Эльвира Сарабьян - Научитесь говорить так, чтобы вас услышали. 245 простых упражнений по системе Станиславского
Тест на определение типа памяти
Для проведения этого теста вам понадобится три листа бумаги. Пронумеруйте их.
Прочитайте вслух слова:
Лампа
Яблоко
Карта
Гроза
Утка
Мяч
Кошка
Лист
Дом
Газета
Отложите книгу, запишите то, что запомнили, на листе № 1.
Прочитайте слова про себя и представьте эти предметы:
Чайник
Самолет
Бабочка
Ноги
Лошадь
Доска
Свеча
Журнал
Машина
СолнцеОтложите книгу, запишите то, что запомнили, на листе № 2.
Прочитайте слова и «запишите» каждое слово в воздухе:
Волк
Коньки
Самовар
Пила
Лодка
Прогулка
Загадка
Стол
Хлеб
Сок
Отложите книгу, запишите то, что запомнили, на листе № 3.Затем сравните все три листа. Если больше совпадений на листе № 1, у вас преобладает аудиальная память. Если на листе № 2 – зрительная, если на листе № 3 – кинестетическая.
Приемы запоминания текста
У каждого профессионального оратора есть свои приемы запоминания текста. Своими наблюдениями о запоминании текста делится в «Монологе о театре» сербский актер и режиссер Стево Жигон:
«Нас, актеров, часто спрашивают, как мы запоминаем такие длинные тексты. Когда-то репетиций было очень мало: в понедельник первая репетиция нового спектакля, а в субботу уже премьера. И так из недели в неделю. Суфлер в то время был в спектакле самым важным человеком в труппе.
В Югославском драматическом театре репетиций было много. Боян Ступица в только что основанном им театре с большой любовью обеспечил своим актерам исключительные условия труда (у каждого была личная гримуборная с диваном, по две сорочки и по костюму для работы и даже массажистка в ванной), но и продлил время репетиций, действительно предоставив актерам самое исключительное из условий труда: возможность длительных исследований, усовершенствования, поиска…
В Югославском драматическом суфлер был нужен не столько на спектаклях, сколько на репетициях, помогая нам под его шепот овладеть всеми другими действиями, которые вместе с текстом представляют актерское искусство. Так незаметно в нас входил текст, и мы его, так сказать, никогда не учили наизусть, запоминая его как составную часть актерского поведения на сцене.
Однажды я сам это испытал на своей шкуре, причем очень драматично. На Правовом факультете в Белграде был хороший обычай каждый год для будущих судей, прокуроров и адвокатов устраивать конкурс на звание лучшего оратора. И всегда приглашали актера, который бы первым показал свое искусство красноречия. В тот год позвали меня с моим Робеспьером.
А так как в эти дни у меня гостила мама, я привел ее с собой. Когда мы появились на входе в большой амфитеатр Правового факультета, который уже был переполнен, раздались аплодисменты в мою честь, почти овации, так что я почувствовал себя боксером, выходящим на ринг. Я ощутил, что значит таять от самодовольства и чувства собственной значимости.
Я настолько отдался наслаждению собой и тем, что мама – свидетельница моего успеха, что напрочь забыл текст монолога, который произносил уже множество раз. Пока мы с мамой ждали, когда меня вызовут на кафедру, я напрасно старался вспомнить текст, хотя бы некоторые фразы из середины монолога. Все вылетело из головы! Напрочь! Меня охватила паника. И тут меня позвали. Я медленно направляюсь к кафедре, пытаясь оттянуть время. Аплодисменты, сопровождавшие снова мой выход, стали смолкать, как только я оказался на кафедре, и постепенно наступила та особая тишина в зале, которую так любят актеры. На сей раз она привела меня лишь в еще большее отчаяние. Конечно, я мог просто сказать студентам: “Простите, не знаю, что со мной, мне нужно сесть, а когда вспомню, сообщу…” Это, наверное, было бы даже симпатично… Но тут на скамейке амфитеатра сидела моя мама. Я чувствовал, что подобная близость с таким множеством публики не соответствовала ее представлениям о поведении актера, и поэтому отказался от этого привлекательного решения. А тишина была все плотнее. Ее уже можно было резать, как хлеб.
