Мартин Нексе - В железном веке
День был так хорош, что они решили поехать к северу вдоль побережья и позавтракать где-нибудь на берегу Эресунда. А потом они навестят Андерса Нэррегора, который лечился в частной клинике по нервным болезням. Если верить газетам, он был очень серьезно болен.
Когда они сидели на широкой террасе отеля и у их ног расстилался голубой Эресунд, Мария сказала:
— Я этой истории с Андерсом Нэррегором не понимаю. Почему это так ужасно на него подействовало? Ведь он же никогда не участвовал в работе ригсдага.
Йенс Воруп рассмеялся:
— Да, уж он не слишком переутомлял себя. Когда люди, занимающие официальный пост, вдруг попадают в нервную клинику, за этим наверняка кроется что-то другое. Я ничего определенного не знаю, но у меня есть свои предположения, — ведь если сопоставить факты, можно кое-что и сообразить. В рабочей газете в Фьордбю были за последнее время такие намеки, которые очень легко отнести к нему; а по углам шепчутся, что он таскает домой из ригсдага не только мыло, но и туалетную бумагу. И в самом деле, смешно, если он, как уверяет газета, построил себе на хуторе особый ватерклозет, чтобы использовать эту бумагу. Действительно бред какой-то! Я тоже считаю, что его болезнь связана с этой странной потребностью «коллекционировать» зонтики. Впрочем, я встречусь завтра с руководящими людьми из нашей партии и выясню, в чем там дело.
Тут подошел официант и спросил, что господам угодно заказать. Мария чуть не подвела своего мужа.
— Я знаю, чего ты хочешь, — заявила Мария простодушно, — бифштекс по-гамбургски.
Йенс Воруп потребовал меню.
— Мне хочется съесть что-нибудь особенное, — отозвался он, слегка обиженный. — Ну хотя бы устриц с рейнвейном, такой ленч очень освежает.
Но официант заявил, что, к сожалению, в это время года устриц не бывает, и предложил омара и портер или бургундское. Йенс Воруп, покраснев, заказал холодную закуску — на каждого по половине омара, ладно, и бургундское.
— Да, чорт возьми, сел я в лужу, — шепнул он Марии, когда официант удалился. — Все смеются над женой Ханса Нильсена: она на-днях подала к изысканному обеду красное вино остуженным, а все остальные вина — подогретыми. Но ведь все это заучить не так легко; это прямо искусство — уметь жить и брать от жизни все, что полагается.
Эресунд, блестящий и светлый, расстилался внизу, как раз перед ними; его гладь слегка морщил слабый бриз, пробегавший по воде, словно легкая дрожь. Вдали виднелся шведский берег; однако эта водная ширь, до войны обычно усеянная белыми парусами, теперь казалась пустыней, и только по ту сторону, возле острова Вен, вился, как флаг, дымок одинокого парохода.
— Весь залив полон минами, — заметил Йенс Воруп. — Очищен только узкий проход. И пройти по нему могут только наши суда, потому что они знают фарватер. — Йенс был очень горд тем, что может быть гидом своей маленькой жены.
Оказалось, однако, что уже поздно и посетить Андерса Нэррегора сегодня не удастся; да и Йенсу Ворупу хотелось сначала повидаться с одним из руководителей своей партии, чтобы получить ориентировку.
Вечером они были в театре на Вестербро и смотрели ревю, в котором участвовало почти сто обнаженных девушек — «герлс», как их назвал Йенс Воруп.
Мария была разочарована.
— Ну, это для мужчин, для гуляк, — обиженно добавила она. По целому ряду признаков она убедилась, что Йенс здесь не в первый раз, и это было ей неприятно.
— Но ведь тут очень много женщин, — сказал Йенс. — Посмотри, чуть ли не половина публики — женщины.
— Ну, тогда они пришли только затем, чтобы следить за своими мужьями, иначе я просто не понимаю, какое здесь для женщины удовольствие, — заметила Мария, насупившись.
Ее, видимо, мучила ревность.
— Но ведь это же красиво, просто смотреть приятно и тем и другим... они так хорошо сложены, — поддразнил ее Йенс Воруп.
— Да, тебе, конечно, приятно. Но я предпочитала бы, чтобы это были мужчины, — ответила Мария с вызовом.
На этот раз Мария взяла верх, и насупился Йенс Воруп. Однако туча вскоре рассеялась. Когда представление, если можно так выразиться, — для Марии это была скорее выставка тел, — окончилось, Йенс повел жену через улицу в ресторан «Терраса», где они поужинали.
Йенс вообще все тут знал и отлично во всем разбирался. Теперь столица уже не казалась ему вертепом разврата; он отзывался благожелательно, даже тепло, об ее учреждениях и удовольствиях.
