Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 3
— Лермонтов, — узнают бойцы, — кто это написал?
— Отец, — отвечает Михаил.
И потом они вместе с художником Петром Петровичем Кончаловским долго стоят у большого холста.
— Крепко работаете, — взволнованно произносит молодой боец и пожимает руку Петру Петровичу. — Простите за беспокойство, желаем быть здоровым…
Война. Кончаловский отлично знает, что это такое. В 1914 году он, русский прапорщик, артиллерист, дрался с врагом под Леценом, выходил из окружения, был ранен. Три года фронта.
Сегодня шестидесятишестилетний мастер не покинул любимый город, не уехал в эвакуацию. Он, как всегда, на посту, в мастерской. Пишет ежедневно, упорно, вдохновенно.
Но наступает зима, в студии становится холодно.
И художник решает перенести картину «Лермонтов», над которой он работает, на квартиру.
Правда, комната мала, нет возможности отойти от холста, и приходится писать почти вслепую. Конечно, и здесь не тепло, и живописец трудится в полушубке, в перчатках. Он работает жадно, помногу, и невзгоды не могут помешать ему.
Вскоре произошла вторая, не менее знаменательная встреча «Лермонтова» со зрителем. Вот как это было.
Старый особняк в Собиновском переулке. Дом Совинформ-бюро. Здесь в это суровое время порою встречались писатели, композиторы, художники, музыканты. Бывали Алексей Толстой, Леонид Леонов, Дмитрий Шостакович и многие другие. Словом, это были литературные вечера и концерты, на которых можно было услышать музыку Рахманинова и Прокофьева в блестящем исполнении тогда еще малоизвестного Святослава Рихтера или вновь насладиться волшебным голосом Обуховой, певшей русские романсы.
На один из таких вечеров пригласили Петра Петровича Кончаловского, и он с большой охотой согласился прийти.
— Могу притащить «Лермонтова», — сказал он.
Зал полон. Рядом с роялем мольберт, на котором в золотой раме — «Лермонтов». Им любуются. Иные спорят.
Все ждут концерта. Ждут приезда великой Обуховой…
И тут произошло неожиданное. К «Лермонтову» подошел Иван Семенович Козловский и запел «Белеет парус одинокий».
Слова поэта, чарующий голос певца, обаятельный образ Лермонтова, его задушевное, немного печальное лицо, глядевшее с полотна в зал, — все это слилось воедино, в одно великое слово — Родина.
Портрет Н. П. Кончаловской, дочери художника.
… На московских вернисажах, премьерах пятидесятых годов нельзя было не заметить и не залюбоваться неизменно шествующей рядом супружеской парой.
Ни сутолока, ни теснота, ни обычный для таких дней шум будто не влияли на их постоянно приветливое, доброе состояние.
Огромный, на голову выше всех, с мягким, почти детским выражением лица, никак не сочетавшимся с крутым лбом, изборожденным резкими морщинами, прямой, широкоплечий, этот человечище с большими, сильными руками осторожно вел рядом маленькую женщину с радушным и открытым лицом, привлекательную той особенно милой сердцу простотой и душевностью, которая присуща русским красавицам.
Это были Ольга Васильевна и Петр Петрович Кончаловские.
10 февраля 1902 года в Москве в Хамовнической церкви венчались Ольга Васильевна и Петр Петрович. Впереди их ожидал более чем полувековой путь, полный радостей и огорчений, побед и неудач…
Но в то светлое морозное утро они не ведали обо всем этом ровным счетом ничего.
Они были молоды и любили друг друга.
Их окружали и привечали замечательные художники. На их свадьбе были В.А.Серов и М.А.Врубель. Их брак благословил сам В. И. Суриков — отец Ольги Васильевны.
Судьба, казалось, баловала Кончал овского-
Еще мальчиком в доме отца он познакомился с плеядой великих русских художников — Суриковым, К. Коровиным, Врубелем, Серовым. Сохранился рисунок Врубеля к «Демону», датированный 1891 годом, на котором стоит дарственная надпись: «Пете Кончаловскому».
Первый этюдник с полным набором масляных красок ему подарил Константин Коровин.
Юный Петр обожал искрометного Коровина, и на первых порах его живопись была похожа на коровинскую. Но лишь на первых порах. Очень скоро молодой художник вступит на тернистый путь экспериментов и исканий и забудет многочисленные похвалы почитателей его юного дарования, среди которых был сам Суриков.