Тогда мне пришла в голову мысль, что, возможно, текст “всплывет”, если я приму позу, которую принимал в театре, в гриме и костюме, с белым париком на голове… Работая над ролью Робеспьера, я собрал много данных об этой исторической личности (у него был писклявый голос, кружилась голова во время выступлений перед большим скоплением народа, руки у него потели, он страдал близорукостью, сухостью во рту, тренировал жестикуляцию перед зеркалом, учил свои выступления наизусть) и, таким образом, создал себе определенное представление об этом таинственном и одиноком революционере, организаторе кровавого Термидора, на первый взгляд, совсем не симпатичного, но пользующегося большой любовью бедноты, которая его, как известно, любовно звала “неподкупным”.
Итак, я рассуждал: если мне удастся войти в тот образ, который я создал в своем воображении на основе всех этих данных, возможно, текст, как составная часть этого образа, “всплывет” из глубин моего сознания. На самом деле мне хотелось применить и опробовать утверждение Станиславского, по которому актеру необходимо стараться выразить образ, который он создает, всем своим существом, а не только при помощи авторского текста, объединив все это в единое целое.
Так я, играя Робеспьера, например, незаметно вытирал “потные” ладони о фалды фрака, жмурился, чтобы лучше видеть, театрально заученно, отрепетированно жестикулировал, как бы придавал пластику мысли, говорил дрожащим, ломающимся голосом, неуверенно держался на ногах, и все это подтверждалось прочитанным мной о нем в книгах. Пожалуй, только один, несколько саркастический вопрос режиссера ко мне остался без ответа: “Почему ты так запрокидываешь голову? Ты что, прочитал, что у него была вывихнута шея?” Действительно, я не мог ответить, почему мне так подходит эта закинутая голова.
Таким образом, когда я перед тысячей студентов и перед мамой, ухватившись за кафедру, как утопающий за соломинку, попытался вызвать текст, заняв характерную позу естественно, думая одновременно и о том, что позор будет еще большим, если я перед таким количеством народа начну “кривляться” и делать движения, настолько несоответствующие моей обычной одежде, и после всего этого – ничего… Между тем у меня не было выбора. Тишина длилась слишком долго. В отчаянии я “вхожу в образ”, и, к великому счастью, текст всплывает из глубин моего общего самоощущения.
В чем была суть? Когда я “занял позу” и откинул голову, я в этот миг над собой увидел головы студентов, напряженно ожидающих начала моего выступления. И якобинский клуб, где Робеспьер держал эту речь, тоже имел форму амфитеатра. Вероятно, я, листая исторические книги, подсознательно занял позу трибунов-революционеров (как на иллюстрациях) в Конвенте и в якобинском клубе, что обращались к публике в тех амфитеатрах, закинув голову, вероятно, потому, что обращались главным образом к тем, кто сидел далеко и высоко. Может быть, потому, что там обычно сидела оппозиция…
Когда я увидел над собой головы студентов, вдруг сразу же стала оправданной и эта моя запрокинутая голова, и сразу же мое поведение стало созвучным данным обстоятельствам. Как будто из моего сознания ушла какая-то фальшь, которая мне мешала. Всем своим существом я ощутил какую-то великую гармонию. Из этой-то гармонии и “всплыл” текст: “Мы лишь ждали крика гневного негодования…” Какое облегчение! Эту гармонию всего организма Станиславский называл органикой (органическим поведением).
Когда мы с мамой после огромного успеха у публики оказались на улице, она через некоторое время спросила: “Что ты так важничал вначале?” Она была права. Входя в амфитеатр, я настолько наслаждался своей значительностью, купаясь самолюбиво в приятных волнах своей “популярности”, то есть настолько был занят собой, что не заметил, когда я потерял своего Робеспьера». [52]
Упражнение 214. «Запомните слова»
Пользуясь приемами, описанными в статье Стево Жигона, запомните эти слова:
Искушение
Думать
Камень
Польза
Пицца
Поход
Множество
Юбка
Шляпа
Столб
Свежесть
Видеть
Собеседник
Цифра
Хозяйство
Рисунок
ДесятьПамять оратора
Человеческая память неоднородна. Она бывает кратковременная – когда человек лучше помнит то, что случилось недавно; долговременная – когда недавние события размываются, а то, что случилось давно, видится, словно это было сегодня. А есть длинная и короткая память. Длинная память позволяет нам запоминать большие объемы информации. Короткая память – это способность сохранять информацию в течение короткого времени. Эта кратковременная память важна, например, чтобы оратор во время речи, пробежав глазами ближайшие ключевые слова, сумел их запомнить и затем при «контакте глаз» со слушателями развить в формулировки. Каждому нужно установить, какой вид упражнений подходит ему лучше всего. Как же подчинить себе память? Опыт показывает, что укрепление памяти достигается прежде всего комплексным воздействием трех составляющих:
