Андрей Кобяков - Русская Доктрина
Мы предлагаем первые итоги наших раздумий о силе и прочности русской цивилизации, о тех залогах нашей общей мощи, которые мы должны удержать любой ценой. Во имя наших предков и, что особенно важно, во имя наших детей.
Социальные константы, вековые принципы, традиции, которые доказали свою ценность, должны у носителей зрелой цивилизации легко и естественно восстанавливаться. Зрелая цивилизация даже после пережитого разгрома должна быстро отрастить свои органы, восстановить живую ткань.
Глава 2. ЖИВОЙ ОРГАНИЗМ ИЛИ МЕРТВЫЙ ИДОЛ?
О нации и уловке “национального государства”
Из мысли о народе выработали идол и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола недостанет никаких жертв.
Свт. Филарет Московский
К теме национального суверенитета русское сознание очень чувствительно. В России чужеземная власть была один раз – с 1610 по 1612 гг., – в течение всего этого периода народ вел систематическую войну против нее как против власти оккупационной. А сам факт такой власти воспринимался как национальный позор. Все остальное время в России верховную власть осуществляли династии и правители, которые воспринимались народом как русские, и, более того, “восстановление русскости” неоднократно ставили себе в заслугу и оправдание государи, пришедшие к власти не вполне легитимным путем, – Елизавета Петровна, Екатерина II, Николай I. Именно национализация власти была самой эффективной технологией укрепления ее легитимности.
Что мы понимаем под нацией?
Нация представляет собой силовое поле истории, которое удерживает в себе различные этнические и социальные группы, сообщая им единство и не позволяя рассыпаться. Это силовое поле, подобно полю магнита, невозможно увидеть глазами, поэтому оно кажется таинственным, многие видят в нем мистическое начало, а некоторые умудряются даже сомневаться в его наличии (хотя объективность существования наций как исторических комплексов, казалось бы, в здравом уме и не оспоришь).
В социальных науках вокруг проблемы нации сломано уже столько копий, что мы не ставим себе задачей угодить всем специалистам и неспециалистам. Мы просто изложим свой подход, понравится он кому-то или нет.
Нация – первоначально, в момент зарождения, – племя, наделенное свойствами и качествами, позволяющими сплачивать другие племена и группы, образуя на основе этого сплочения иерархические структуры, исторически устойчивую государственность; затем, на следующем этапе своего становления, нация, уже обладающая своим государством, предстает как ядро расширяющейся культуры и государственности, развивающийся круг сплоченности, в который включаются все новые и новые части, ранее к данной общности не относившиеся. Таким образом, нация предстает как самовозрастающий, способный к сверхплеменной солидарности социальный организм.
Нацию можно назвать сверхплеменем, сверхнародом, поскольку в чувстве нации преодолеваются другие социальные чувства. Так, чувство своей стаи, своей народности, своей социальной группы растворяется в чувстве того эпицентра истории и культуры, которым является нация. Хотя и бывают нации одного племени, однако рано или поздно они включают в себя какие-то “иноэтнические группы” и вынуждены выстраивать с ними отношения более тесные, чем отношения добрых соседей. В идеале нация стремится к тому, чтобы иноплеменники, ставшие подданными ее государства, принимали и разделяли бы общенациональные интересы. В противном случае внутри нации будет находиться “троянский конь” иноземной диаспоры – крайне ненадежное и опасное вкрапление в национальный организм.
Нация и великая культура формируются всегда на основе какого-то сильного племени, сильной группы или коалиции. Не все народы дотягивают до уровня нации. Сила жизни, энергия кипит и переполняет чашу племенной общности, стремится вырваться наружу, в большой внешний простор. Если этой силы недостаточно, племя не превращается в сверхплемя. Однако оно может включиться в нацию, формируемую на основе другого племени.
