Александр Иличевский - Город заката
Социалистические привычки обитателей кибуца очевидны: сонмы детей, компании из нескольких семей, непременное барбекю, массовые ночевки в шатрах на карематах с видом на бездонную звездную пустыню; песни под гитару, групповое преодоление каньона Вади Дарга.
Между домиками высится — холм бомбоубежища, увенчанный скульптурой купальщицы. А московская мобильная связь то и дело шлет приветствия с прибытием в Иорданию.
Утром грязевые и серные ванны, после которых припахиваешь илом, будто выкупался в лесном торфяном озерце. Над Мертвым морем нынче висит густая дымка хамсина, скрывающая противоположный берег; так что оно теперь особенно кажется Солярисом. Из тумана накатывают таинственные тяжеловесные волны.
Русский турист, энергично заходя в Мертвое море, произносит скороговоркой:
— Ну, это единственный водоем в мире, в котором я могу расслабиться насчет рыбы.
Движение на юг — мимо пещеры жены Лота, мимо химических предприятий у Содома — приводит в плоскую пустыню Негев. Здесь вдоль Пути благовоний — из Южной Аравии в Средиземноморье — открываются древние набатейские города: Мамшит, Овдат, Шивта. Города эти пережили Набатейское царство, но не пережили арабского вторжения. Формировались они вместе с караван-сараями, обслуживающими товарный путь, по которому везли пряности и благовония. Залогом благополучия в пустыне всегда считалось умение добывать воду. Накопительные цистерны и ниточки акведуков, хитроумно собирающих воду с лица пустыни, — непременный атрибут любого поселения. Умение конструировать акведуки исходя из наблюдений за террасным водосбором — почти мистическое.
В Мамшите примечательна церковь Св. Нилуса, IV век. Сохранившаяся мозаика под колоннадой изображает куропаток. Отсюда видно, как живописное неглубокое вади опоясывает городскую окраину.
В Мамшите в порах рыхлого известняка земляные шершни устраивают гнезда. Песчанки стремглав перебегают дорогу.
После нашествия арабов люди перестали населять эти места, и только двенадцать веков спустя англичане выстроили близ развалин полицейский участок. Объезжая окрестности на верблюдах, британцы присматривали и за бедовыми бедуинами, и за евреями, которые искали в округе места для поселений.
Здесь вел раскопки Лоуренс Аравийский. И здесь в 1966 году была совершена важная археологическая находка — медный кувшин с десятью с лишком тысячами серебряных тетрадрахм, что по римским меркам составляло годовой бюджет управления южными провинциями. Комната была засыпана в III или IV веке при землетрясении, видимо, поэтому клад сохранился. Это самая крупная находка, сделанная в Израиле, и вторая в мире после сокровищ Тутанхамона.
54
На Масаде панорамное окно залито молоком хамсина. Внизу кратеры эоловой работы. Всюду чудятся сфинксы — покатые грудастые холмы с зазубренными боками.
Неподалеку — в Эйн-Геди — сторожила и не уберегла свой виноградник героиня «Песни Песней». Где-то там же Давид прятался в пещере от Саула и сочинил защитный псалом — стих, который как минимум несколько раз в жизни повторяет треть человечества.
Я вхожу в вагончик фуникулера, отправляющегося на вершину Масады, и слышу финал разговора двух пожилых дам:
— Yeah, it's a sad story.
— Well, most of the stories are sad[8].
На следующий день дымка над морем рассеивается и таинственно проявляется противоположный берег.
55
В парке Сакера поводыри-добровольцы выгуливают быстрым шагом слепцов. Поводки поначалу принимаешь за наручники. Такая физкультура.
После заката в кустах сопят дикобразы.
Ежи в палисаднике гоняют от кормушки кота, и он приходит ко мне плакаться. Отсыпаю ему корма в другую посудину. Сегодня пришли аж три ежа, и кот в отчаянии разрыдался. Я его накормил и успел щелкнуть двух ежат, третий заробел и отполз восвояси.
56
На Агроне военные полицейские на мотоцикле с красными номерами и при полной боевой выкладке остановили и потрошат подозрительную машину.
Две красивые арабки в торговых рядах замерли перед вышитым шелковым ковриком: море и яхта; взгляд Ассоли.
Прилипчивые торговцы: сами сбрасывают цену вдвое, хотя их не просили, и тут же посылают вслед проклятия, если не берешь товар.
Молодой араб ласково говорит по-русски. Хитро улыбается и, торгуясь, повторяет часто: «можьно».
У Львиных ворот узенькие тракторы с прицепом собирают мусор. Таксисты чудом разъезжаются в арках.
Раскопки на территории монастыря Св. Анны. В глубине, в провале, огромный ступенчатый бассейн. Голуби и горлицы перелетают с колонны на колонну. Странно с высоты видеть летящих ниже уровня земли птиц.
