя:
Появись и прими мою
Благосклонно молитву.
Будь хорошим советником
Клеобулу! Любовь мою
Не презри, о великий царь,
Дионис многославный!

Свежую зелень петрушки в душистый венок заплетая,
Мы посвятим Дионису сегодняшний радостный праздник.

Весьма многошумного
Тебя, Диониса…

В золотой своей одежде, дева пышнокудрая,
Старика, меня, услышь ты…[2]

Пышноволосые дочери Зевса непринужденно плясали.

Я ненавижу всех
Тех, кто заботы дня, тягость трудов своих
В душах лелеют. Тебя, кажется мне, Мегист,
Жизнь без тревог вести я научил сполна.

Сединой виски покрылись, голова вся побелела,
Свежесть юности умчалась, зубы старческие слабы.
Жизнью сладостной недолго наслаждаться мне осталось.
Потому-то я и плачу — Тартар мысль мою пугает![3]
Ведь ужасна глубь Аида — тяжело в нее спускаться.
Кто сошел туда — готово: для него уж нет возврата.

Вот уже седые нити, примешавшись,
В черных вьются волосах.

Отупели мои мысли…

И ты меня развратником
Перед соседями срамишь!

Умереть мне было б лучше, ибо нет другого
Избавленья от несчастий, что со мной случились.

Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги,[4]
И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем.

По три венка на пирующих было:
По два из роз, а один
Венок навкратидский.[5]

Сплели
Из лотоса венки, на грудь надели и на шею.

Носит вино бронзовоцветное,
Полною кружкой его наливая,
Мальчик-прислужник.

…И не греми, как вал морской,
А Гастродору шумному
Обильно кубок наливай
И пей ты с ним во здравие.[6]

Снова меня не хочешь пьяным домой отправить?

Тот мне не люб, кто в гостях, пируя за полным кратером,
Речь заведет о вражде, о многослезной войне.
Тот мне любезен, кто Муз и дары золотой Афродиты
Вспомнит на радость гостям, полня весельем весь дом.

Ввысь на Олимп
Я возношусь
На быстролетных крыльях.
Нужен Эрот:
Мне на любовь
Юность ответить не хочет.
Но, увидав,
Что у меня
Вся борода поседела,
Сразу Эрот
Прочь отлетел
На золотистых крыльях.

Дрался, как лев, в кулачном бою.
Можно теперь мне передохнуть
Я благодарен сердцем за то,
Что от Эрота смог убежать,
Спасся Дионис ныне от пут
Тяжких, что Афродита плела.
Пусть принесут в кувшинах вина,
Влаги бурлящей пусть принесут…

…бросился вновь со скалы Левкадской
И безвольно ношусь в волнах седых, пьяный от жаркой страсти.[7]

Во тьме
Над скалой ношусь подводной.

Дай воды, вина дай, мальчик,
Нам подай венков душистых,
Поскорей беги — охота
Побороться мне с Эротом.

Как кузнец молотом, вновь Эрот по мне ударил,
А потом бросил меня он в ледяную воду.

Бред внушать нам, смятеньем мучить
Для Эрота — что в бабки играть.

Люблю опять и не люблю,
И без ума, и в разуме.

Говорят, в любви хороша справедливость.

Пусть против воли твоей, а все ж я останусь с тобою.

Кобылица молодая, бег стремя неукротимый,
На меня зачем косишься? Или мнишь: я — не ездок?
Подожди, пора настанет, удила я вмиг накину,
И, узде моей послушна, ты мне мету обогнешь.
А пока в лугах, на воле ты резвишься и играешь:
Знать, еще ты не напала на лихого ездока![8]

Пирожком я позавтракал, отломивши кусочек,
Выпил кружку вина — и вот за пектиду берусь я,[9]
Чтобы нежные песни петь нежной девушке милой.

Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутой.
Но, смеяся презрительно
Над седой головой моей,
Лесбиянка прекрасная
На другого глазеет.

С болью думаю о том я,
Что краса и гордость женщин
Все одно лишь повторяет
И клянет свою судьбу:
«Мать, всего бы лучше было,
Если б ты со скал прибрежных,
Горемычную, столкнула
В волны синие меня!»

[…иль чуждаешься]
Незнакомца ты сердцем своим?
Всех вокруг дев ты прекраснее.
В доме своем лелеет тебя
Размышлением крепкая мать,
На лугу вволю пасешься ты,
Там, где Киприда в нежной траве
Гиацинты взрастив, лошадей
Под ярмо шлет, всем желанное.
Если бы ты, вспугнув горожан,
Средь шумливой промчалась толпы,
Всколебав разом сердца их вдруг,
Как Гермотима, всех до себя…[10]

С ланью грудною, извилисторогою, мать потерявшею
В темном лесу, боязливо дрожащая девушка схожа.

Мила ты к гостям; дай же и мне, жаждущему, напиться.[11]

Я потускнела вся, стала как плод перезрелый,
Виною — безумье твое.[12]

Что же ты мчишься,
С душой, как сиринга,[13] полой,
Груди свои миррой намазав?

На берег я из реки выхожу, блеском сияя светлым.[14]

Сбросила хитон, как у дорийцев…[15]

Бегу я от нее, как будто я кукушка.

Заботишься одна о слишком многих ты.

Сплетясь бедром к бедру.

Не мою деву нежную…

Мальчик с видом девическим,
Просьб моих ты не слушаешь
И не знаешь, что душу ты
На вожжах мою держишь.

…Тех кудрей, что так чудесно
Оттеняли нежный стан.
Но теперь — совсем ты лысый,
А венец кудрей роскошный
Брошен мерзкими руками
И валяется в пыли.
Грубо срезан он железом
Беспощадным, я ж страдаю
От тоски. Что будем делать?
Фракия ушла от нас![16]

Гривою тряся фракийской…

Ты остриг красу безупречную нежных волос…

Клеобула, Клеобула я люблю,
К Клеобулу я как бешеный лечу,
Клеобула я глазами проглочу.

Пифомандр меня снова сразил
Любовью, хоть я от Эрота спасался.

В двадцать струн на магадисе,[17]
Левкаспид, пою твоей юности цвет.

Кто это, к юношам
Милым взор обратив, всем существом флейт полузвук ловит?[18]

О ты, трижды вспаханный, Смердис!..

Я б хотел сойтись с тобою: ты имеешь нрав приятный…

Ты же был ко мне непреклонен.

Ибо мальчики за речи полюбить меня могли бы:
Я приятно петь умею, говорить могу приятно.

…но стройность бедер
Покажи своих, о друг мой!

И спальня — не женился он, а замуж вышел в спальне той.

Варварскую речь смягчи ты, Зевс, его.