Париж с изнанки. Как приручить своенравный город - Кларк Стефан

И это сравнимо с победой в азартной игре. Вот служащий выносит лот, который вы втайне хотите приобрести, аукционист зачитывает его описание, после чего вы спешно выясняете, кому еще приглянулась ваша мечта. Если желающие есть и они предлагают небольшую цену, вы испытаете невероятное наслаждение, наблюдая за их реакцией, когда вы вдруг вклиниваетесь в торги со своим предложением. Ну, а дальше все, как в покере, – игра нервов. Вы должны установить для себя максимальную планку и повышать цену постепенно. Стойте до конца, и, возможно, ваш оппонент дрогнет. Если нет, вам придется превысить намеченный предел, что может закончиться постадреналиновой депрессией. Вы выиграли, но стоила ли игра свеч? Неужели вы заплатили сто евро за эту мазню в убогой рамке? Разве не вы планировали потратить не больше двадцатки? И не промелькнуло ли презрение во взгляде аукциониста, когда он опустил молоток?

Да нет, скорее всего, ничего такого не было, поскольку в Друо, как в любом парижском bordel, о вкусах не спорят. Кофейное пятно для кого-то просто грязь, а для кого-то – шедевр абстракционизма, и, забирая свой выигрыш, вы оказываетесь на одной волне с человеком, который только что купил комод Людовика XVI или чемодан от Луи Вюиттона. Более того, сегодня можно не опасаться хитрой улыбки на лице савояра, признающего, что кое-что все-таки пропало.

Живопись в цифрах

Если вы все же решили попытать удачу и потрепать нервы на аукционе, необходимо попрактиковаться в устном восприятии французских чисел, так как по звучанию они могут быть очень похожими. Допустив маленькую ошибку, вы рискуете закончить торги, заплатив куда больше, чем рассчитывали.

Например:

vingt-quatre = 24

quatre-vingts = 80

cent deux = 102

deux cents = 200

cent trois = 103

trois cents = 300 (и так далее, до 109/900)

mille cent = 1,100

cent mille = 100,000

mille deux cents = 1,200

deux cent mille = 200,000 (и так далее, до 1,900/900,000)

Если аукционисту покажется, что вы резко повысили ставку с mille deux cents (1,200 евро) до trois cent mille (300,000), он прервет торги и попросит подтвердить сумму.

Если вы выиграли лот, аукционист радостно воскликнет: «Adjugé!» («Продано!») Вам лишь остается надеяться, что вы правильно произнесли цифры… 12. Жилье

On croit souvent qu’un appartement est bas de plafond, alors qu’il est tout simplement haut de plancher.

(Зачастую вам кажется, что в квартире слишком низкие потолки, когда на самом деле это полы высокие.)

Пьер Дак, французский комик

Временное пристанище

Что делать, если Париж вам настолько полюбился, что вы хотите стать его частым гостем? Или даже постоянным жителем? Многие приходят к такому решению и по наивности покупают здесь жилье. Кстати, это касается не только иностранцев, но и самих французов. Среди них немало тех, кто живет в глубокой провинции, но имеет pied-à-terre^[265], что в буквальном переводе звучит как «одной ногой на земле», вызывая весьма болезненный образ – кажется, что человек попросту застрял, пытаясь выбраться из весельной лодки. И кстати, для людей неподготовленных покупка жилья в Париже может оказаться именно таким испытанием.

Даже для коренных парижан покупка недвижимости в родном городе сопряжена со стрессами и недоразумениями, поскольку для них, как для социологической группы, это относительно новый опыт. Еще лет десять – пятнадцать назад аренда жилья была настолько легкой и дешевой, что парижане и не морочили себе голову приобретением его в собственность. Большинство семей среднего класса радостно платили ежемесячную арендную плату, а сбережения тратили на résidence secondaire – загородный домик где-нибудь на побережье, в пригородах Парижа или в провинции, на малой родине кого-то из супругов. Как только заканчивалась морока с образованием отпрысков, счастливые родители попросту переставали платить парижскую аренду (обычно перекладывая это бремя на другого члена семьи) и удалялись на покой в résidence secondaire, к тому моменту уже полностью оплаченный. Это была потрясающе уютная система, которая впервые после османовской градостроительной лихорадки середины XIX века поделила Париж надвое: богатых владельцев жилых домов и менее влиятельных, но зачастую вполне довольных жизнью арендаторов.

Даже четверть века назад типичное парижское агентство недвижимости ютилось в тесной каморке с вывеской, написанной от руки. Пыльное, заваленное бумагами помещение больше напоминало кабинет адвоката перед выходом на пенсию. Кстати, чаще всего недвижимость продавали именно notaires^[266], действующие в интересах семьи, которая получала эту собственность в наследство и никак не могла решить, кому из брать ев и сестер жить в ней. Комиссионные по таким сделкам были огромные – до 10 процентов, – поэтому потребности в наращивании оборотов не было. Четыре-пять семейных квартир в год обеспечивали посреднику очень приличный побочный доход. Документы на квартиру могли неделями и даже месяцами пылиться на столе notaire в ожидании, пока кто-нибудь из его клиентов не обмолвится о том, что заинтересован инвестировать в недвижимость.

Покупка жилья с целью сдачи его в аренду тоже не казалась привлекательной идеей, поскольку права жильцов были намертво закреплены послевоенным законом, призванным компенсировать травмы оккупации. Он гласил, что с 1 сентября 1948 года арендная плата за жилье для французов фиксируется практически ad infi nitum^[267]. Закон 1948 года (Loi de 1948) закреплял максимальную арендную ставку. Он также устанавливал, что договоры аренды подписываются только с открытой датой, а арендаторов можно выселить из квартиры только при условии, что хозяин или хозяйка намерены сами проживать в ней или передать ее кому-то из своих детей, при этом категорически запрещалось трогать жильцов старше 65 лет или малообеспеченных. И даже если речь шла о выселении, хозяин должен был за полгода уведомить жильцов о своем решении и предложить им «равноценное» жилье в другом месте. При этом понятие «равноценности» было настолько размытым, что арендатор мог годами тянуть с переездом, капризничая, что новое жилье неудачно расположено, в квартире нет биде… и так до бесконечности. Но хуже всего для собственников было то, что эти «жильцы-1948» могли передавать свои договоры аренды от родителей к детям, от родственника к родственнику. Другими словами, сдача жилья в аренду была сродни благотворительности.

Отчаявшись, многие собственники стали продавать свое жилье либо occupés^[268] (что выходило в разы дешевле), либо непосредственно арендаторам, которые в любом случае имели право преимущественной покупки. Между тем на рынок съемного жилья практически не поступало новых квартир. Зачем строить жилье и сдавать его в аренду, если государство задушит тебя своим драконовским законом?

В попытке оживить спрос на рынке недвижимости в 1986 году французское правительство пересмотрело Loi de 1948, но так, чтобы не ущемить права уже существующих арендаторов. Теперь, если жилец съезжал с квартиры, хозяин мог сам назначать новую арендную плату. Но вместо того чтобы вырвать рынок из цепких лап закона, это лишь привело к очередной стагнации. Арендная плата тут же взлетела до небес, так что потенциальным новым арендаторам пришлось предоставлять немыслимые гарантии своей платежеспособности. Вот когда молодые люди потащили в риелторские конторы пухлые папки, набитые выписками со своих и родительских банковских счетов, копиями документов о праве наследования загородных домиков дедушек и бабушек, рекомендательными письмами от боссов, гарантирующих, что в ближайшие двадцать лет их компания не разорится, и обещаниями продать свои почки, если возникнут задержки с выплатой арендной платы.