— Крестьяне смотрели на город слишком односторонне, — сказал он. — Тут можно найти много хорошего. А как бы ты, кстати, отнеслась к тому, чтобы провести здесь зиму? Ну хотя бы в качестве жены депутата ригсдага? Нет, я пока ничего не могу обещать, — добавил он, когда она вопросительно посмотрела на него. — Это ведь только так, фантазия.
Однако Мария поняла, что за этими словами кроется нечто реальное, и поставила это в связь с болезнью Андерса Нэррегора.
Сегодня «день Марии», как Йенс выразился шутя. Впрочем, он был занят вообще с утра до вечера, а Марии приходилось развлекаться по собственному усмотрению. Она ходила гулять по набережной и шла вдоль мола, до того места, где стояла военная охрана, посещала сад глиптотеки или ездила в Зоологический сад, чтобы посмотреть разнообразные творения божии.
В столице Йенс Воруп действовал в качестве представителя правления банка. Он и директор играли за счет банка на бирже; чтобы не покупать и не продавать наугад — надо было налаживать связи. Ведь банк пережил некоторые трудности, и лучше, если бы они не повторялись. Самый крупный клиент, владелец консервной фабрики Ханс Нильсен, чуть не погубил себя и банк. Не то он доставлял чересчур низкого качества товар, не то была еще какая-то причина, но немцы вдруг перестали вносить депозиты, которые он, по предъявлении накладной на отправленный товар, мог переводить на себя. Это явилось, конечно, тяжелым ударом не только для фабриканта, но и для банка, и поэтому было крайне нежелательно, чтобы подобная история повторилась. Понятно, что Йенс Воруп попытался получить поддержку в каком-нибудь столичном банке, чтобы всегда иметь под рукой необходимый капитал; и установление деловых связей шло как по маслу. Надо было только дать обязательство, что вое поручения пойдут отныне через этот столичный банк.
Более серьезных усилий потребовало осуществление некоей дипломатической задачи секретного характера. Ему предстояло (тоже от имени банка, но чтобы об этом знали только он и директор) получить сведения и установить связь с Оракулом — таинственной организацией русских контрреволюционеров, — по слухам, беглых великих князей, которые искали убежища в Видэре, замке на берегу Эресунда. Оракул, в обмен на регулярный ежегодный взнос в две тысячи крон, каждый день посылал своим клиентам, мелким провинциальным банкам и спекулятивным компаниям, нечто вроде «прогноза погоды». С помощью этих «прогнозов», показывавших политическое и финансовое «давление» в окружающих странах, можно было якобы с математической точностью предсказать состояние биржи на ближайшие дни и этим руководствоваться в своих операциях. Значение «метеорологических прогнозов» Йенс Воруп оценил еще в то время, когда занимался сельским хозяйством, и поэтому заявил о желании банка в Эстер-Вестере также стать клиентом Оракула.
Это были два основных дела; но наряду с этим возникло и многое другое, чего он не предусмотрел. Большая репортажная газета, обладавшая непревзойденным нюхом, сообщила в одно прекрасное утро, что известный и уважаемый хуторянин Йенс Воруп с супругой прибыл из Эстер-Вестера в столицу; была названа даже гостиница, где он остановился. «Мы едва ли ошибемся, — добавляла газета, — если скажем, что этот приезд имеет определенную связь с политическим представительством крестьянского сословия в ригсдаге».
С этой минуты покою Йенса пришел конец. Корреспонденты являлись уже с раннего утра, чтобы знать его мнение о различных политических и экономических вопросах, и каждое утро в какой-нибудь газете появлялась статья о Ворупе. Не раз упоминалась и Мария, «его красавица супруга».
А дельцы и прожектеры под всякими предлогами прямо ломились к нему.
У Марии голова шла кругом: как будто они какие-то международные финансовые магнаты! Йенс Воруп относился ко всему этому спокойнее, даже с известным достоинством. Он воспользовался пребыванием в столице, чтобы остричь волосы под машинку; и теперь, в своем сером английском костюме, напоминал молодого коммерсанта или банкира. Приобрел он также и серебряную зубочистку, — это удобное, чем ржаная соломина. Да и что такое рожь! В эти благословенные времена кто, кроме правительства, еще помнил о ржи! Раздобыть нынче в Дании ржаную соломину, кажется, было бы труднее, чем кокосовую пальму.
Зубочистка лежала у Йенса в кармане пиджака, и когда он разговаривал с простыми людьми, он извлекал ее оттуда и начинал ковырять в зубах. Йенс Воруп находил, что это придает человеку особый шик, этакий рассеянный и глубокомысленный вид. А если время от времени с легким свистом втягивать в себя воздух уголком рта, то можно произвести впечатление светского человека, завсегдатая обедов и банкетов.