Нации чрезвычайно разнообразны, и нет смысла даже проводить их классификацию, поскольку каждая нация находит в истории свой особенный путь, свой способ, с помощью которого она завоевывает пространство и время. “Сила” нации в каждом случае разная. Сила древних греков как союза племен породила культуру Эллады, завоевавшую тогдашний мир. Однако уже сила народа македонцев была такова, что в определенный момент им удалось скрепить политической дисциплиной огромное пространство Восточного Средиземноморья и Персии и тем самым послужить распространению культурного влияния эллинизма. Македонская “нация” как сверхнациональный проект проблеснула в истории и исчезла, подобно комете, а ее царство распалось на несколько других царств. В отличие от македонцев сила римлян была более постоянной в своем могуществе, хотя и не столь стремительной, – им удалось в течение ряда столетий сформировать в масштабах всего Средиземноморья прочное и долговечное политическое образование – империю, которая разнесла римско-эллинистическую культуру по всему свету, а затем способствовала и проникновению повсюду элементов иных периферийных культур тогдашней ойкумены (из них постепенно выделилось и начало доминировать христианство). Как видим, не всякая энергия способна, выплеснувшись в мир, породить долговечные коалиции. Сама по себе экспансия сильного племени еще не делает его сверхплеменем. Македонцам не удалось стать стержнем стабильной империи, тогда как римлянам это удалось.
Хотя латинский термин “natio” исходно означал то же самое, что греческий термин “этнос” или русский термин “народ” (русское слово “народ” выглядит калькой латинского слова “natio”), однако в связи с войнами и столкновениями последних веков ему пытаются привить гораздо более узкое, весьма сложное значение. Проявляется это в стремлении многих ученых Западной Европы навязать свои западноевропейские “культурные трафареты” в понимании национальной жизни. Так, например, они предлагают примеривать на все общества свою, исторически преходящую модель “национального государства” (“nation state”). Очевидно, что европейская национальная модель, возникшая в XVII веке, вряд ли будет работать в Азии или в применении к древней истории. Однако на основании того, что построенная ими же модель неэффективна, западные ученые отказывают другим обществам в праве называться “нациями”.
Мы уже отметили, что история сверхплемен чрезвычайно разнообразна и что нет никакой вероятности, чтобы модель европейского “национального государства” стала бы доминирующей, стала бы результатом неумолимой логики истории. Она может какое-то время доминировать в Африке или Латинской Америке по банальной причине: в результате распада колониальных империй в бывших колониях местная элита создает свои политические институты по образу и подобию институтов в бывшей метрополии. Но это не более чем исторический казус.
Европейская национальная модель, возникшая в XVII веке, вряд ли будет работать в Азии или в применении к древней истории. Однако на основании того, что построенная ими же модель не эффективна, западные ученые отказывают другим обществам в праве называться “нациями”.
Концепция “национального государства” получила всеобъемлющий политический смысл в связи с формированием системы международного права. Для европейской периферии идея “национального государства” слилась с идеей “политической свободы”, “равенства наций” и в качестве локомотива нового, прогрессивного, “цивилизованного” миропорядка, постреволюционного миропорядка XIX века, двинулась на завоевание неевропейских культур.
По этому поводу К.Н. Леонтьев писал: “Равенство лиц, равенство сословий, равенство (т.е. однообразие) провинций, равенство наций – это все один и тот же процесс; в сущности, все то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия либо всеобщая мирная скука”. При этом парадокс новейшего “национализма” заключался в том, что от политической свободы и национального самоопределения повсюду гибло культурное своеобразие. Национализм становился инструментом денационализации, превращения представителей разных местностей и этнических групп в похожее друг на друга серое, буржуазное месиво, состоящее из носителей стандартов одной и той же цивилизации.
Как такое возможно?
Если бы мы захотели поставить себя на место недругов традиционной государственности, национально-государственной традиции, то какие меры мы предложили бы для подрыва этой государственности? Вероятно, нужно столкнуть между собой классы этого общества, третье сословие с первыми, пролетариат с капиталом. В эпоху же “парада национальных революций” у подрывных сил нет лучшего средства для разрушения старых государств, чем отыскать в их составе некие национальные меньшинства или национальные союзы, где можно попытаться перессорить между собой представителей различных этносов (“национальных начал”). При этом “меньшинствам” следует внушать, что их угнетает большинство и что они имеют “право на отделение”, право жить особым домом. Носителей же коренной “национальности”, которые являются “солью” данного государства, нужно убеждать, что они и их национальная идентичность выиграют от своего “очищения” – хотя, по сути, отделение и очищение будут происходить не от меньшинств, а от своего исторического наследства, в конечном счете, от своей традиции. Соединив эту “националистическую” риторику с риторикой “классовой”, можно в каждой точке ненавистного старого порядка найти какую-то возможность для его расшатывания. Расшатывать вообще много легче, чем строить.