57
Человек есть испытатель боли. Откуда в оставшейся сумме страдания? Откуда чаяния? Редко когда жизнь прожита счастливо. А если счастливо — печально с ней расставаться. То есть место для драмы, если не трагедии, всегда найдется. Если бы человек не получал от жизни удовольствие, человечество бы не выжило. Любое существо — насекомое и т. д. — должно получать награду за существование — и отсюда силы к исполнению инстинктов и т. д.; ибо что мы знаем о суицидальном поведении в животном царстве?
Иерусалим есть совокупная воплощенная мечта об избавлении. «Не войду в Иерусалим горний, пока не войду в Иерусалим дольний». Иерусалим — томление по мечте. Агнон писал: шаг за пределы этого города отправляет вас в ад. Это хорошо понимается даже при поездке в Тель-Авив, в его липкий влажный левантийский воздух, в котором тщательно затягивается твой след, и море зализывает лодочки, оставленные на песке твоими ступнями. При всей своей доброжелательно-ленивой податливости, Тель-Авив прекрасен лишь ввиду береговой линии моря.
Так вот, Иерусалим есть предмет веры. Повторяю: Иерусалим слишком мал для Бога и в то же время Ему впору. Вот живет человек. Страдает, радуется, мучается и веселится. Но каждый несет в себе слиток чистоты — небесно ясного желания. И каждый знает, куда его этот слиток — хотя бы в мыслях отнести, в какую кладку каких именно стен его поместить. «Есть город золотой…», и он выстроен нашими чистыми помыслами, и самое главное: он существует не только в мечтах, но и на карте.
Моя прапрабабка ходила на паломничество в Иерусалим и умерла где-то здесь, в стенах Старого города, от тифа. Когда я смотрю на вырезанные на камнях или дереве ворот надписи вроде «1878 Раб Божий Григорий», я вспоминаю о ней и ловлю себя на мысли, что не очень-то понимаю, как передать и выразить словами самое главное об этом городе. Иерусалим — фигура интуиции, и эти записи нельзя назвать путевыми. Они, скорее, относятся к художественной, а не к изобразительной реальности. Как, собственно, и сам живой город. И значит, Иерусалим более всего похож на Слово — он его плоть. Множество умерших и живущих людей писали и произносили это Слово и не давали плоти истлеть, вдыхали в него жизнь своими текстами, мыслями, стремлением, чаяниями и прочим. Всё это так или иначе становилось приношением Иерусалиму и его частью, ибо строки образуют не менее прочную кладку, чем камни.
58
Когда Иисус Навин вместе с Ковчегом Завета перешел Иордан, обрезал всех, кто оставался необрезанным в пустыне и установил лагерь в Иерихонской долине, ему явился Господь и сказал: «Теперь Я откатил от вас проклятие египетское». После этого Иисусу Навину явился ангел-загадка, назвавшийся вождем воинства Господа. Иисус поклонился ему, и началась осада Иерихона. Вопрос в глаголе «откатил» — «гилгул». В синодальном переводе вместо него использован «снял» (проклятие). В Новом Завете перед вестью о воскрешении камень откатывается от гроба. Видимо, почти магический английский оборот — символ свободы, воплощенный в рок-н-ролле, — rolling stone — имеет в виду именно тот самый откатившийся камень Нового Завета. Кроме того, «гилгул» означает также круговое движение, совершаемое душой при перерождении. То самое место, где Иисусу Навину было объявлено об откате с евреев египетского проклятия, есть большой секрет современной археологии: усилия найти Гилгул весьма значительны. Но самое интересное и главное — иное: «гилгул» значит «откатить» — проклятие или камень. «Закат» — действие не столько обратное «гилгулу», сколько однокоренное «откатить» в русском языке и уж точно родственное понятию кругового движения, совершаемого при перерождении дня в ночь и ночи в день. Уверен, что необходимо думать об Иерусалиме, где откатываются камни, солнце и египетские проклятия, где человек перерождается и становится свободным. Иными словами, Иерусалим и мог бы быть тем самым искомым Гилгулом.
59
Иерусалим с его сутью — сутью Храма — есть единственное место, где в пустырях и камнях воплощается мечта многих мертвых и живых людей. Этот город обладает неповторимым ландшафтом, уникальным воздухом — его нельзя ни умалить, ни забыть. Иерусалим не столько произведение искусства, как иные города, сколько — произведение надежды: на избавление и вечную жизнь. Его роль во Вселенной уникальна. Он — залог будущего. Человек покидает мир, а Иерусалим остается, ибо остается надежда. Иерусалим делает надежду вещной, уравнивает ее с настоящим. Здесь слеза обретает облегченье, и суть сердца становится зримей.
