Абрам Фет - Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека
Профессор Хайек, в отличие от настоящих консерваторов, вообще любит менять общепринятые названия; он хотел бы даже переименовать свою собственную специальность – экономику – в «каталлактику» (catallactics). Чтобы не вводить в заблуждение моего читателя, я сохраню, однако, за экономикой и частной собственностью их обычные названия; но поскольку Хайек приписывает капитализму не совсем обычные для него свойства и достоинства, я буду называть описываемую им систему его же термином «расширенный порядок», каждый раз употребляя при этом кавычки. По-русски это звучит еще хуже, чем по-английски.
«Расширенный порядок», т. е. капитализм, профессор Хайек одобряет, отпуская ему все его грехи, и предсказывает ему безоблачное будущее; а «социализм», под которым понимается централизованное планирование и управление экономической жизнью, Хайек решительно осуждает. При таком понимании социализма не надо было быть пророком, чтобы предсказать полный провал экономических систем вроде советской. Все необходимые для этого факты и аргументы высказывались задолго до нашего автора – с не меньшей убедительностью. Если уж говорить о «пионерах монетаризма» и оппонентах социалистических идей, предсказывавших неминуемый провал централизованного управления экономикой, то вот передо мной небольшая книжка Адольфа Тьера “De la propriété” («О собственности»), изданная в Париже в 1848 году. Она издана при поддержке Центрального Комитета Ассоциации защиты национального труда» (вот с каких пор завелись Центральные Комитеты!) по льготной цене в 1 франк. В «Циркуляре» этой Ассоциации, предваряющем книгу Тьера (от 15 ноября 1848 г.) читаем:
«Ассоциация защиты национального труда, верная своему назначению, без устали боролась с коммунистическими и социалистическими учениями, проявившимися в особенности после февральской революции и подвергающими новой опасности защищенные нами интересы. Таким образом, в газете нашей Ассоциации мы стремимся опровергнуть эти жалкие теории, которые под предлогом организации труда угрожают полностью дезорганизовать предприятия и разрушить все общество, вынудив его опуститься до варварского состояния…
Работа г-на Тьера устраняет все парадоксы, с помощью которых пытаются извратить здравый смысл массы населения: нас особенно интересует приводимое им неопровержимое доказательство того, что производительность труда основывается на праве каждого вполне и свободно распоряжаться той собственностью, какую сумел приобрести. Отсюда и происходит та неусыпная бдительность, то страстное, благотворное усердие и та промышленная предприимчивость, которые создали столько чудес!»
Адольф Тьер был плодовитый, но посредственный историк, сделавший немалую карьеру: он был премьер-министром при монархии, затем президентом республики и «палачом Парижской Коммуны». Части его книжки называются: «О праве собственности», «О коммунизме», «О социализме» и «О налогах», и в ней можно найти все существенные мысли профессора Хайека, кроме украшающей ее современной учености. «Маргинальная теория стоимости», созданная за сто лет до Хайека, в практическом смысле не сказала бы ничего нового г-ну Тьеру: его здравый смысл буржуа никогда не интересовался опровержением «монистических» теорий стоимости, «сложность и непредсказуемость экономической деятельности» была ему ясна задолго до появления все равно не существующей «теории сложных систем», а понятие «информации» Хайек употребляет лишь в качественном, бытовом смысле, известном с незапамятных времен. Посредственный мыслитель Тьер знал все, что нам может сказать профессор Хайек – за полтораста лет до него.
Все это было открытием в XVIII веке, когда Адам Смит понял капиталистический рынок как саморегулирующуюся систему, управляемую движением цен. А в начале XX века совсем уж банальный мыслитель, начинающий политик Уинстон Черчилль выразил свое презрение к идеям лейбористов, заявив, что их представления о планировании экономики «попугай средних способностей может выучить в пятнадцать минут». Он высказал это мнение в 1906 году, когда профессору Хайеку было восемь лет.
Но оказывается, что давно опровергнутый социализм приходится опровергать снова и снова. Кто же поддерживает идеи социализма? Против кого профессор Хайек направляет свою ученость и свой полемический дар?
Можно было бы подумать, что его оппоненты – официальные идеологи все еще существующих «социалистических» государств (или существовавших несколько лет назад). Но таких оппонентов попросту не было: по ту сторону «железного занавеса» можно было услышать лишь хор дрессированных попугаев, повторявших один и тот же выученный урок. А практика «соцстран» вряд ли заслуживала в то время полемических усилий «самого выдающегося социального философа»; достаточно было простой статистики, но в книге Хайека ее как раз и нет. Полемика профессора Хайека адресована совсем другой публике: «прогрессивной» западной интеллигенции.
