Лайза Пикард - Викторианский Лондон
Это ему не было позволено, более того, его личным секретарем назначили Джорджа Ансона, молодого человека из семейства лидера вигов, виконта Мелборна; существовала опасность — и это Альберт отчетливо понимал, — что он тоже принадлежит к партии вигов. По прошествии времени Альберт очень привязался к Ансону, но в 1849 году тот скоропостижно умер. Единственным близким существом, напоминавшим ему о любимом Розенау, была воспитанная им собака — красивая борзая по кличке Эон. Она носила серебряный ошейник, сделанный на заказ в Париже, на котором было выгравировано: «Принц Альберт Саксен-Кобург-Готский». В 1842 году Ландсир нарисовал Эона в этом ошейнике. Но собака умерла.[322]
Несомненный успех Всемирной выставки — «реализация неоднократно осмеянного замысла принца Альберта» — несколько прибавил ему популярности в определенных кругах, но даже три года спустя его появление [в статичной хронике новостей, показанной в одном из театров] было встречено шиканьем и свистом. Бытовало мнение, что он не должен давать советов королеве в государственных делах; широкие слои населения оставались в неведении, скольким они обязаны этому человеку, на которого Виктория всегда могла положиться. «Будучи истинным германцем в своих действиях и мыслях, он вызывал раздражение у английского народа, даже у тех, кому следовало бы лучше знать действительное положение вещей».[323] К счастью, он мог стрелять оленей в Шотландии и охотиться в Англии. В 1843 году в письме своему дядюшке Леопольду Виктория вынуждена была признать: «Альберт так смело и уверенно держится в седле, что это стало сенсацией, о которой раструбили газеты по всей стране; вряд ли бы ему расточали столько похвал, если бы он совершил героический поступок!»[324] Возможно, его положение улучшилось бы, стань он масоном, как большинство мужчин при дворе. Тогда бы его более благожелательно приняли в аристократических кругах, однако он не выказывал ни малейшего к этому интереса.[325]
Возможно, ситуацию улучшило бы, если бы он смог избавиться от немецкого акцента. Тогда бы это не раздражало людей, к которым он обращался. Придворные уже привыкли к легкому акценту Виктории — ее мать была немкой, равно как и гувернантка Лецхен, к которой она сохранила привязанность и после замужества. Он не владел ни литературным произношением, ни разговорным; но, вообще-то, не так уж много людей имело шанс пообщаться с принцем. Но когда это случалось, их ожидало разочарование. Речь Альберта в момент его триумфа — на открытии Всемирной выставки — была продолжительной и заканчивалась незабываемыми словами:
Мы от всей души надеемся, что это событие, направленное на поддержку всех отраслей промышленности разных стран и укрепление договоренностей о мире и дружбе между всеми народами, будет способствовать, с Божьего благословения, благоденствию подданных Вашего Величества и останется в памяти на долгие годы среди самых знаменательных свершений Вашего мирного и счастливого правления.[326]
Но это было лишь эпизодом. Из-за ксенофобии британцев бедный Альберт так и не смог обрести положение в обществе, несмотря на все усилия жены. Парламент отверг просьбу Виктории о присвоении ему титула принца-консорта, и в конце концов она сама пожаловала ему этот титул королевской грамотой 1857 года. Данный документ, устанавливавший первенствующее положение Альберта среди прочих иностранных эрцгерцогов, ясно свидетельствовал о позиции, занятой парламентом.