Ольга Васильевна записывает:
«Внутренний мир Петра Петровича был такой сложный, что до 1908 года он не был удовлетворен ни одной своей картиной.
Портрет режиссера В. Э. Мейерхольда.
Работал он много, усидчиво, но почти каждую работу ждал один конец: он ее уничтожал…»
Возможно, перед читателем встает образ неудачника и ипохондрика, которому не стоило и начинать путь живописца.
Тогда позволим себе процитировать отрывок из письма.
В. А. Серова к Петру:
«Рад за Вас, а если хотите, так и завидую, что же Вам еще? Талант есть, свежесть, бодрость, энергия…»
Но вернемся к записям Ольги Васильевны.
«Пришло время окончания Академии, надо было писать картину на конкурс.
Мы поехали на Волгу, в Плес, жили на берегу. Петру Петровичу захотелось написать людей на воздухе…
Когда картина была кончена, то стало ясно, что есть умение и мастерство и должен быть успех.
Но Петру Петровичу казалось, что так нельзя начинать жизнь и тут же ее кончать в каком-то среднем благополучии.
Он спросил меня:
«Не разрезать ли эту картину на куски, чтобы порвать с ней?»
И я ответила: «Режь, Петечка!»
Он взял перочинный ножик и разрезал картину по диагонали на куски.
Ему стало легче…»
Какое огромное чувство, какая вера в талант любимого человека стоят за этими строками!
Но все же надо было кончать Академию, и художник представляет другую картину, написанную в Архангельске, — «Рыбаки тянут сеть».
За эту картину он получил звание художника. Окончив Академию, Кончаловский становится живописцем-профессионалом.
Вот как сухо и кратко описывает он один из самых бурных периодов своей долгой жизни:
«Итак, с 1907 года начинается моя художественная деятельность; тут определились вполне мои искательские стремления и взгляды на искусство. С 1909 года начинаются мои регулярные выступления на ряде выставок: на Товариществе, «Золотом руне», Новом обществе художников, «Бубновом валете», в числе основателей которого был я, и на «Мире искусства»».
Эта деятельность живописца нисколько не охладила темперамент мастера, и мы вновь обращаемся к записям Ольги Васильевны, мужественно несущей свой крест сподвижницы художника.
A. H. Толстой в гостях у художника.
«Молодой, буйной голове в 1912 году казалось, что мимо Венеции можно проехать, не заехав в нее, прямо к себе на родину и там создавать какие-то глыбы.
Я была ему подругой.
Ведь, может быть, для того чтобы написать тонкий облик Дуловой, улыбку Наташи, тонкость цветов, чтобы кисть была упругой и послушной, ему необходимо было ворочать каменными глыбами».
Начало первой мировой войны застает художника в Красноярске, где он гостит у Суриковых. Тут ему дали крупного сибирского коня, и он вступает в 8-й Сибирский стрелковый артдивизион, где провоевал до конца войны.
«Революцию мы воспринимали как избавление от чего-то рабского, хотя первые два года были трудны и полны лишений. Но мы были молоды и счастливы!»
… 1923 год. Кончаловский создает свой знаменитый «Автопортрет с женой». Он откровенно пишет рембрандтовский мотив. Живопись картины — полнокровная, сочная, материальная — показывает нам нового Кончаловского — реалиста, продолжающего самые высокие традиции реалистической школы.
«Автопортрет» стал как бы вехой во всем его творчестве. Символично, что в этой картине живописец воспевает супружескую любовь. Художник поднимает бокал за победу и счастье, завоеванные рука об руку с женой и другом. Вслед за этим холстом мастер создает целый ряд превосходных картин.
Кончаловский, проезжая однажды Красную площадь с писателем Всеволодом Ивановым, рассказал ему любопытную историю.
Как-то Суриков, вскоре по окончании «Утра стрелецкой казни», стоял у окна Исторического музея и глядел на площадь.
Подошел некий искусствовед и спросил: «Скажите, Василий Иванович, с каким историком вы советовались, когда писали «Утро стрелецкой казни»?»
Суриков, указывая на главы Василия Блаженного, ответил:
«Я с ними советовался. Они ведь все это видели».
Думается, что подобные чувства испытывал сам Кончаловский, работая над пейзажами в Новгороде.
Автопортрет с женой.
«Я почти не знал нашей страны, — пишет художник. — Мало интересовался ею, и тем сильнее она захватывала теперь меня какой-то особой теплотой, своеобразной, чисто русской красотой. Этот «захват» и отразился, разумеется, в живописи».
