KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Справочная литература » Справочники » Алексей Ерофеев - Откуда приходят названия. Петербургские улицы, набережные, площади от аннинских указов до постановлений губернатора Полтавченко

Алексей Ерофеев - Откуда приходят названия. Петербургские улицы, набережные, площади от аннинских указов до постановлений губернатора Полтавченко

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Алексей Ерофеев, "Откуда приходят названия. Петербургские улицы, набережные, площади от аннинских указов до постановлений губернатора Полтавченко" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Оно незаконно или умышленно-двусмысленно – потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догматы, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято… Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. Так что постановление Синода вообще очень нехорошо. То, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, так уверены в своей правоте, что молятся о том, чтобы Бог сделал меня для моего блага таким же, каковы они, не делает его лучше».

Далее Толстой перечисляет ключевые свои разногласия с православием: «То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически – я перечитал все, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же – строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения.

То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же – духа, Бога – любовь, единого Бога – начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

Еще сказано: „Не признает загробной жизни и мздовоздаяния“. Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая – постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения к новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. 23. 8-10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, „ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств – Евхаристию“. То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, – это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку – перегородкой, а не иконостасом, и чашку – чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство – в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съел этот кусочек, в того войдет Сам Бог.

Ведь это ужасно!»

В конце письма Толстой кратко формулирует свой собственный «символ веры»: «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством…

„Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете“, – сказал Кольридж.

Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.

Лев Толстой.

4 апреля 1901. Москва».


«Ответ Синоду» напечатан летом 1901 года в нескольких церковных изданиях, причем с большими сокращениями; в примечании цензора отмечено, что он убрал около 100 строк, в которых граф Толстой «оскорбляет религиозные чувства». Публикация сопровождалась запретом перепечатки, так что в светских изданиях ответ Толстого тогда не появился. Полный текст опубликовали в том же году за рубежом (впервые – в Англии), в России – в 1905 году в издательстве «Обновление».

«Ответ» напечатали в июньском (того же года) номере журнала «Миссионерское обозрение», и, по мнению редактора издания, он «открыл глаза огромной массе „слепых“ почитателей Льва Ник., понявших тогда впервые, какой действительно великий еретик и страшный враг Христа и Церкви их яснополянский кумир».

Впрочем, так думали далеко не все. Фигура выдающегося писателя и гуманиста, его творческое наследие заслонили события, связанные с его отлучением от церкви.

Ну а в 1918 году свою роль сыграло и отношение к писателю руководителя советского государства Владимира Ильича Ленина, написавшего статью «Лев Толстой как зеркало русской революции».

Так Лев Толстой стал первым писателем, чье имя оказалось увековеченным в топонимике города после Октябрьской революции.

Коль скоро речь зашла о церкви, о предании анафеме, грех не вспомнить архиерея, о котором напоминала эта улица, тем более что это действительно незаурядная фигура нашей истории.

Архиерейской улица стала в конце XVIII столетия, хотя архиерей Новгородский Феофан умер задолго до этого, еще в царствование Анны Иоанновны. Название велось от находившегося на территории нынешнего Медицинского университета архиерейского двора, возникшего при Петре I. Владельцем этой территории и частью Аптекарского острова и был архиерей Феофан Прокопович.

Феофан Прокопович родился на Подоле, в Киеве 9 июня 1681 года. При рождении он получил имя Елеазар, но в обиходе его звали Елисеем. Ребенка, рано оставшегося сиротой, взял на попечение его дядя Феофан Прокопович, преподаватель духовной коллегии в Киеве, на некоторое время ставший ее ректором. Впоследствии, в благодарность дядюшке, Елеазар взял имя дяди и вошел в историю как Феофан Прокопович.

Первая встреча Феофана с Петром I произошла 5 июля 1706 года. Но тогда приветственное слово молодого проповедника, сочиненное им, царь оставил без внимания. Однако в том же году, когда Мазепа изменил Петру, царь, встревоженный настроениями в Киеве, требовал найти верных людей. Киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын писал в ответ: «Во всем Киеве нашел я только одного человека, к нам снисходительного». Это был Феофан Прокопович.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*