Принцу можно было только посочувствовать. Он всегда знал, что ему суждено жениться на Виктории, предвидя, что именно таким окажется ее окончательное решение. А когда она, пережив несколько увлечений, остановила свой выбор на нем и страстно в него влюбилась, у него не было пути к отступлению. До той поры он вел жизнь образованного молодого европейского аристократа, который много путешествовал, интересовался литературой и наукой. В британской конституции его функции определены не были. Он сопровождал королеву во время официальных церемоний, носил форму, которая подчеркивала его стать, а дома безупречно выполнял свои супружеские обязанности. Он рекомендовал энциклопедическое образование для своего старшего сына, чтобы тот мог служить примером будущего наследника престола. Необъяснимо, но в детстве принц Эдуард был неуправляемым ребенком, а в юности прослыл распутником. Первенец Альберта — принцесса Виктория — была гораздо ближе ему по духу, чем Эдуард и даже жена. Он обожал Вики и очень тосковал, когда в 1858 году, в семнадцатилетнем возрасте, она вышла замуж за наследника германского императорского престола.[327]
Даже в финансовом плане Альберт, будучи супругом царствующей королевы, не мог соперничать с некоторыми ее родовитыми подданными. Годовой доход примерно дюжины из них превышал 100 000 фунтов.[328] О герцоге Бедфорде говорили, что его «сбережения» составляют 100 000 фунтов в год[329] и что он рассчитывает их удвоить. Лорд Джордж Кавендиш в 1815 году купил Берлингтон-Хаус на улице Пиккадилли за 70 000 фунтов, но, сочтя, что дом ему не нужен, 40 лет спустя продал его правительству за цену вдвое превышающую ту, во что он ему обошелся. Годовой доход лорда Дерби в 1865 году составлял 150 000 фунтов.[330] Только от земельного владения Гровенор в Лондоне 1-й герцог Вестминстер получал более 250 000 фунтов.[331] Парламент неохотно предоставил Альберту годовое содержание в 30 000 футов. Когда он уже был смертельно болен, поговаривали, что у него нет желания жить. Быть может, он устал от такой жизни. Но более вероятно, что, как предполагают современные медики, он умер от рака кишечника или желудка.[332]
Виктории очень не нравилось вести разговор с теми, кто был умнее ее. Такое легко могло случиться, однако придворные предпочитали придерживать язык и в ответ на ее надоедливые замечания отделываться расплывчатыми ответами. На многочисленных портретах она выглядит гораздо лучше, чем в жизни, ведь она отнюдь не была красавицей, несмотря на все ухищрения герра Винтергальтера. Фотографии ее не приукрашивали, на них запечатлена невысокая плотная женщина, с годами становившаяся все полнее, с немного выпученными голубыми глазами, с зубами, которые порой выдавались над нижней губой и срезанным подбородком. С годами рот недовольно скривился, щеки обвисли. Но люди охотно раскупали ее фотографии.
Оставив в стороне немногочисленных представителей знати, входивших в очень узкий круг приближенных, и простой народ, наблюдавший, как королева проезжает в карете, следует заметить, что никто даже не задавался мыслью о том, какова реальная жизнь царствующей особы, а потому не имело никакого значения, что Виктория не столь очаровательна, как, например, Лили Лангри. У королевы был дурной вкус в одежде, она явно превосходила меру, украшая себя бриллиантами. У нее были определенные способности к музыке и рисованию, и она любила эти занятия, а вот к чтению ее совсем не тянуло. Она тяжело пережила кончину Альберта в 1861 году. Она питала беспричинную ненависть к старшему сыну, необоснованно обвиняя его в смерти отца. «Поведение королевы в этом отношении вряд ли можно считать нормальным… ее странности нельзя объяснить случившимся несчастьем, однако, если так будет продолжаться и дальше, она может оказаться в самом плачевном положении».[333] После 1861 года окружение королевы вообще старалось не противоречить ей ни в чем, чтобы не дать болезни развиться, что, как тогда считали, произошло с Георгом III. Она на много лет почти полностью отошла от публичной жизни, что вызвало в народе ропот недовольства. Почему англичане должны оплачивать содержание королевы, а она так редко показывается на людях? Разочарованы были и юные аристократки, первый выход которых в лондонский высший свет проходил совсем не так как прежде; их представляли теперь принцу Уэльскому и его красивой, но, к несчастью, глуховатой и вечно опаздывающей супруге, на которой он женился в 1863 году.
Более того, церемонию открытия сессии Парламента, символически олицетворявшего основу британской конституции, Виктория считала слишком утомительной и отказывалась в ней участвовать. В 1864 году в «Сатердей ревью» появилась статья, содержавшая резкие выпады, где говорилось о необходимости отстранения Виктории от трона; именно эта статья (как предполагали) вызвала публикацию в «Таймс» заявления королевы о том, что она будет и впредь делегировать на официальные церемонии других лиц, но что при этом она не преминет участвовать в делах, направленных на благо народа, преданность которого она всегда высоко ценила.[334] Однако убедительные льстивые доводы Дизраэли и то обстоятельство, что королева рассчитывала получить от парламента оплату приданого своей дочери Елены, в 1866 году сподвигли Викторию впервые после смерти мужа открыть парламентскую сессию.
Мало-помалу, когда ей того хотелось, она возвращалась к публичной жизни, но лондонцы видели королеву редко. Обычно она проводила время в Осборне, Виндзоре или замке Балморал и лишь изредка на несколько дней приезжала в Букингемский дворец. Когда в 1872 году королева посетила собор Св. Павла, чтобы возблагодарить Бога за выздоровление сына от брюшного тифа, ее поразила теплота, с какой ее встретили толпы лондонцев.