***Эта интеллигенция, по словам Хайека, в подавляющем большинстве проникнута идеями социализма, и больше всего – ее самые образованные и утонченные группы. В этом Хайек не ошибается: он знает, с какими взглядами и вкусами может встретиться на любом факультете любого университета, в любой западной стране. Более того, чем талантливее интеллигент, чем сильнее в нем творческие способности, тем более он подвержен этой «пагубной самонадеянности», “fatal conceit”. И каких оппонентов видит перед собой профессор Хайек! Он мог бы пренебречь даже талантливыми писателями, вроде Уэллса и Оруэлла: ведь они всего лишь популяризаторы чужих идей. Но, оказывается, все «ведущие» ученые, все инициаторы новых направлений в любой области – сплошь социалисты. Взять хотя бы Жака Моно, которого сам Хайек называет «отцом молекулярной биологии» – он закоренелый, неисправимый социалист. Но есть и более важные ученые, чем Моно, – говорит нам профессор Хайек. Вот Альберт Эйнштейн, безусловно величайший ученый нашего века, и он оказывается социалистом до мозга костей, что и доказывается выписками из его статей. В одной из них, под названием «Почему социализм?», Эйнштейн прямо объявляет свои социалистические убеждения и пытается их обосновать. А вот Бертран Рассел, величайший философ нашего века, – кто же может сомневаться, что он социалист, после всех его книг, посвященных этому предмету? Можно ли удивляться, что все профессора гуманитарных (и не только гуманитарных) наук такие же неисправимые утописты, как Эйнштейн, Рассел и Моно? И какие взгляды могут выработаться у молодежи, воспитанной такими учителями? Поистине, профессор Хайек взвалил на свои плечи непосильное бремя – убедить всю творческую интеллигенцию, и всю следующую за ней обыкновенную интеллигенцию, в своей правоте, обличить их заблуждения – а заодно и объяснить эти заблуждения, которые уже по самой своей вездесущности не могут быть случайны.
То, что профессор Хайек говорит о западной интеллигенции, – это не теоретическая конструкция, а опытный факт: он просто повсюду сталкивался с такими взглядами и вкусами в хорошо известной ему среде, в течение всей своей долгой жизни. Этим и объясняется ожесточенность его критики, доходившей иногда до смешного. Уже в возрасте восьмидесяти лет Хайек пытался вызвать всех социалистов на диспут, рассчитывая победить их в одиночку, одной только силой своего разума. Для человека, столь красноречиво объясняющего ограниченность нашего разума и строящего на этом в значительной мере свои рассуждения, это была поистине великая самонадеянность! Никто из социалистов не принял это предложение всерьез. Как видно, время словесных состязаний прошло, как и время рыцарских турниров; все же в таком донкихотском азарте есть нечто заслуживающее уважения и сострадания. Впрочем, оппоненты профессора, надо полагать, снабдили его достаточным печатным материалом для полемики. Беда в том, что их аргументы – человеческие, слишком человеческие для профессора Хайека. Не обязательно эти аргументы неразумны; напротив, неразумно забывать, что в конечном счете это касается людей, имеющих по крайней мере некоторые биологические свойства. Вопрос о «природе человека» профессор Хайек оставил бы в стороне, объявив, что не понимает смысла этого выражения. Я тоже не вполне его понимаю, но к тому, чего я не понимаю, стараюсь не проявлять чрезмерного высокомерия. По-английски «высокомерие» опять передается тем же словом conceit, так что с этим словом мы не сможем расстаться до конца этой работы.
К сожалению, профессор Хайек предлагает нам совсем не убедительное объяснение присущего интеллигенции социализма. «Общечеловеческие» мотивы такого заблуждения он объясняет подробно, и мы рассмотрим дальше, в чем он неправ и в чем его оппоненты правы. Но есть еще и особый мотив, касающийся профессиональной компетентности ученых, и в этом вопросе нельзя не удивиться, с каким высокомерием профессор предполагает некомпетентность своих оппонентов. Дело в том, что человеческая культура (этот термин гораздо лучше подходит к «расширенному порядку» Хайека, чем «общество» или «государство») – это очень сложная система, принципиально более сложная, чем те системы, которые изучаются в физике. Поэтому профессор Хайек думает, что его оппоненты, проникнутые физическим мышлением, пытаются некритически перенести на человеческую культуру детерминизм единственно доступных им точных наук. Наиболее очевидным адресатом этого упрека является, конечно, Эйнштейн; но я боюсь, что Хайек неправильно понимает упорный детерминизм Эйнштейна, искавшего «причинные» объяснения элементарных физических процессов. Ансамбль физически неотличимых друг от друга частиц, к которому относятся предсказания квантовой механики, очень мало похож на человеческое общество. Это и вправду «сложная система», но в ней нет того разнообразия и независимости составляющих элементов, которые Хайек справедливо усматривает в своем человеческом «порядке». Если уж искать такие системы в физике, то следовало бы рассмотреть, например, твердое тело, для которого ни один физик не станет искать детальное детерминистское объяснение. Но не будем забегать вперед: «случай и необходимость» (по выражению Моно) еще будет предметом нашего рассмотрения. Здесь я хотел бы только обратить внимание на необычайную широту интересов Эйнштейна, включавших также экономику и общественную жизнь. Суждения об этих предметах, высказанные Эйнштейном в его многочисленных статьях «гуманитарного» содержания и в переписке его с другом Бессо, совершенно исключают теоретическую наивность, которую приписывает ему профессор Хайек. Эйнштейн отлично понимал специфический характер «сложных систем». Его «утопизм» не обязательно объясняется незнанием непреодолимых препятствий; я буду еще иметь случай вернуться к «утопиям» этого великого реалиста.
